Старик навестил Дождя. Тот уже выздоравливал.
— Я больше не смогу вернуться?!. — спросил он, увидев Старика и приподнимаясь на кровати.
Старик посмотрел на него и, помолчав, сказал:
— Можешь, то есть имеешь право, девять дней не истекли, а душа хоть и побитая, но жива…
— Спасибо… — Дождь снова лег. — А что с ними?
Старик не знал, стоит ли ему говорить правду. Дождь формально имел решающий голос в определении их судьбы, а Старик уже отдал распоряжение и отменять его не имел права.
— Я лишил тебя решающего голоса в определении судьбы этих двоих, — проговорил он. — Ты не смог бы судить их объективно.
— Значит, космическая пыль… — помолчав, произнес Дождь.
— Да, — кивнул Старик.
— Мне их жаль.
— Мне тоже, — согласился Старик.
— Почему же тогда пыль?
— Потому что душа их еще не завязалась, одна глина.
— Я их почти не знаю… Если бы спросить у нее?.. — вырвалось у Дождя.
— Она здесь, — сказал Старик.
— Здесь?!. — Дождь даже сел на кровати. — Что случилось?! Дылда…
— Ты же знаешь, что такие вещи решаю я, — усмехнулся Старик.
— Но если она не хочет! Если она хочет жить, как все! Там, на земле!
— Тише-тише, сынок! Боже, какой ты ребенок!.. — Старик вздохнул. — Вот так поговоришь с тобой и словно дома побывал. Спасибо тебе…
Дождь молчал, угрюмо глядя в стену.
— Мы ее спросим. Если она захочет вернуться, мы ее вернем. Там, на земле, ее еще ищут, и все получится как надо… А вдруг она не захочет? У нас ведь тоже не каждый раз бывает такая возможность. А посмотри, сколько претендентов! Да и женщин мы, в общем, не берем. Просто я тут с большим трудом выбил одно женское место. Все-таки огрубели мы… Да и библиотека у меня большая. И ты будешь спокоен…
— Ловко все это придумано… — усмехнулся Дождь.
— Да, — согласился Старик. — Кстати, у меня Первого Помощника нет. И тебе можно будет не мотаться бог знает где.
— Да ты прямо искусник… по части комбинаций! Неужели все ради меня?!
— Ну, не все. Мой Первый готовил заговор, Седьмой вовремя его раскрыл. Помощницу, то есть женское место, мне подарили к юбилею, он скоро будет, ну, а все остальное, твое возвращение например, это уж твоя заслуга исключительно…
— Ты же знал, — пробормотал Дождь. — Мог бы… мог бы помочь…
— Он бы тебя все равно погубил, ты был обречен, он сильный, очень сильный.
— А ты говоришь, нет души!
— Нет! Удивительно, да? — оживился Старик. — Но нет! Есть тонкий, изощренный ум, есть злое сердце, а души нет! И знаешь, как бы он тебя погубил?
Дождь помолчал, глядя в сторону.
— Догадываюсь…
— Не в этот раз, нет! Тут она бы пешком до города дошла, а он еще мальчик, нет той силы, которая в нем накопится с годами. Вот тогда он сделает из тебя кишмиш. Я этого не хочу. Я бы этого не перенес, мой мальчик… — Старик помолчал. — У тебя будет время переубедить ее вернуться на землю. Правда, не уверен, что у тебя это получится, — Старик чуть хитровато улыбнулся. — Ну, выздоравливай… У меня дела, еще забегу.
И он ушел. Дождь знал, что Старик уже сделал все, чтобы внушить ей, каким счастьем ее одарили, взяв сюда да еще пообещав вечную любовь. Она, глупенькая, ждет не дождется встречи с ним, ей сказали, что пока его нельзя видеть, как же, таковы порядки, а пока ее возят туда-сюда, показывают Африку, Австралию, она купается в облаках, пропадает в библиотеке, и Старик теплым воркующим голосом замечает философски, что чтение книг — самое лучшее занятие в небесах. Ах, сколько книг, ах какие книги! Рай, а не жизнь!..
Дождь поднялся, набросил белоснежный хитон, намереваясь разыскать ее, но тут же сообразил, что Старик наверняка предусмотрел и это и просто так выйти из палаты ему не удастся. Он не успеет сделать и двух шагов. А тут дорога каждая минута! Пройдет еще два дня, а на земле два месяца, о ней забудут, и угаснет ее тоска по дому. Она не понимает, что как ни хорошо здесь, но это тюрьма, долгая, тоскливая тюрьма, и лучше семьдесят лет на земле, чем вечность в небесах! Нет, как они ловко все устроили, науськали мальчишку…
Дождь вздохнул, вспомнил его наглую ухмылку. Ну, хорошо, не науськали. Но это нелепая случайность, почему кто-то обязательно должен вести его к погибели. Люди живут, и тысячи людей бывают счастливы наперекор Стариковскому утверждению «нет счастья в жизни». Но нет его и выше, сказал поэт. И он прав… А какая трава, какие деревья на земле! Какие люди! Его пугали, что там не поймут ни его имени, ни далекой юности, что надо все врать, притворяться, и все там врут и притворяются. Чушь! Поняли же! И Петр Иваныч, и Лена, и все… А как его слушали в филармонии! И сразу предложили гастроли, и афиши, и контракт — это тоже ложь? Уж где и лгут, то — здесь!
Дождь походил по палате и лег. Он еще долго выговаривал накопившуюся обиду неизвестно кому, несколько раз вскакивал, пробовал даже выйти, но постоянно натыкался на улыбающееся лицо дежурного. Наконец он уснул, не в силах бороться неведомо с кем. И вопреки всем здешним правилам ему приснился сон: они сидели с Леной на песке у моря, она была в своей белой маечке и джинсах, смеялась, что-то рассказывала, подгребая песок, а позади в летней шапочке сидел толстый Бальдо и, давясь, обгладывал куриную ногу.
Старик сам просматривал этот сон, и он ему понравился.
Сергей Другаль
ЯЗЫЧНИКИ
Повесть
Городок Института Реставрации Природы имел свою гавань в бухте, узкой горловиной соединенной с океаном. В бухту заходили иногда парусные сухогрузы, и тогда два портальных крана на причале начинали неторопливую работу, заглядывая в трюмы. Была еще малая пристань, к ней лепились прогулочные яхты сотрудников ИРП, и была пристань малышковая с надувными катамаранами для плавания внутри бухты. На дощатом настиле этой пристани, глядя сквозь щели в прозрачную воду, лежал вундеркинд и акселерат Алешка. Неподалеку под присмотром Нури возились в песке голыши-малыши, их визги и смех подчеркивали тишину утра. Решетчатая тень на песчаном дне шевелилась, рождая солнечных зайцев. Алешка опустил руку в воду. К растопыренным пальцам приплыли мелкие рыбешки, тыкались носами. А потом черная лента подползла по дну к самым пальцам, волоча на себе мертвых рыбок и рыбью чешую. Алешка вытащил руку — ладонь была в черной слизи, — поднес к лицу. Пахло нефтью.
— Нури, — позвал он. — Нури, смотри, что это?
Посетитель держался скромно, но скрытая наглость читалась в его глазах. Обычный, сильно помятый костюм, незапоминающееся лицо с сизым румянцем и множеством мешочков. Посетитель сдвинул на ухо дешевую маску-фильтр, опустил взор, сложил руки на груди и, просветлев, возгласил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
