«Это убийцы профессора, оборотни, – мелькнула в голове младшего паническая мысль. – Они нас развели, как последних лошар… Су-у-уки! А где же Саша? Убили? Или только связали, как меня? Для чего? Что эти твари собираются со мной сделать?»
– Кто вы такие? – громко крикнул он женщинам. – Где мой брат? – и еще громче: – Саша! Ты меня слышишь?
Брат не отозвался. Эхо, отраженное горами, вернулось завыванием: «Ыш-и-и-шь…»
– Лежи тихо, – приказала одна из женщин. – Если будешь вопить, мы тебе рот заклеим.
Ее голос показался знакомым.
«Мама дорогая! – за долю секунды все тело Вигилярного покрылось холодной испариной. – Это же киллерша, замочившая Гречика … Та самая спортивная девка. Мне тапки».
Он закрыл глаза, пытаясь сконцентрировать мысли. Потом напряг запястья и плечи, проверяя прочность веревок. Зря. Капрон болезненно врезался в тело. Вигилярный почувствовал, как заныли его опухшие кисти, и попытался определить, сколько времени могло пройти с того момента, когда он потерял сознание. Учитывая, что на небе вызвездило, он решил, что минуло не менее двух часов.
«Чего это гребаные ведьмы там ворожат? – он снова попытался опереться на вертикальную глыбу в изголовье. – В чем состоит их план? Зачем им понадобилось разжигать такой огромный костер? Зажарить меня хотят, как барана, на вертеле? Хм… Не смешно… А зачем эта чертова сука Лилька все время бегает голышом? Может, это у них такая извращенная лесбийская секта? Банда розовых колдуний?»
А еще его мучила мысль о том, что он сам подговорил старшего брата прийти в это гиблое место. Прийти, как оказалось, прямехонько во вражье логово. Почему так произошло? Сколько процентов случайности и сколько чужого замысла содержала в себе их экспедиция к Ведьминому лазу? И что теперь делать?
Его вопросы остались без ответов. Возле костра продолжался безмолвный ритуал, потрескивали горящие ветки, время от времени среди сосен каркал ворон.
Неожиданно одна из женщин отозвалась на крики птицы.
– Отче Ворон, сущий по невинной крови, хорошо ли слышишь меня?
– Кр-р! – резко, будто прорубая топором ночную тишь, отозвалась птица; от этого крика волосы на голове Павла Петровича зашевелились.
– Чьими устами ты желаешь поведать нам волю крови?
– Кра-кр-р!
– Благодарю тебя за совет, отец Ворон, мы будем слушать нашу сестру, как тебя самого. Мы будем спрашивать у нее советов, как спрашивали бы у тебя. Мы будем подчиняться ее воле, как подчинялись бы воле Той, на плечах Которой ты преодолел безмолвие времени и молчание смерти. Сестра, каким умением ты владеешь? Ведь тот, кто не владеет истинным ремеслом, не способен войти к Таре.
– Спроси меня, – услышал он мелодичный голос Лидии, – я ткачиха.
– Ты нам не нужна. У нас есть искуснейшая ткачиха Лина, дочь Ламы.
– Спроси меня, о, привратница, – снова пропела Лидия. – Я целительница, ученица северного ветра.
– Ты нам не нужна. У нас уже есть целительница Роксана, дочь Мокоши, могильной праматери.
– Спроси меня, о, избранная. Я певица и танцовщица.
– Ты нам не нужна. Нас тешит своим пением и танцами Глица, дочь Мары и Каймы.
– Спроси меня, суровая сестра. Я истинная воительница, разрушительница смертной плоти.
– Ты нам не нужна. Нас защищают меч и стрелы бесстрашной Сербы, дочери Карны.
– Спроси меня, Навна. Я чистая и незапятнанная предательством, я обращена лицом к звездам, я та, кто приносит подношения Таре. Я сильная и искусная во всех истинных ремеслах.
– Сестры, возрадуйтесь, к нам пришла та, которую мы ждали. – Голос привратницы налился неожиданной силой, вознесся к звездам, эхо от скал усилило его, а ночь впитала этот голос и все его горные и долинные отзвуки в свои бархатные складки, как песок впитывает воду. – Сестры, возрадуйтесь, призванная жрица пришла к Звезде-Таре, именуемой Харвад, к Третьей Таре, восставшей после Агадхи и Смилданаха. Зачем, о жрица, ты принесла пыль внешнего мира на ногах своих?
– Я обошла три святыни предков и молилась на семи могилах, – отозвалась Лидия. – Я общалась с людьми Света, вкушала хлеб в домах неистовых, слышала слова, оглашенные во враждебных храмах. Я видела зло и жестокость, несправедливость и предательство. Свет покидает наш мир, сестры, как и предупреждали нас мудрые предки.
– Как мы можем избежать этого, жрица?
– Спроси меня. Я была глазами избранных в пустынях упадка.
– Сможем ли мы уничтожить неправедных властителей и облегчить ярмо на выях человеческих?
– Не пойдет это людям на пользу. На смену сегодняшним деспотам придут новые, худшие. Среди людей власти уже нет людей Света.
– Способны ли мы вселить праведность в человеческие сердца?
– Сердца людей ныне закрыты для слов истины. Они видят и не понимают, слышат, но не разбираются, знают, но не верят даже в плоды собственных знаний. Если мы пойдем этим путем, то только потеряем время и силы.
– Найдем ли нового пастыря для малого стада?
– Час пастырей еще не пробил. Если зерно проснется посреди зимы, принимая за весну преходящую оттепель, оно зря прорастет и быстро погибнет.
– Должны ли мы впасть в отчаяние, надеть траурные одежды и оплакивать гибель мира?
– Нет, не должны, ибо зерна праведности тихо спят в земле, ожидая своего часа. Им нужны не плакальщицы, а те, кто будет хранить их священное ожидание, они нуждаются в стражах их долгого сна. Готовы ли вы, сестры, охранять спящие зерна праведности? Не отступите ли в темную годину опасности?
– Мы готовы стать стражами и хранителями колыбелей зерен праведности. Мы не отступим ни перед угрозами, ни перед оружием. Мы не впадем в сомнение, не испытаем жалости, не послушаем профанов. Но с древних времен повелось, что все радости и горести сего служения разделяют с нами наши братья.
– У вас уже есть такой брат, тщательно избранный и обученный. Он получил посвящение Круга Ворона, он прозорливый и прошел все надлежащие испытания.
– Да, у нас есть такой брат, но время его служения исчерпалось, и сила его подвержена упадку, как и все, что отмечено изначальным проклятием вещества. Мы просим Тару усилить нас новым прозорливым братом и благословить его на надлежащие испытания.
– Тара услышала вашу просьбу и найден тот, кто способен получить Свет.
– Выдержит ли он испытания?
– Этого не знает даже Та, имя Которой мы не произносим. Никто не может предвидеть победителя в изменчивых играх Света и Тьмы. Он или пройдет испытания, или покинет поля этого мира. Пусть же вершится неисповедимая воля Сил!
– Да будет по слову твоему, избранная! – хором ответили Лидии ее «сестры».
Скит на скалах Ополья, в Рогатинском старостве, 6 ноября 1752 года
Григорий стоял на берегу Гнилой Липы. В это утро он уже четырежды спускался к реке по воду. Ночью то ли мелкие бесенята, то ли звери повредили бочку с водой, где скитские иноки хранили воду для себя и для коровы, недавно купленной за сребреники, присланные из Манявы[124]. Брат Силуан вспомнил мирскую профессию, заделал дыру, а послушнику Сковороде выпало наполнить опустевшую емкость.
На половине подъема он присел отдохнуть и, неожиданно для себя, перешел в измененное состояние. Окружающее потускнело, из-за декораций мира выдвинулось нечто необъятное и настоящее. Удивление разбежалось мурашками по телу, а под черепом надулся ощутимый пузырь пустоты. Григорий долго стоял, восхищенный столь внезапным и полным исчерпанием вселенских пределов. Так долго, что перестал ощущать окоченевшие пальцы и губы. Ему вдруг захотелось вырваться из собственной плоти и решительно шагнуть за окоем мира, туда, где он только что почувствовал чье-то грандиозное и праведное присутствие. Как будто некто бесконечно благой и сочувствующий ему, бедному послушнику, шепнул: «Иди ко мне, сын мой, согрейся моим теплом, обрети пристанище в моем глубочайшем покое». Этот шепот потряс его естество сильнее грома. Он бы так и ушел из своего голодного, изморенного, замерзающего тела, если бы не внезапное мирское явление. От порога бесконечности его отвлекло появление местного подростка. Скуластого, круглоголового, с водянистыми невыразительными глазами. Видение благой беспредельности погасло, пузырь пустоты в голове Григория сдулся.
Мальчик остановился в пяти шагах от Сковороды, несколько минут наблюдал за его лицом, а потом произнес:
– Ты – дурило!
Григорий не ответил.
– Ты – дурило! – вызывающе прокричал отрок.
Григорий не отвечал, жалея об утерянном видении. С этим нахальным и поразительно упрямым парнем, которого в селе звали Нырком, он познакомился, как только прибился к местной киновии[125].
Тогда Нырок занял удобную позицию на скале, нависавшей над скитом, и бросался оттуда камнями. Один из камней больно ударил Григория по хребту. Старший по киновии иеромонах Авксентий посоветовал ему тогда не обращать на Нырка внимания.
