Герр фон Зейдлиц, резко дернувшись, инстинктивно схватился рукой за шею, а потом, делано расхохотавшись и злобно сверкая превратившимися в щелочки глазами, повернулся к старику и невесело произнес по-немецки:
— Вы большой шутник, старый господин! Очень большой шутник!
Схватив ключ с полированной поверхности, фотограф развернулся — и вдруг понял, что его взяли в кольцо несколько человек в форме. А холл, несмотря на то, что в это время в нем всегда царило оживление, был пуст.
— В чем дело? — повысил голос фон Зейдлиц и перешел на еле понятный, корявый русский: — Что есть такой? Почему тут люди в форма? Я немного понять, что сказаль старый господинь, но мой русский плех, ошшшень плех!
Из подсобного помещения вышла Антонина, которая произнесла по-русски:
— А я так не считаю, Павел Николаевич!
Немец напрягся и буквально выплюнул:
— Я есть Хорст фон Зейдлиц, подданный немецкого рейха… Вы явно ошиблись, сударыня!
— Думаю, нет, — сказала Антонина сухо. — Да, вы Хорст фон Зейдлиц, подданный немецкого рейха. Но вы родились и провели детство и юность в Петербурге! И под другим именем. Вы — князь Павел Николаевич Захарьин-Кошкин, внучатый племянник старого князя, чей дворец некогда стоял на месте «Петрополиса»! Еще во время Первой мировой вы якобы пропали без вести во время Брусиловского прорыва, а на самом деле угодили в плен и уже тогда перешли на сторону немцев! И теперь прибыли в Ленинград под видом безобидного фотографа, дабы заниматься диверсиями и шпионажем в пользу вашей державы!
Фотограф, он же князь, осклабился и заявил:
— Вы сошли с ума!
Тут подал голос пожилой профессор:
— Пашенька, свет мой, я же был тогда вашим домашним учителем! Вы, конечно, изменились, причем очень сильно, но я вас все равно узнал! Уже тогда вы проявляли склонность к обману и выказывали укорененную в вашем роду тягу к садизму и редкостный цинизм…
Фон Зейдлиц, смерив старика презрительным взглядом, вдруг преобразился и заговорил на чистейшем русском:
— А вот я вас, уважаемый, не узнал. Учителем вы были более чем посредственным, на ваших уроках меня всегда тянуло в сон.
Люди в форме придвинулись к нему, а князь спокойно произнес:
— Но это, как и мое имя, и титул, осталось в далеком прошлом. Теперь я Хорст фон Зейдлиц. Да, я осел в Германии и прибыл сюда инкогнито, чтобы… Чтобы снова вдохнуть русского воздуха и полюбоваться моим любимым Петербургом, теперь носящим имя вождя мировой революции. Ностальгия замучила. Понятное дело, под старым именем мне было бы ехать сюда крайне опасно. Князей у вас не жалуют…
— А еще у нас, в Советской стране, не жалуют шпионов и диверсантов! — отчеканил один из людей в форме. — Вам придется ответить по всей строгости закона…
Князь усмехнулся и, снова переменившись в лице, холодно бросил:
— Вы не в курсе, что ваш товарищ Сталин и наш фюрер — друзья неразлейвода? Что Германия и СССР заключили пакт? Что между нами царит вечный мир? Что вам наверняка дали приказание не трогать немцев, даже тех, которые… Которые, скажем так, приезжают в вашу Советскую страну под видом туристов и проявляют повышенный интерес к некоторым военным или техническим моментам… Вы хотите международный скандал! Товарищ Сталин будет недоволен!
Он усмехнулся, заметив, как оробел человек в форме, и продолжил:
— Требую присутствия немецкого посла. Потому как я — обладатель дипломатического паспорта и приписан к посольству рейха в Москве. Вы не имеете никакого права не то что задерживать, а морочить мне голову облыжными обвинениями! И то, что я диверсант и шпион, никак не доказуемо!
Антонина кашлянула и сказала:
— Думаю, все снимки военных и промышленных объектов, которые вы делали в Ленинграде и окрестностях, вы уже в самом деле переправили сотрудникам немецкого посольства. И у вас остались только невинные пейзажики и фотографии дворцов. Кстати, если между Германией и Советским Союзом царит вечный мир, отчего вы собираете эти сведения? Неужели ваш фюрер, несмотря на пакт о ненападении, все-таки что-то затевает?
Князь безмятежно улыбался, но его выдавали глаза: злые, полные ненависти.
— Да, то, что вы диверсант и шпион, доказать сложно, — продолжила Антонина. — Однако наши органы с этим, я уверена, справятся! Но, помимо этого, вы еще убийца!
Фон Зейдлиц вздрогнул, словно огретый хлыстом, а Антонина сказала:
— Вы ведь намеренно проникли, причем, думается, не один раз, в квартиру профессора Пугача, который ведет исследования в военной области. Вам было поручено саботировать эти исследования. Поэтому, пронюхав, что жена профессора встречается со своим любовником в том же отеле, в котором по случайности остановились и вы сами, вы, князь, решили использовать сей пикантный факт и не убивать профессора, как было наверняка задумано, а убить его жену и свалить все на Пугача, дабы его упекли в тюрьму или психушку или даже расстреляли за преступление, которого он не совершал! Посему вы убили Зинаиду Пугач, при помощи своего кофра тайно вывезли тело из «Петрополиса» и подложили в подвал дома профессора! А до этого подослали и ему, и жене писателя анонимки, в которых поставили их в известность об измене: вам ведь требовалось создать мотив для якобы совершенного профессором убийства жены!
Улыбка князя по мере того, как Антонина выкладывала факты, трансформировалась в жуткую гримасу.
— Вы ничего не в состоянии доказать! — рявкнул он, а человек в форме произнес:
— Очень даже докажем. Кровь на ваших аляповатых штиблетах… Кровь на дне кофра, при помощи которого вы увезли тело Зинаиды Пугач из «Петрополиса»… Одеяние слесаря, найденное среди ваших вещей…
Невероятным усилием воли взяв себя в руки, князь заявил:
— Какую одежду я у себя храню и в какую ряжусь, это мое дело! Хоть в женский лифчик, это не преступление и никакая не улика. Кровь наверняка попала на мои штиблеты и кофр, когда я вез его по коридору, где, в свою очередь, осталась кровь после убийства…
Возникла пауза, и пожилой профессор произнес мекающим тоном:
— Но, свет мой, Пашенька, ведь это не отменяет того, что это вы сделали?
Тот усмехнулся и, постукивая ногтями по полированной поверхности стойки администратора, заявил:
— Я же сказал, что у меня дипломатический иммунитет! Да, вы объявите меня персоной нон грата и вышлите в двадцать четыре часа, но свою миссию я уже выполнил. В Берлине мной очень довольны. А рисковать затеять скандал и провоцировать нашего фюрера на военные действия ваши вожди, конечно, из-за столь ничтожного инцидента не будут. Но, так и быть, я удовлетворю ваше любопытство. Все было так, как вы и описали, фрау Антонина. За исключением одной маленькой, но крайне важной детали: когда я проник в номер сто восемьдесят четыре, дабы ликвидировать Зинаиду, она была уже мертва! Кто-то придушил эту блудницу ее же шарфом!
Он хохотнул и завершил свое признание:
— Тело я, с изъявлением мысленной благодарности в адрес неведомого мне убийцы, взял и использовал для своих целей. А кисть левой руки, каюсь, оттяпал именно я и оставил посреди комнаты. По-томсойеровски, соглашусь. Однако ж непременно хотел отблагодарить ваше заведение этим презентом за радушие! И в ознаменование того факта, что эта гостиница построена на участке, некогда принадлежавшем нашей семье. Тем более мне показалось крайне занятным, что в номере сто восемьдесят четыре уже находили труп без левой кисти, и мне было по-мальчишески весело, что в этот раз снова найдут — только кисть без трупа!
— Я же сказал, склонность к садизму и редкостный цинизм! — проблеял профессор.
Антонина, спокойно взирая на князя-фотографа, сказала:
— Я вам не верю. Это вы убили Зинаиду, а историю о якобы обнаруженном вами трупе выдумали, чтобы все запутать и отчасти обелить себя!
Фон Зейдлиц, он же князь Захарьин-Кошкин, пожал плечами:
— Я сказал вам все, как оно было на самом деле. Верите вы этому или нет, дело ваше. Мне, защищенному дипломатическим иммунитетом, нет смысла врать и не признаваться в убийстве, ведь мне за это все равно ничего не грозит. Кроме немедленной высылки. Мне самому интересно, кто ж кокнул ее и почему снова в номере сто восемьдесят четыре, но разгадку сей тайны, видимо, уже никогда не узнать!
Поклонившись, он раздвинул людей в форме и проговорил:
— Мне пора собирать вещи, ведь нота об объявлении меня персоной нон грата поступит в ближайшие часы. Так что не поминайте лихом! Даст бог, свидимся! Не исключено, здесь, в Питере и в «Петрополисе»… Причем скоро. Когда все это станет нашим…
Прихватив ключ, князь вприпрыжку помчался по лестнице, а Антонина упрямо повторила:
— Я вам не верю…
Антонина смотрела на снующих по холлу «Петрополиса» гостей, на Роберта, который помогал пожилой чете, на смеющихся детей и с ласковой улыбкой взирающий на все это огромный портрет товарища Сталина над входом.
