Он различал библиотеки, тихие залы, в которых далекие террисийцы обменивались историями, запоминая их. Различал безумцев, что сбивались в группы на улицах и шептали принесенные волнами слова. Различал рожденного туманом, из знати, который прыгал между домами.
Кроме Кельсера на волнах неслось что-то еще. Оно управляло невидимой деятельностью, интересовалось террисийскими преданиями. Кельсер непозволительно долго не понимал, что нужно попробовать другую тактику. Он погрузился в разреженный жидкий свет в центре бассейна и, когда пришла очередная волна, устремился в противоположном направлении — не вместе с ней, а к ее источнику.
Свет поредел, и Кельсер увидел новое место — темное пространство, которое не было ни миром мертвых, ни миром живых.
В этом месте он обнаружил разрушение, распад.
Не мрак, ибо мрак слишком цельный, чтобы представлять то, что Кельсер ощутил в Запределье. Это была безграничная сила, которая с радостью заглотила бы и разорвала на части нечто настолько простое, как мрак.
Сила простиралась в бесконечность. Это был ветер, что стачивает по крупинке; шторм, что сметает с пути; вечные волны, что медленно, медленно, медленно замирают, когда солнце и планета полностью остыли.
Это был итог и участь всего сущего. Сила гневалась.
Кельсер отпрянул и вынырнул из света, дрожа и тяжело дыша.
Он встретил бога. Но если один металл притягивает, то другой отталкивает. Что есть противоположность богу?
Увиденное встревожило его настолько, что он едва смог вернуться. Он почти убедил себя игнорировать ужасное существо во мраке, практически отгородился от шепотов и притворился, будто никогда не видел этого устрашающего, необъятного разрушителя.
Конечно, не удалось. Кельсер никогда не мог устоять перед тайной. Он все время играл в игру, правила которой выходили за пределы его понимания, и существо в Запределье доказывало это еще больше, чем встреча с Мутным.
Это и ужасало, и будоражило одновременно.
И Кельсер снова стал смотреть на существо. Снова и снова он силился понять, хотя чувствовал себя муравьем, пытающимся постичь симфонию.
Это продолжалось много недель, пока существо не обратило на него свой взор.
Прежде оно его не замечало, как человек не замечает паука, спрятавшегося в замочной скважине, но в этот раз насторожилось, резко всколыхнулось и устремилось к Кельсеру. Окружив место, из которого он наблюдал, оно закрутилось медленным вихрем, подобно водовороту в океане. Кельсер не мог отделаться от ощущения, что на него вдруг уставился огромный, бесконечный глаз.
Он бросился обратно в свою тюрьму, расплескивая жидкий свет. От испуга ему почудилось, что в груди бьется сердце: его естество пыталось воспроизвести реакцию на потрясение. Когда он уселся на привычное место у стенки бассейна, сердцебиение стихло.
Кельсер сильно встревожился из-за того, что существо обратило на него внимание, и из-за того, каким крошечным он ощутил себя перед лицом этой громады. При всей своей уверенности и изобретательности он, по сути, ничего из себя не представлял и всю жизнь лишь упражнялся в напускной храбрости.
Прошли месяцы. Он больше не изучал существо из Запределья, а ждал, когда его в очередной раз проведает Мутный.
Когда тот наконец появился, то выглядел еще более растрепанным, чем в прошлый раз: туман утекал с плеч, сквозь дырочку в левой щеке виднелась внутренность рта, одежда казалась еще более изношенной.
— Мутный? — позвал Кельсер. — Я кое-что видел. Этого… Разрушителя, о котором ты говорил. Думаю, я могу за ним наблюдать.
Мутный просто расхаживал взад-вперед, даже не разговаривая.
— Мутный? Эй, ты слушаешь?
Нет ответа.
— Идиот, — попробовал Кельсер. — Эй, ты позоришь божественный статус. Слышишь?
Даже оскорбление не сработало. Мутный продолжал вышагивать.
«Бесполезно», — подумал Кельсер.
Из Источника покатилась очередная волна силы, и Кельсер поймал взгляд Мутного.
Кельсеру словно напомнили, почему он вообще назвал это существо богом. В его глазах таилась бесконечность, дополняющая ту, что заперта в Источнике. Мутный был нотой, которую идеально держат, ни разу не дрогнув, или картиной, застывшей и неподвижной, в которой пойман кусочек жизни из ушедших времен. Он был силой многих-многих мгновений, неким образом сжатых в одно.
Мутный остановился перед ним. Его щеки полностью расползлись, открывая кости черепа, которые тоже расползались, а в глазах горела вечность. Это существо было божеством, но сломленным.
После этого Кельсер не видел Мутного много месяцев. Спокойствие и тишина тюрьмы казались такими же бесконечными, как существа, которых он встретил. Как-то раз он поймал себя на том, что планирует привлечь внимание разрушительной силы, чтобы вымолить у нее смерть.
Кельсер забеспокоился по-настоящему, когда начал разговаривать сам с собой.
— Что ты наделал?
— Я спас мир. Освободил человечество.
— И отомстил.
— Одно другому не мешает.
— Ты трус.
— Я изменил мир!
— А если ты просто марионетка этого существа из Запределья, как и утверждал Вседержитель? Кельсер, вдруг у тебя нет иной судьбы, кроме как делать то, что тебе говорят?
Он подавил вспышку безумия и пришел в себя, но хрупкость собственного рассудка хорошего настроения не добавляла. В Ямах он тоже был немного не в своем уме. Однажды, сидя в тишине и уставившись на текучий туман, из которого состояли стены пещеры, Кельсер осознал тайну, скрытую еще глубже.
Он был немного не в своем уме все время после Ям.
Отчасти поэтому он сначала не поверил, когда с ним кто-то заговорил.
— Такого я не ожидал.
Встряхнувшись, Кельсер с подозрением повернулся. Неужели галлюцинация? Если достаточно долго всматриваться в туман, можно увидеть все что угодно.
Однако перед ним оказалась не фигура из тумана, а парень с белоснежными волосами, угловатыми чертами лица и острым носом. Он показался Кельсеру смутно знакомым.
Парень сидел на полу, согнув ногу и уперев ладонь в колено. В руке — какая-то палка.
Стоп… нет, он сидел не на полу, а на предмете, который будто плавал в тумане. Белый, похожий на бревно предмет наполовину погрузился в туманный пол и покачивался, как корабль на воде. Палка в руке парня была коротким веслом, а вторая нога — та, что не задрана, — покоилась на бревне и смутно виднелась сквозь туман.
— Ты совсем не умеешь делать то, что от тебя ждут, — сказал парень.
— Ты кто такой? — Прищурившись, Кельсер шагнул к краю тюрьмы. Это не галлюцинация. Он отказывался верить, что его рассудок настолько плох. — Дух?
— Увы, смерть мне не идет. Портит цвет лица, знаешь ли.
Парень изучал Кельсера с понимающей улыбкой.
Кельсер сразу его возненавидел.
— Застрял тут? В тюрьме Ати… — Парень цокнул языком. — Подходящее возмездие за все, что ты натворил. Даже немного поэтично.
— И что же я натворил?
— Разрушил Ямы, мой покрытый шрамами друг, единственную перпендикулярность на планете, до которой можно было сравнительно легко добраться. А эта перпендикулярность очень опасная, с каждой минутой опасность возрастает, и ее трудно найти. По сути, ты покончил с перевозками через Скадриал. Обрушил целую торговую систему, хотя, признаться, вышло забавно.
— Кто ты? — спросил Кельсер.
— Я? Бродяга. Негодяй. Последнее дыхание пламени, сотворенное из тающего дыма.
— Какое-то… никчемное шутовство.
— В нем я тоже знаю толк. — Парень вскинул голову. — И даже очень, если честно.
— И ты утверждаешь, что не мертв?
— Будь я мертв, зачем мне это? — Бродяга пристукнул веслом по носу бревна-суденышка.
Оно покачнулось, и Кельсер наконец разобрал, что перед ним. Свесившиеся в туман руки, которые он не сразу заметил. Поникшая голова. Белый саван, скрывающий очертания.
— Труп, — прошептал он.
— О, Красавчик просто дух. В этом субастрале очень трудно передвигаться: любой в физической форме рискует провалиться в туман и падать, возможно, целую вечность. Так много мыслей сливаются в то, что ты видишь вокруг, и нужно что-нибудь понадежнее, чтобы тут путешествовать.
