Никоса закружилась от блеска божественных глаз, обольстительных и ласковых, как у ангела. Вокруг шеи и талии Никоса, словно лианы, обвились женские руки. Впервые его организм не отвергал их. Два дыхания слились воедино. Мягкие губы пахли карамелью, а прикосновения были нежнее пуха. Дрожь охватила девственное тело, которое то напрягалось, как скала, то таяло, словно льдинка под палящим солнцем. Никогда в своей жизни Никос не ощущал ничего подобного, и никогда не был более счастливым! Наконец-то душа с плотью слились воедино и обрели согласие друг с другом. Он почувствовал себя полноценным мужчиной, который заполнил собой весь промежуток между землёй и небом, не оставляя в пространстве пустот и брешей. Афродита зазывала в себя, а Никос был счастлив утонуть в её глубинах. Он упивался божественным телом, исчезал в его волнах и выныривал лишь для того, чтобы вдохнуть кислород и снова погрузиться в сладкую негу. Он покрывал поцелуями гладкие прохладные бёдра, тонкие лодыжки, прикусывал пальчики ног и снова возвращался к стонущим губам. Ласки Афродиты были нежнее пёрышка, которое скользило по его коже, играло на нервных струнах, создавая волшебную мелодию. Кровь Никоса толчками то поднималась к голове, воспламеняя мозг, то отливала вниз, покрывая лицо холодным потом.
– Чувствуешь ли ты единение с Вселенной, любимый? Ощущаешь ли себя бессмертным?
– Да! Да! Да! Господь Всевышний! Что со мной?!
– Это Эрос. Перед ним все равны – и Боги, и смертные. Он есть всему начало. Впусти и прими его!
Мощная струя, разрывая жилу, вырвалась наконец наружу и обильно окропила блаженное лоно. Никос натянулся как тетива, а потом без сил упал на ещё горячую от пылающих тел траву… Облачённые лишь в солнечное сияние, они лежали посереди леса на ковре, сотканном из полевых цветов, и чувствовали, что ничего более естественного быть не может. Афродита всегда была частью этого мира и привела в него Никоса.
– Теперь ты бессмертен, любовь моя. Как Бог Адонис…
– Я делаю это ради одного Бога, – откуда-то из недр души пробился отчаянный голос, похожий на писк загнанного в угол мышонка.
– Но с Богиней, – улыбаясь, поправила его Афродита, – с той, которой всё равно, для кого ты это делаешь.
Она развернулась и тут же вновь накрыла его своим телом, возвратив податливую плоть назад в царство блаженства. Мысли Никоса снова стали вязкими и тягучими, а сам он словно превратился в слизня, отчаянно скользившего в новую пропасть. Душа замерла в ожидании то ли награды, то ли возмездия. Она была готова одинаково принять и то и другое, лишь бы эта бездна длилась вечно, лишь бы никогда не возвращаться в жестокую реальность. Потому что здесь его душу любили и ласкали, а на земле ранили колючими терниями несправедливости.
– Ублажай меня и ублажайся сам, упивайся мной, – беспрестанно шептала Афродита, – насыщайся любовью, отдай ей все свои силы, не бойся, она вернёт тебе в тысячу раз больше!
Никос слушал её голос и следовал за ним по лабиринту наслаждений, не оставляя не обследованным ни один уголок тела Афродиты. Она поддавалась ему, отдавалась вся, без остатка, позволяя мужскому эго почувствовать себя властелином, абсолютным обладателем древнейшего, от создания мира, великого чувства притяжения. Новый шквал эмоций вырвался наружу, сотрясая измождённую плоть…
Никос в нерешительности приоткрыл глаза. Между стволами деревьев пряталось багровое солнце, коварно подглядывая за ним из-за пепельно-красных гор. Потом, будто запаниковав, что было замечено, оторвалось и принялось подниматься над горными и кедровыми макушками. Никос спокойно наблюдал за странным поведением небесного светила. Его дыхание было ровным, мысли – беззаботными, мышцы – расслабленными. Кровь неторопливо растекалась по венам, осторожно, чтобы не пробудить сознание. Тело вдруг стало знобить. Афродита, лежащая рядом, мгновенно среагировала на едва заметную дрожь и укрыла нагое тело любимого своими волосами, укутав его, словно младенца… В голове зияла пустота, не было ни одной мысли, всё стало таким далёким и неважным, словно Никос всегда принадлежал этим объятиям, и этим волосам, и этой траве под ним. Его сердце походило на маленькую золотую рыбку, вырвавшуюся из тесного аквариума в глубокие воды. И оно никак не желало возвращаться в стеклянные рамки естества. Эта мысль зацепилась за острый край в подсознании. Тонкая ниточка потянулась и стала распускать защитное покрывало, обнажая разум. Декорации начали меняться, воздух охладел, за спиной в часовне громко ударил колокол, лес угрожающе почернел и стал издавать жуткие звуки. Никос стоял перед священным источником, который зловеще сочился кровью. Отец. Похороны. Дом. Нужно спешить назад, чтобы успеть на последний автобус. Его ждут, возможно, ищут. Он повернулся и быстрым шагом пошёл к дороге.
По возвращении Никос Венетис начал испытывать странные чувства, будто он заново крестился. Появились уверенность, какая-то неземная сила, тайное знание, только ему раскрывшееся. И, что самое ужасное, ему совершенно не хотелось каяться. Напротив, теперь он словно понял своё предназначение, хотя и не мог пока точно его сформулировать. Его ничего больше не тревожило, память зияла пустотой, она была похожа на белый лист, на который скоро лягут новые строчки.
В доме было многолюдно, в воздухе витали запахи ладана, кофе и коньяка. Появления Никоса – возможно, как и его отсутствия – никто не заметил. Женщины, облачившись в чёрное, суетились, унося и принося из зала в кухню и назад чашки, блюдца, стаканы. Звенели серебряные подносы, слышались приглушённые голоса.
– Наши соболезнования, кирия Деспина. Имеем честь сообщить вам, что мы единогласно решили назвать одну из станций метро в честь Михалиса. Без его идеального проекта Евросоюз никогда бы не утвердил этот план. А без их финансирования, как вы понимаете, строительство метрополитена так и осталось бы на чертежах до лучших времён.
– Спасибо. При жизни Михалис ни за что бы не согласился на наименовании станции его именем. Он был очень скромен. Но нам будет приятно.
– Где ты был? – громким шёпотом прямо в ухо выдохнула Кейси, хватая Никоса за руку и таща его в комнату. – Ты не был на похоронах отца! Как такое возможно? И вообще, что у тебя за вид, Нико?
– Как? Похороны уже прошли?
– Да, сегодня, в два часа. Где ты витаешь? Хватит уже, брат, спустись на землю! Твой Бог сейчас уже никому не поможет!
Кейси была в ярости. Никос молчал.
Потом она добавила:
– Мне нужно идти помогать, люди приходят и уходят, и конца и края этому нет. А ты переоденься и займись угощением, Ставрос еле справляется.
– Я был с Афродитой, – вслед уже выходящей из комнаты сестре бросил Никос.
Кейси застыла в проёме. Потом медленно повернулась с широко распахнутыми глазами, в которых замерла сразу тысяча вопросов. Рот открылся было, чтобы задать один из них, но тут же её губы плотно сомкнулись, и она вылетела вон из комнаты.
Среди соболезнующих были некоторые члены «Археллина». Деметра тут же деловито прошла на кухню и перехватила у Марии обязанность бесконечного заваривания кофе. Кейси продолжала носить туда-сюда подносы с чашками и стаканами. Ставрос угощал спиртным. На столах были расставлены вазочки с колливой33, приготовленной из варёной пшеницы, миндаля, грецких орехов, изюма, зёрен граната, сахара и корицы, со вставленными в пиалки чайными ложечками. Небольшие кусочки белого хлеба и ароматное печенье были аккуратно разложены по плетёным корзинкам. Среди присутствующих был священник в черной рясе, а рядом с ним духовный отец Серафим. Они стояли в сторонке и тихо
