с людьми…
— Какая неожиданность, и почему бы это? — буркнул себе под нос Морено.
— Но с некоторыми мне удалось наладить сносные отношения, — натянуто закончила Дороти. — Сэр Августин — один из них. Если кто и способен поймать корабль-призрак и вырвать у него сердце — так это он.
— Он колдун? Призыватель демонов? Жрец? Посланник богов?
— Всего лишь ученый муж. Но его сложно назвать книжным червем: все, что он воображает в своей голове, он сразу переносит в чертежи, а потом воплощает в жизнь. Мы познакомились в таверне…
— Ба, неожиданная командор, а тебе не чужды пороки! — снова перебил Морено.
— Морено, если ты хочешь поговорить — говори, а я помолчу, — Дороти показательно сложила на груди руки. — Все необходимое узнаешь на месте.
Морено раздраженно фыркнул, но отмахнулся, сдаваясь:
— Дьявол с тобой, Дороти! Я уже понял, что даже ты умеешь дружить и выпивать, хотя с первого взгляда и не скажешь, и теперь буду хранить это знание на дне своей черной души. Так что твой сэр? Вызвал архидемона? Или начал превращать воду в ром?
— Терпение не твоя добродетель, верно?
— У меня вообще нет добродетелей, Дороти, сплошные пороки, — Морено навис над сидящей Дороти и заглянул в глаза. — Хочешь убедиться?
— Тогда ты узнаешь, зачем нам Янтарный, еще позже, — невозмутимо заметила Дороти и позволил себе улыбку.
— Ну не тяни уже…
— Начет воды и рома ты почти угадал, но этот опыт, хоть и научный, закончился скандалом. Сэра Августина из Йотингтона выгнали. Он ухитрился спалить целый квартал, но с учетом того, что человек он весьма обеспеченный, дело замяли, а виновник перенес свои эксперименты подальше от обитаемых мест — на Малый Янтарный. Так что, кроме джунглей, песка, скал и большого круглого озера в бывшем кратере, на острове теперь есть один безумный ученый, который, я думаю, согласится помочь нам и поймать призрачный корабль.
— Почему согласится?
— Когда я навещала его в его бытность в Йотингтоне, его очень интересовали всякие морские твари — и чем крупнее, тем лучше. Самые большие. Гигантские. Трижды он нанимал фрахт, чтобы поймать кракена. Из последнего рейса вернулись только сам сэр Августин да его помощник-пигмей. Без кракена. Без корабля.
— Так чем нам поможет твой упустивший кракена невезучий ученый? — спросил Морено с таким видом, будто ловил гигантских моллюсков полными сетями каждый день.
— Почему невезучий? В отличие от остальных, он вернулся живым, чем не удача. Впрочем, я о другом. Тогда, в Йотингтоне, он очень тщательно расспрашивал меня о кораблях-призраках. И если бы я рассказала тогда ему все, что знаю теперь, — он точно был бы счастлив.
— А ему-то зачем корабль-призрак?
— Я же сказала, он хочет поймать кракена, а по легендам того способны удержать только…
– “Канаты, что мертвых рук касались, и петли те, что мертвые сплели”, — закончил задумчиво Морено. — Это всего лишь слова песни. Старая песня. Очень старая. Красивая. Но следовать ей? Кракен большая тварь, по мне, там и якорные цепи не выдержат. Я видел одного издалека. Второй раз увидеть не желаю. Но когда я мешал другим верить во всякую чушь? Значит, ему от корабля-призрака отойдет такелаж, а нам Сердце Океана?
— Думаю, да. Но я не стану возражать, если Астин захочет прихватить что-то еще.
— Астин — так имя твоего сэра? А с чего ты взяла, что у него выйдет приманить призрака?
— Если мы расскажем ему про то, что было на борту бригантины, про тех, с кем дрались… — тут Дороти замялась, — и что видели, то дадим ему необходимые основания. Подтвердим догадки, а дальше уже дело за его гениальной головой.
— А ты уверена, что эта гениальная голова не утопит нас вместе с призраком? Не захватит “Свободу”? Не сдаст солдатам?
— Уверена. Августин фон Берг — безумный гений, но не подлец. В день, когда мы познакомились, трое офицеров вызвали его на дуэль. Он попросил меня быть секундантом. Я согласилась. На следующее утро, у руин храмовой стены, где мы сговорились встретиться, он убил всех троих. Сам. Рапирой. А потом упал мне на руки, потеряв сознание, пролежал в бреду два дня. Оказывается, принял какой-то злой состав, для усиление реакции и обострения внимательности. Он мог просто отказаться от поединка: прознай о готовящемся в городе губернатор, вояк, которые вызвали на дуэль ученого-цивила, подняли бы на смех и отправили в карцер. Я ему об этом тогда сказала, но он дуэли не отменил. И выиграл.
— Он тебе нравится?
— Я его уважаю. Если он откажет — мы уйдем на перехват “Каракатицы”. Если согласится — то выманит для нас корабль-призрак во что бы то ни стало.
— Надеюсь, — мрачно проговорил Морено, глаза у него были совсем темные, словно зрачок расплылся, совсем вытеснив ореховую радужку. — Потому что иначе мы потеряем время, за которое могли взять на архипелаге с десяток рисковых парней для абордажа. Под мою команду охотно идут, стоит показать золотой. Правда, показывать пока особо нечего. Надеюсь, твой дружок способен на большее, чем падать тебе на руки, — сказал Морено, вернул перья в вазочку и направился к двери.
— Я тоже на это рассчитываю. Теперь давай о другом. Знать песни, запоминать карты на вид и не выучить буквы — это странно, Морено. Я жду тебя через час.
— Для чего? Я ж не ученый, не умник, не ровня, гнилая из меня компания.
— На Янтарном мы будем к вечеру, и до него у нас достаточно времени, чтобы научить тебя писать собственное имя.
— У меня прекрасная подпись, командор, — сказал Морено и, со свистом вогнав в дверной косяк нож по самую рукоять, добавил: — Во всяком случае, ее очень сложно стереть.
И вышел вон.
Глава 16. Собаки
Малый Янтарный — второй по размеру остров — был местом красивым, как и все на южных морях. По сравнению с унылыми пейзажами родины так и вовсе выглядел как сад богов.
Впрочем, тут все поражало привыкшее к однообразно зеленым холмам и серому морю воображение.
И в первые годы службы на островах Дороти не уставала восхищаться яркостью, сочностью красок и разнообразием всего того, что ходило, летало и ползало. С годами восхищение поутихло и сгладилось, особенно потому, что все это разнообразие, если рассмотреть его внимательнее, было либо кусачим, либо ядовитым, либо пресным на вкус.
Янтарный мог послужить эталоном. Жизнь тут кишела везде: распускалась бордовыми цветами на лианах, свешивала мангровые корни в болота, плескалась косяками рыб около радужного рифа. Чернела неожиданно глубокими пещерами в прибрежных скалах. Переливалась перламутром на солнце.
