Я все время боялась сболтнуть лишнего, чтобы Макар (не дай бог) не надумал себе того, чего на самом деле нет. Но причина еще крылась в том, что Глеб, кажется, начал привыкать к его визитам. Однако я была убеждена, что со временем энтузиазм Макара в отношении отцовства подостынет, и их встречи сведутся к минимуму.
Правда, мама так не думает. Уж не знаю, что Макар наплел ей, когда они разговаривала в кухне. Этим она со мной не делилась, но меня сильно настораживает ее безусловное доверие. И чувство такое, будто мама меня предает. Она ведь знала, как он обошелся со мной. Знала до мельчайших подробностей, но будто бы не брала во внимание.
По-любому она что-то задумала. Вот, например, вчера ровно в семь вечера у нее возникли неотложные дела. Она сбежала из дома, а вернулась уже поздним вечером. А потом молча смотрела на меня. Да так подозрительно, словно ждала каких-то сдвигов.
Не дождется.
В моем сердце обосновалась вечная зима, и на оттепель рассчитывать бессмысленно, но попытки были, не стану скрывать. Макар пытался расположить меня к себе. Я замечала его заинтересованные взгляды на себе. С каждым разом его "Аля" становилось все более нежным в звучании. Мурашечным. Но не настолько, чтобы забыть, какая он сволочь.
— Ну и сколько ты еще собираешься дуться на меня? — спросила мама упрекающим тоном, подловив меня в кухне.
— Столько сколько потребуется, — ответила я через губу, намереваясь обойти ее.
Мама стеной встала в проходе, ладонь к груди моей приложила и вернула на прежнее место.
Было ясно, не даст и с места сдвинуться. Вновь отчитывать меня собралась. Прям, как малое дитя.
— Нет, ты выслушаешь меня сейчас, — твердо она произнесла, метнув в меня сердитый "мамский" взгляд. — Ты правда считаешь, что я поступаю глупо и опрометчиво?
— Разумеется, мам, — развела я руками. — Вспомни, как ты была настроена против папы. Ты запрещала ему навещать меня, помощь не принимала от него ни в каком виде. Ты же сама рассказывала. А Макара ты чуть ли не с хлебом-солью встречаешь.
— Плохой ты пример для подражания взяла.
— Неужели?
Мама хмыкнула горько. Помрачнела в секунду, поменявшись в лице до неузнаваемости.
— Ты только представь, что было бы, разреши я твоему отцу хоть изредка видаться с тобой! Возможно, он не покатился бы по наклонной. Кто знает, может, и жив остался бы! И ты поняла бы, что такое отеческая любовь! — произнесла она безжизненным голосом, скрывая тоску, заставив меня вздрогнуть всем телом.
В детстве на вопросы об отце мама часто отвечала, что он отправился на заработки. До поры до времени я верила в эти сказки и ждала его возвращения, а, когда перестала верить, мама призналась, что папы уже давненько нет в живых. Как оказалось, он спился. Сердце не выдержало. Хоть я и не помнила его, эта новость травмировала меня. Просто в один момент все детские надежды угасли, и им потребовалось немалое время, чтобы зажечься вновь.
— Поздно, мы этого уже не узнаем, — вымолвила я с затаенным сожалением.
— Видишь, в тебе сидит обида. Ты в обиде на меня за то, что я не смогла переступить через свою гордость и простить твоего отца. Тем не менее ты сейчас идешь по тому же пути, по которому я шла двадцать с лишним лет назад. Ты не берешь в расчет желания своего ребенка, потому что пользуешься тем, что он еще ничего не смыслит. Не может сказать тебе о них. Ты поступаешь так, как удобно тебе. Раз так, то не удивляйся, если однажды Глеб обвинит тебя в том, что ты намеренно лишила его отца! — мама тяжело вздохнула, передернула плечами. — Ох, это больно осознавать, Алён. Очень больно.
Поглощенные туманом глаза мамы заблестели от выступивших слез. В моей груди кольнуло больно.
— Я тебя не обвиняю, мам, что ты такое говоришь? — набросилась на нее с объятиями, ощущая, как у самой глаза стали на мокром месте. — Не плачь, родная. Просто... у меня ведь даже фотографии его нет. Помню, в детстве я так хотела посмотреть на него.
Мама погладила меня по спине.
— Знала бы ты, как я сожалею обо всем. Мне же не с кем было тогда посоветоваться. Обида ослепила меня, прямо как тебя в случае с Макаром. Но я признала свою ошибку... Правда, тогда уже было поздно, — она подхватила мою руку в свою, крепко сжала. В движениях, дыхании и мимике на побледневшем лице мамы угадывалось то самое сожаление, о котором она твердила. — Не нужно тебе совершать моих ошибок, дочка! Хочешь проучить Макара — проучи. Как следует проучи, но, прошу тебя, выбери такой способ, который меньше всего отразится на Глебе.
— Хорошо, мам, — всхлипнула я, а затем поцеловала ее щеку, ощутив на губах привкус соли. — И извини меня за то, что дулась на тебя. Ты же простишь меня?
Мама с теплотой посмотрела на меня, губы изогнулись в печальной улыбке.
— Конечно, дорогая. Я не держу на тебя обиду, но и ты не держи на меня.
— Не держу... ни за что, мамуль, — улыбнулась ей в ответ, вдыхая в себе ее родной аромат, дарящий спокойствие.
***
"Привет. Какие планы на сегодня?" — пришло от Макара сообщение.
Я сверилась со временем — близилось к полудню. На улице стояла прекрасная погода. Несмотря на непростой разговор с мамой, настроение у меня было подозрительно хорошим.
"Привет. Сегодня не приходи. У меня дела", — набрала я сообщение.
"И завтра тоже", — следом отправила.
Не прошло и минуты, как вверху экрана всплыло уведомление:
"Заеду через полчаса. Как разберешься с делами, свожу вас кое-куда".
Вот же настырный какой!
Через пятнадцать минут мы с Глебом уже спускались в тамбур подъезда. Так шустро я давненько не собиралась. А все ради того, чтобы Макар с нами разминулся.
Нет, я прислушалась к словам мамы, но сегодня я не хотела его видеть. Мне необходим был отдых.
Держа в одной руке сложенную коляску, а другой удерживая Глеба, я толкнула от себя тяжелую подъездную дверь. Та со скрипом распахнулась. Раскаленный воздух тотчас обдал тело, обжег легкие.
Стоило мне одной ногой ступить на крыльцо, как напротив подъезда притормозила черная машина со слегка тонированными стеклами. Внутри был виден лишь силуэт водителя.
Я интуитивно напряглась, предчувствуя неладное. А в следующий миг из машины вышел Макар.
— Вот же зараза, — выругалась себе под нос.
В два размашистых шага он добрался до подъезда, запрыгнул на крыльцо. Придерживая дверь, вовремя забрал из моих рук коляску. Она едва ли не выскользнула, поскольку из-за Макара Глеб оживился. Завертелся из стороны в сторону. Загалдел.
— Алён, ну ты чего, подождать пару минут не могла? — наехал Громов сходу, но совершенно беззлобно, а меня не столько вопрос накалил, сколько само его присутствие. Давящее. Гнетущее.
— Не могла. Коляску разложи, пожалуйста, — попросила я настолько вежливо, насколько смогла.
Макар спустился с крыльца, с первого раза правильно разложил коляску.
— Ты же говорил, приедешь через полчаса, — начала придираться я, мысленно сожалея о неудавшемся плане побега.
— Освободился пораньше, — пояснил он и протянул руки к Глебу. — Давай я его посажу.
— Я сама могу, — упрямо вильнула от него в сторону и устроила сына в коляске. — А ты можешь ехать.
Опустившись на корточки, я поправила на Глебе кепочку. Достала из доверху набитой сумки машинку и передала ему в ручки. И все это время я ощущала на себе тяжесть. Тяжесть взгляда, которая могла принадлежать только одному человеку.
Выпрямилась. Глянув на Макара, я вопросительно заломила бровь.
— Что-то не так?
Не так.
По глазам с легким налетом дерзости видела, что его что-то не устраивает. Что он не собирается никуда уезжать.
Громов сдерживал себя, чтобы не ответить вопросом на вопрос — как он любит, но, к счастью, сегодня он отличался сообразительностью. Понимал, что находится не в том положении, чтобы показывать мне свой характер.
Громов внимательно просканировал мой внешний вид. Под его блуждающим взглядом я съежилась и, несмотря на невыносимую духоту, ощутила зябкую дрожь.
