— Я не стану нарушать устав Академии, поэтому, к вашему счастью, пока Вы не ответите за свои слова. Мало чести оглядываться на тех, кому Создатели не отсыпали ума при рождении. Глупо оскорблять, не зная, кого вы оскорбляете… — голос на мгновение сорвался на злое шипение, но она сдержалась, — за ваши слова ответите. Чуть позже, когда я уделю вам время, — отдались эхом в неожиданно упавшей тишине слова.
Пара закончилась — о чем возвестил едва слышный сейчас звон в воздухе — и она поспешила прочь, не оглядываясь. Кто-то что-то кричал вслед и, кажется, бросился за ней вдогонку. Пустое. Вот и пригодился старый студенческий лаз — и пусть она клялась, что больше не выйдет из Академии, пусть это грозило нешуточными неприятностями — сейчас было все равно. Главное, от охраны улизнула и ладно. Дальше, дальше — мелькают на грани сознания улицы, шуршит под хвостом мелкий камень. Под хвостом? Надо же, и не заметила, как обернулась.
Вот уже ноздри жадно вдыхают запах леса, зеленых листьев риша и серебристых лиан капро, сияющие тарелочки фосфоресцирующего в темноте гашшаха и метелки красного даа радуют глаз и заставляют успокоиться, взяв себя в руки, а губы уже шепчут слова, которые, она думала, уже никогда не пригодятся:
— Господин лесов и зеленых холмов, Владыка дыхания трав, течения рек, Повелитель народа древнего, отцом решивший назваться, — голос сорвался на шипение, захлебнулся сухими всхлипами, но Рин упрямо продолжила, — принимаю силу твою и волю твою, даруй мне свое позволение! — пальцы выписали в воздухе вязь слабо светящихся символов — их было тяжело удерживать, казалось, что руки буквально прошивает стихийная энергия, сырая сила, которая пока еще плохо ей давалась, — Волею трав — заклинаю тебя, течением рек — ищу тебя, силою земли — молю тебя, открой врата, яви Великие Круги! Пусть откроется Незримый мир, откроются Врата!
Ярко вспыхнули камни подаренных фэйри артефактов, и по траве прошла едва заметная дрожь — словно волны, зеленое марево туманных кругов, они расходились один за другим от того места, куда упал брошенный меткой рукой кулон. Где-то за спиной чудились далекие крики и шум, заставляя нервно ежиться — если сюда примчится охрана, или, не дай Тан-Ши — отец или декан… А ей нужно только немного времени, ей давно уже надо было встретиться с зеленоглазым фэйри, зря только не слушала собственный дар. Рин пошатнулась, оступившись на земле и почувствовала, что проваливается вперед, прямо в мерцающие круги, опоясанные глыбами темно-серых камней, словно вылезших прямо из земли. Тело будто завязло в паутине, голова закружилась — и в тот же момент её подхватили сильные руки, прижимая к себе, ноздри уловили знакомый успокаивающий запах — леса, солнца, волшебства. Истинного и настоящего, не связанного словами заклятий и теориями магов.
Слезы брызнули сами собой. Она и не могла припомнить, когда плакала в последний раз. Слишком много всего навалилось за эти месяцы — академия, поступление, дар, новый факультет и знакомство с отцом, убийства и непрекращающиеся видения. Почему не прорвало перед отцом или перед Кио? Трудно сказать. Наверное, теперь именно потому, что она не хотела загружать дорогих людей своими проблемами, хотела быть сильной в их глазах. Ис-Тайше же… она действительно воспринимала его кем-то вроде приемного отца — как и Лэйри считала сестрой. Ей твердили — Повелителю фэйри нельзя доверять, и в чем-то она даже была согласна. Но знала, просто знала — он не причинит ей вреда, не станет ею манипулировать. И потому, что это была своеобразная этика Слышащих мир, и потому, что она спасла его дочь. Да и просто потому, что она отчего-то была ему симпатична. Нет, не было от него угрозы. Только отеческая забота, без долгов и обязательств.
И именно поэтому сейчас она активно мочила слезами серебристо-белую рубашку мужчины, а его пальцы легко перебирали её волосы, гладя по голове. Сейчас они совершенно точно не были больше в лесу у Академии, но и не в холмах фэйри. Над головой шумели тихо ветви деревьев — любой лес был надежным прибежищем Зеленого короля.
— Ну что ты рыдаешь, змейка? Впрочем, поплачь, раз тебе от этого легче, — невесомые прикосновения будто стирали усталость, боль и печаль, усмиряли магию, успокаивали, — столько навалили, забыв уже, как сами крутились после оборота. Дитя сущее, а требуют, как от взрослой, — мелодично что-то фыркнул на своем языке.
Подняла голову и замерла, вглядываясь в изменчивое, сейчас совершенно точно нечеловеческое лицо. Льняные волосы проросли изумрудными искрами, а на голове ветвились оленьи рога. Из-под тонких губ выглядывали острые клыки, придавая лицу настолько хищное выражение, что Рин невольно содрогнулась.
— Не стоит тебе меня бояться, — усмехнулся, повел рукой, мир смазался, мигнул — и вот уже перед ней аловолосый мужчина с искрящимися весельем глазами, — взрослые иршасы выглядят куда как более впечатляюще, съялла-э.
Подушечки его пальцев прошлись по заплаканному лицу, стирая остатки слез.
— Все хорошо. Пока что все ещё действительно хорошо, но если хочешь рассказать — говори.
Ис-Тайши махнул рукой в сторону весело журчащего из-под камней маленького водопада, и буквально по мановению руки выползли хищные корни, свиваясь уютными креслами, которые тут же укрыла мягчайшая подушка из листьев. Фэйри лишь усмехнулся, видя на её лице неприкрытое восхищение — его магия была естественна, словно дыхание, и уже этим отличалась от потуг большинства магов в академии.
— Не стоит сравнивать, — мягкий укор — слишком все это разное…
И она заговорила. Слова лились рекой — совершенно не хотелось останавливаться. Рин рассказала и о выборе древнего бога, и о декане, и о найденном отце, и строгости правил и трудностях их принятия, о попытке свыкнуться с вечным давлением общества, с презрением и тайнами, об ужасе мелькающих видений, о новом друге и жертвах.
Чему-то зеленый дан не удивлялся, над чем-то — тихо подсмеивался, но лишь несколько раз он напрягся — едва уловимо — так, что Рин так и не смогла понять, какие именно её слова вызывали такую реакцию.
— Да… — шелестнул негромко, задумчиво наблюдая за играющими в воде рыбками, — удивительное зрелище — камешек в жерновах истории… Но камень чистейшей пробы.
Одно движение — и острый коготь упирается в ямку над ключицей, одно нажатие — и тело окутывает слабость, а разум — сон. Она не успела ни закричать, не испугаться — только тело осело безвольным кулем на руки подхватившему его нелюдю.
Интерлюдия 5. О преступлении, наказании и планировании
Лучше умереть, чем маяться в неволе.
© Леонардо да Винчи
В отдалении раздался резкий грохот, звуки тарана, звон разбившихся стекол, и — финальным аккордом — в небо взвились искры первого пожарища. Первая весточка беспорядков — погром в квартале мастеровых.
— Полно, — раздался тихий смешок в ответ на сжатые зубы, — давай, мальчик, передай мне то, зачем пришел, и разойдемся.
Отвечать Киоран не стал — зачем? Ответа от него не ждут. Просто молча протянул упакованный в замагиченную бумагу сверток. Его собеседник тут же ловко перехватил ценную ношу, лукаво качнув головой — разглядеть выражение его лица, впрочем, было невозможно — его надежно скрывала гротескная маска, изображающая оскалившегося саграна — дикого хищника из породы кошачьих, хитрого, злобного и коварного.
Броска он не заметил, хоть и готовился к нему — просто что-то кольнуло руку, и мир покачнулся, суживаясь до черного пятна. Он не мог сказать ни слова, не мог пошевелиться, но чувствовал, как тело заставляют обернуться в змеиную ипостась, как его бывший компаньон протягивает руку, застегивая что-то на шее, а потом свет померк.
В себя приходить было тяжело — раскалывалась голова, а во всем теле была ватная тяжесть. Глаза открылись с трудом — как будто на лицо положили сверху латную перчатку. Серый камень потолка с едва заметными черными прожилками вызвал легкую гримасу. Ну конечно. Быстро они, однако, подсуетились. Ран повернул голову, чтобы удостовериться — он сейчас в истинной форме иршаса, да только пошевелиться не может. И не сможет — хвост был прикован искрящимися рунами обручами к плите, на которой он лежал, руки заведены назад и скованы над головой, а волосы — обернуты искрящейся сеткой. Спеленали, как самого опасного преступника. Хорошо, что лица иршасов малоподвижны, а из-за особенности строения глаз почти невозможно понять, что они чувствуют. Внешне некромант остался невозмутимым, и только глубоко внутри сердце сковал ужас. Впрочем, иногда страх так велик, что переходит в безразличие, все начинает восприниматься ровно и равнодушно, как сквозь дымку. Ведь этого не может быть, только не с ним, точно не может, он не умрет…
