— Какая гениальная мысль! И вообще, посторонним тут делать нечего! Покиньте помещение!
Медик осуждающе закряхтел, а Антонина вышла из номера, сделав горький вывод, что сын столь же мерзок, сколь приятен был в общении его отец.
В этом плане ей с Робертом неслыханно повезло: он пошел весь в нее.
Сделав вид, что проверяет, нет ли пыли на канделябрах в коридоре, Антонина замерла около приоткрытой двери номера 184 и услышала лающий голос Лялько:
— Ну, остолопы, где труп, я вас спрашиваю? Зачем кому-то отрезать руку и забирать тело?
— Антонина Петровна права, — подал голос медик, — это может сообщить нам только убийца. Кстати, Антонина Величай — живая легенда «Петрополиса». Ведь она вместе с вашим батюшкой, ныне покойным, еще в царские времена была вовлечена в расследование одного преинтересного дела. Жертва, как и в этом случае, с отрубленной кистью левой руки, была найдена прямо на этом месте, в этом же номере. В номере сто восемьдесят четыре… На нем определенно лежит проклятие!
— Это мне начальству доложить? — пролаял Лялько. — Или ты вместо меня это сделаешь? Тогда готовься к звонку в дверь посреди ночи! И вообще, почему здесь дует? Я же не выношу сквозняка…
Дверь номера по его приказанию закрыли, Антонина отправилась вниз и на лестнице столкнулась с герром немецким фотографом.
— Я наконец-то сделал последние снимки вашего удивительного города и его окрестностей, — произнес он. — Сегодня еду в Петергоф последний раз. И завтра или самое позднее послезавтра уезжаю! Мне будет не хватать вашего отеля, фрау Антонина! Вы должны им гордиться — намного лучше берлинского «Адлона», а это, поверьте, кое-что да значит!
Антонина рассеянно поблагодарила немца, а тот, держа на плече штатив для фотоаппарата, зашагал вниз.
А вверх по лестнице бежал запыхавшийся молодой сотрудник уголовного розыска, который молнией пронесся по коридору и влетел в номер 184.
Явно что-то случилось.
Через несколько секунд из номера выбежал Лялько, радостно потирая руки и отдавая на ходу распоряжения:
— Отлично, немедленно его арестовать и отвезти ко мне в кабинет! Я самолично буду допрашивать старика! Сознается, куда денется! Кто бы мог подумать, что этот Пугач будет до такой степени идиотом, что убьет свою жену, расчленит, а тело спрячет в подвале собственного дома! И мотив шикарный имеется — все в курсе, что его женушка вчера здесь отчубучила! Значит, не просто так он вчера кричал, что намерен ее убить. Вот и убил, старый идиот!
Лялько стрелой пролетел мимо Антонины, а она, нахмурившись, спустилась вниз, где за стойкой администратора ее ожидал Роберт. Положив трубку телефона, он обернулся к матери и сказал:
— Сведения из первых рук — в подвале дома, в котором живет профессор Пугач, найдено тело Зинаиды Пугач. Профессора арестовали, и никто, собственно, уже не сомневается в его виновности…
— Я сомневаюсь! — заявила Антонина, и сын спросил:
— У тебя имеются для этого основания, мама? Все улики указывают на него!
— Не все, — Антонина нахмурилась, — потому что следствию все же придется изрядно потрудиться, чтобы объяснить, как тело Зинаиды Пугач, которая осталась в номере сто восемьдесят четыре нашего «Петрополиса», вдруг за ночь попало в подвал дома на Невском. А кисть ее левой руки осталась здесь!
Роберт, склонив голову, взирал на мать, а она продолжила:
— Даже если предположить, что профессор убил жену, то зачем ему отрезать ей кисть левой руки? А даже если отрезал, зачем забирать тело?
Сын кашлянул и произнес:
— Ну, тут в голову приходят самые нехорошие вещи, мама. Есть же личности с психическими отклонениями, которые… Которые истязают трупы! Или получают удовольствие от их расчленения!
Антонина качнула головой и твердо заявила:
— Анастас Никифорович Пугач явно не из числа таких сумасшедших. Да он, в силу своей немощной физической кондиции, вызванной возрастом, сердечной болезнью и попыткой жены, ныне покойной, отравить его, был бы просто не в состоянии перетащить тело из «Петрополиса» в подвал своего дома. Да и как бы он это умудрился сделать? Как кто-то вообще умудрился это сделать? Ведь никто трупа ночью не выносил?
Роберт пожал плечами и заметил:
— Это, конечно бы, бросилось мне в глаза, мама…
Антонина, чувствуя, что головная боль усиливается, прижала к вискам пальцы — и вдруг на нее снизошло озарение. И головная боль мгновенно исчезла, как будто из головы неведомая рука вытащила ржавый шуруп.
— А что бросилось тебе в глаза? — спросила она. — Ты ведь можешь сказать, кто ночью и предыдущим вечером покидал отель и снова возвращался?
Сын бросился лихорадочно листать большую книгу регистраций, а Антонина произнесла странным голосом:
— Скажи-ка, а наш герр фотограф вчера вечером случайно не ездил на съемки со своим кофром?
Бросив листать в гроссбухе, Роберт ответил:
— Да, ездил, на съемки Петергофа во время белых ночей. Но какое он имеет к этому отношение, мама? Зачем ему убивать незнакомую неверную жену и подбрасывать ее супругу-рогоносцу?
Антонина усмехнулась:
— Это еще предстоит узнать. Но ведь именно у него была возможность у всех на глазах, но не привлекая внимания, вывезти из «Петрополиса» труп Зинаиды. В своем кофре, в котором он якобы таскает ценное оборудование!
И воскликнула:
— Он же снова куда-то удалился? Ключ от его номера, живо!
Антонина вошла в номер герра фон Зейдлица и увидела стоявший в углу большой алюминиевый кофр на колесиках. Он оказался заперт, причем замок был искусный, открыть такой без ключа мог только профессиональный взломщик.
— Мама, ты думаешь, там еще один труп? — прошептал Роберт, сопровождавший Антонину, и женщина убежденно сказала:
— Нет, трупа там, конечно же, нет. Но он был там, когда герр фон Зейдлиц транспортировал оный из номера сто восемьдесят четыре в подвал дома профессора Пугача. Когда я наведывалась туда в тот день, когда Людочку увезли в больницу, я, во-первых, увидела сумку, что одновременно таскала и Зинаида, и секретарша, которые, как мы теперь знаем, были одним и тем же человеком. Но, помимо этого, я столкнулась там со слесарем, выходившим из квартиры Пугача. На нем были желтые штиблеты с черной полоской!
— И? — спросил в недоумении сын. — Это какой-то тайный символ?
Антонина, усмехнувшись, указала на пару желтых штиблет с черной полоской, стоявших в углу комнаты.
— Мама, ты гений! — заявил Роберт, а потом наморщил лоб. — Но не понимаю, немецкий фотограф и местный слесарь как-то связаны друг с другом? Они члены секты вредителей, носящих желтые штиблеты с черной полоской?
Антонина, подняв штиблеты и внимательно осмотрев их, удовлетворенно произнесла:
— Так и есть, следы крови на подошве… Как, кстати, и на днище кофра, что вполне естественно, ведь он вез в нем труп с отрубленной левой кистью. Сынок, неужели ты не понимаешь, что так же, как Зинаида и секретарша — одно лицо, так и немецкий фотограф и слесарь — один и тот же человек!
Роберт вытаращился на мать и произнес:
— Но разве слесарь говорил с немецким акцентом? Это бы вызвало подозрения!
— Без малейшего акцента, — согласилась Антонина, — причем с шутками и прибаутками типичного русского мужичка. А по-немецки фон Зейдлиц, несмотря на мои скромные знания, тоже шпарит не просто совершенно свободно и без акцента, а как природный пруссак!
— Шпион! — выдохнул Роберт, и Антонина удовлетворенно кивнула.
— Но, мама, зачем ему тогда отрезать Зинаиде левую кисть и оставлять ее здесь? — спросил молодой человек, на что Антонина медленно произнесла, сузив глаза:
— Потому что он знает историю «Петрополиса», наш герр фон Зейдлиц, и хотел оставить напоследок кровавый подарок. Что же, думаю, я поняла, кто скрывается под личиной немецкого фотографа, изображавшего в том числе и ленинградского слесаря… И теперь мне надо срочно кое-что уточнить!
Когда во второй половине дня герр фон Зейдлиц, посвистывая, вошел в холл «Петрополиса» и направился к стойке администратора, за которой дежурил Роберт, из глубокого кресла, поставив на столик чашку с недопитым кофе и плавающей в ней глазированной сушкой, поднялся пожилой мужчина, тот самый профессор, наведывавшийся в «Петрополис» по старой привычке уже который год подряд.
Пока Роберт подавал немцу ключ и перебрасывался с ним любезностями, старик неслышно подошел к фотографу с тыла и громко по-русски произнес:
— У вас по воротнику ползет большой мохнатый паук. Вот-вот за шиворот свалится!
Герр фон Зейдлиц, резко дернувшись, инстинктивно схватился рукой за шею, а потом, делано расхохотавшись и злобно сверкая превратившимися в щелочки глазами, повернулся к старику и невесело произнес по-немецки:
