— Да поняли, поняли, — нервно обрывает меня Алтонгирел. — Я и без тебя знаю, что меня вовремя отстранили, если не поздно. Или ты тут собрала всех провинившихся, чтобы Старейшина нас судил?
— Успокойся, пожалуйста, — улыбаюсь я. — Я не знаю, о чём ты, но здесь мы все в равном положении.
Несколько человек изумлённо таращатся на меня.
— Мы в равном положении, — повторяю я, — потому что мы все любим Азамата и желаем ему добра. Как мы все теперь знаем, у Азамата есть проблема, которую он не в силах решить сам. Согласитесь, что, какой бы он ни был умный, сильный и хороший начальник, один против целой планеты он ничего сделать не может. А теперь посмотрим на себя. Мы все здесь красивые известные люди с гласными именами. С нашим мнением считаются другие. Я уверена, что если мы объединим усилия, то сможем помочь ему преодолеть эту проблему довольно быстро, вы так не думаете?
Они явно удивлены моим позитивным настроем. Ждали, что я начну визжать и швыряться предметами? Щазз, мне в данном случае важен результат, а не месть.
— Но что мы можем сделать? — робко спрашивает Арон. Видимо, за те годы, что Азамата не было на планете, его папаша успел окончательно раздавить младшего сына. Ну или он такой родился, не знаю.
— А вот и давайте подумаем над этим. Давайте все предложим какие-нибудь варианты. Для примера, я предлагаю вот что: если в вашем присутствии кто-то называет Азамата уродом, покажите этому человеку, что вы его осуждаете. У вас для этого много жестов.
Эцаган и Унгуц хихикают, Ирнчин кивает с каким-то хищным предвкушением на лице.
— Ещё хорошо бы, — произносит Унгуц, теребя кончик бороды, — приглашать его на всякие праздники. Насколько я его знаю, он любит большие застолья, и скорее всего скучает по тем временам, когда его с радостью ждали у каждой скатерти.
— Да-да, — киваю я, — он и сам был бы рад позвать гостей, но боится, что никто не придёт.
— Кстати, можно всем друзьям и знакомым рассказывать, что капитан — классный мужик, — вдохновляется Эцаган. — Я думаю, если человек от двух-трёх людей это услышит, то хотя бы подумает прежде чем плохо к нему относиться из-за внешности.
— Дело говоришь, — кивает Ирнчин. — А я думаю, надо обязательно с ним здороваться, если на улице встретишь.
При этих словах тренировочные мужики как-то приседают. Видимо, за ними водится притворяться незнакомыми.
— Ну, ещё, — робко говорит Убуржгун, — когда мы в трактире обсуждаем тренировки, упоминать его почаще и хвалить, потому что молодняк часто подслушивает…
— Хорошо, замечательно, — поддерживаю я.
— Да надо за своим языком следить, — решительно оглашает Онхновч то, что все старались не упоминать. Голос у него низкий и мощный, убедительно звучит. — Раз уж такое дело, тут одними словами не отделаешься. Он ведь борьбой занимается в перчатках, потому что народ брезгует. И надевает их долго каждый раз. А так подумать, что такого? Шрамы-то не заразные. Можно хоть разок сказать, мол, плюнь, мне это всё равно.
Остальные согласно гудят.
— Вообще-то, — говорит своим высоким певческим голосом Ахамба, — у меня уже лет пять лежит набросок баллады о том, как он эти шрамы заработал…
— Ух ты! — оживляется Унгуц. — Давай-давай, это замечательная вещь должна получиться! Только лучше бы не балладу, а баю. А то баллад у нас в последние двести лет сочинили столько же, сколько за всё время раньше. А бай новых давненько не слыхали. Так что она и разойдётся быстрее, и людям интереснее слушать будет.
— А чем они отличаются? — спрашиваю я.
— Ну как же, — Унгуц разводит руками, — баллады грустные всегда. Плохо кончаются. Они про хороших людей, у которых судьба не сложилась. А бая — доброе сказание о великом человеке. И заканчивается всегда хорошо.
Я начинаю улыбаться, как идиотка. Хорошо заканчивается-то — это ведь свадьбой? Что, я теперь ещё и в фольклор попаду? Ну и ладно, лишь бы это Азамату добавило популярности.
Народ развеселился, идеи роятся, в том числе совсем безумные. С другой стороны, теперь они в деталях обсуждают высказанное раньше. У Онхновча несколько дней тому сын родился, скоро будут праздновать. Вот, Азамата позовут. Унгуц обещает одёргивать некоторых особо чванливых Старейшин. Дескать, после нашей свадьбы к его мнению стали больше прислушиваться на Совете. Эндан обещает донести нашу миссию до своих знакомых наёмников, чтобы они тоже подключились, они-то Азамата уважают. Арон потихоньку интересуется у Алтонгирела, насколько груб тот жест, что Эцаган показывал Онхновчу.
Наконец тема кажется исчерпанной, во всяком случае, до полевых испытаний. Я со счастливой улыбкой всех благодарю и заверяю, что, поскольку мы с Азаматом очень близки, я сразу замечу перемены к лучшему. Это чтобы ребята не расслаблялись, а то если перемен не будет, я же так просто не отстану. Мы уславливаемся встретиться снова через две недели. После этого все расходятся, остаются только Унгуц и Алтонгирел.
Духовник вообще почти всё время обсуждения молчал. Не могу сказать, что я ждала от него особенной активности, но он поначалу так виновато выглядел, что можно было ожидать попытки реабилитации. Но то ли он слишком ушёл в себя, то ли по своему обыкновению скептически отнёсся к моей затее.
— Ну что? — спрашивает его Унгуц с хитрой усмешкой. От него, конечно, тоже не укрылась Алтошина молчаливость.
Тот как-то нервно разводит руками.
— Я вообще не понимаю. Я… столько лет… ничего не замечал! Я ведь его духовник, шакал побери! Ну, был. Я же пытался как-то его понять, увидеть мир его глазами… Но мне никогда в голову не приходило, что он может так переживать из-за этой ерунды.
— Это не ерунда, — веско говорю я.
— Ну да, но… Кажется ерундой. Я иногда начинал прикидывать, а что бы я делал на его месте, но быстро прекращал эти мысли, с такими вещами не шутят, ещё накликаю… А в итоге…
Он продолжает бормотать, и Унгуц жестом показывает мне: уходи. Я киваю и тихо покидаю дом.
Вечером у меня клуб, и мы шьём халат. У него довольно простой покрой, но много слоёв, и ещё его надо простёгивать всякими сложными узорами. К счастью, у моей машинки есть такая опция, а вот Орешница умудряется проделывать это на руках и почти с той же скоростью. Орива, которая поначалу без энтузиазма относилась к моему рукодельному клубу, последнее время втянулась. Теперь она периодически что-нибудь дарит разным обеспеченным посетителям трактира, а потом получает от них драгоценные украшения и тамлингские шелка в качестве ответного знака внимания.
Ну вот, халат дошит, клуб расползается, а где дорогой супруг?
Азамат является домой во втором часу ночи с совершенно безумным видом.
— Лиза, — возглашает он. — Ты чем тут занималась?
— В смысле? — невинно моргаю я. — Как обычно, учила Ориву, потом клуб собрался… Ещё к Унгуцу забегала днём.
— А Алтонгирела ты видела?
— Да, но он был какой-то унылый. А что?
— Да понимаешь, лечу это я с Дола, тут он звонит, дескать, поговорить надо. Ну, я у его дома приземлился, захожу. У него даже свет не включён, так, от печки чуток светит. Я спрашиваю, о чём поговорить-то хотел? И тут он как начнёт извиняться! Я даже не понял сначала, за что. Да и вообще… Не знаю, полчаса наверное чисто извинялся — что он как-то не так ко мне относился, что он не понимал моих проблем, ещё что-то в том же духе… Я говорю, ты что, ты же вообще единственный человек, который мне другом остался тогда! А он даже слушать не хочет, говорит, мол, ты никогда напрямую не скажешь, если обижаешься, но это не значит, что я не виноват. Вот я и думаю, Лиза, ты его не опоила чем-нибудь случайно?
Я только глазами хлопаю.
— Нет, что ты. Он при мне сегодня и не ел, и не пил. Может, кто из Старейшин с ним провёл беседу?
— Может, — пожимает плечами Азамат и наконец-то усаживается на диван. — Но я на всякий случай позвонил Эцагану, чтобы присмотрел за ним. А то уж очень он разошёлся.
— А разве Эцаган не с Алтошей живёт?
— Ну, у него есть свой дом на окраине, и он то там, то тут. Алтонгирел иногда должен на ночь один оставаться для некоторых обрядов, потому так и получается. Но сегодня уж какие обряды, если его так разобрало…
— А ты думаешь, это всё бред? Что он говорил?
— Как сказать, — вздыхает Азамат, поводя бровью. — Не то чтобы это был бред, просто неожиданно и странно. Он, например, попросил прощения за то, что назвал меня уродом, когда нас с тобой женил. Казалось бы, он тогда и так получил, и не должен бы чувствовать себя виноватым. А вот же… Я уж думаю, не подслушал ли он наш разговор в гостинице?
— Как знать, — пожимаю плечами. — Так ты извинения-то принял?
— Конечно! Раз двести ему повторил, что не держу зла, что он мой лучший друг, и всё в таком духе.
— Ну вот и славно! Не переживай. Подумаешь, совесть проснулась у человека. Бывает с лучшими из нас.
