Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Земля качалась под ним, и рушились устои. Банкир провожал его, приобняв за плечи, хвалил фильм.
— А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, но сколько в ней непосредственности и обаяния. А пачка паунтов, я знаете, иногда расплачиваюсь наличными — это впечатляет!
…Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из его сотрудниц. У нее неожиданно открылся бас, что в сочетании с весьма выпуклой фигурой обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.
После Бьюти пришлось расстаться с Пупсом-невидимкой. Это был дока по съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. В своем камуфляжном плаще, присоске-маске, громадных очках ночного видения, в электронных ушах он походил на вымершую летучую мышь, чем весьма гордился. Пупс ушел в синдикат «Сервис» после того, как Тим отказался оплатить его счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством, это чемпион-то, гордость нации… Пупс изловчился и спас дорогую съемочную аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.
Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он, отставляя в сторону крестец, но с бывшим шефом говорил, не скрывая снисходительной жалости. К тому времени Тим уже почти созрел. Он грустно кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно, одиночке с такой профессией трудно, но он привык к самостоятельности, вот в чем дело. Впрочем, он еще подумает.
— Чего там думать. Мне просто смешно, — непочтительно сказал Пупс-невидимка.
Действительно, чего там думать, когда все кредиты исчерпаны и оборудование, редкостное, уникальное оборудование для съемок в инфракрасных лучах, для видения сквозь стены, для подслушивания на любом мыслимом расстоянии, и запонки-транзисторы для служебной связи, и парики, и маски-фильтры из мягкого пластика, и прекрасный лимузин, и даже гипноизлучатель в виде медальона с шершавым лунным камнем — прощальный подарок Бьюти — все, что так дорого было сердцу Тима, все пошло за полцены в тот же синдикат. И это было еще удивительно: приемыши из синдиката могли просто пришить Тима, дело житейское.
Так Тим Слэнг, знаток морали и страж ее, завершил свою карьеру. Впереди ничего не было, пустота и безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем, когда можно было вымогать, и попрошайкой во всех остальных случаях. Таких бродяг великое множество на дорогах страны. Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, если исхитрялся загодя проникнуть в парк, питался щедротами папаши Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел этот коттедж, уловил признаки запустения вокруг и решил, что дом необитаем. В коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тима особенно угнетало отсутствие приличного костюма. Бродяга, если он хочет преуспеть, должен быть хорошо одет. Тим знал, чем рискует: его приметы — и отпечатки пальцев, и формула пота и слюны — все эти данные хранились закодированными в ведомстве охраны прав граждан министерства всеобщего успокоения. Закон Джанатии, страны всеобщего благоденствия, мудро охранял каждого от каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после смерти. Как специалист, Тим понимал, что тотальная слежка равносильна отсутствию всякой слежки, но тем не менее для полиции не составит труда упечь его в кутузку на пару лет. Последняя отсидка была недолгой, но приятных воспоминаний не вызывала. Однако выбора не было…
Тим сел на корточки под окном и прислушался: в доме было тихо. Нет, оказывается, ползать на брюхе невелико удовольствие. Бедный Пупс, сколько раз он приходил после дежурства ободранный и грязный, да, надо было оплатить ему счет за больницу, какие-то деньги еще были… Снизу было видно, как в оконном стекле зеркально отражались писанные на облаках слова: «Перемен к лучшему не бывает». Так и есть, подумал Тим, так и есть. Он потянул створку, и она подалась неожиданно легко. Тим лег на подоконник, неловко перевалился через него и услышал, как хлопнули внутренние раздвижные ставни. Густой мрак окутал Тима. Он поднялся, хрустнув коленками, медленно выходя из предынфарктного состояния. Здесь дышалось легко и без маски.
— Вы можете сесть, кресло справа от вас, — раздался в комнате хорошо поставленный баритон.
— Благодарю, — машинально ответил Тим. В голове его все перепуталось и стучала, билась мысль: пропал, совсем пропал. Зачем он полез сюда? Как хорошо было бы сейчас лежать на надувном матрасике, вести с соседом тихий разговор, смотреть вслед темным силуэтам проносящихся на шоссе лимузинов и помнить лишь о том, чтобы вовремя убраться утром, парни из раздачи не любят, когда на обочинах поздно встают… Этот тип, конечно, видит в темноте. Тим двинулся вправо, нашарил кресло и сел. Он вытянул усталые ноги, закрыл глаза и стал повторять в уме десять заповедей.
Для Тима повторение это было похоже на аутотренинг, стало действительно легче. «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли». Ох, если бы этого было достаточно для благоденствия, как почитали бы родителей своих джанатийцы, мама, пожалей меня, убогого. «Не убий» — шестая заповедь, кстати, почему шестая, а не первая… Грешен, задаю вопросы, Господу виднее. «Не прелюбы сотвори» — какие там, к черту, прелюбы в таком возрасте и состоянии. «Не укради» — вот он, восьмой грех, за него и кара…
— Вермикулит! — прозвучало в темноте. Тим вздрогнул, он впервые слышал это слово, и оно показалось ему страшным. — Сотворим молитву всевышнему, всеблагому, породившему вас, недостойных.
— Если вы настаиваете, — пробормотал Тим.
— Тогда «Отче наш». Я послушаю.
Тим, запинаясь, начал: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, э… э?»
— Хлеб наш…
— Да, «хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим… и… э… не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».
В течение своей небезгрешной жизни Тим редко пользовался молитвами и не ходил к причастию, полагая, что каяться ему не в чем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
