о чем-то говорили, отправляя в рот кутью ложечку за ложечкой и обильно запивая вином. На внушительных размеров животе священника задерживались крошки от поминального угощения. Никос направился к ним, чтобы поприветствовать, как вдруг он почувствовал в воздухе приятный и уже родной запах. Он остановился и взглянул в сторону открытой входной двери.
В проёме, окружённая светом, словно святая, стояла Богиня!
Никос застыл между отцом Серафимом и Афродитой. Мир замер. Земля стала уплывать из-под ног. Он как будто находился на распутье, перед выбором, хотя ему совсем не хотелось выбирать. Напротив, ему хотелось защитить свою возлюбленную. Откуда-то возникло желание ринуться в бой, заслонить её своей грудью, принять на себя любой удар, любую кару, пусть даже смертельную. За спиной Афродиты быстрым шагом приближался внушительного роста мужчина. Он грубо схватил ее за тонкое запястье и потянул за собой. Они исчезли из поля зрения, не успел Никос и глазом моргнуть. Всё произошло за пару мгновений, дверной проём опустел, словно в нём никого и не было. «Кто он? Куда её увёл?» Сердце было готово выпрыгнуть из груди и поскакать за внезапной пропажей. Никос сорвался с места и, как дикий зверь, рванул вперёд, втягивая ноздрями воздух, тщетно пытаясь взять след. Он ничего и никого не замечал перед собой. Бегал по улицам города, высматривал, выискивал, принюхиваясь, как ищейка, наворачивал зигзаги по окрестностям. Афродиты нигде не было. А что, если её вообще никогда не было? Что, если она была лишь в его фантазиях? Что, если он уже не может отличить реальность от иллюзий?
Никос остановился перед храмом Святой Троицы и, упав на колени, заплакал:
– Господи! Господи! Прости меня! Я – заблудшая овца, я сбился с пути и отстал от стада! Я каюсь в своём грехе!
Где-то совсем близко грянул гром. Первые капли дождя смешались со слезами на его щеках. Никос поднялся с коленей и вошёл в церковь. Внутри было пусто и прохладно. Трясущимися руками он привычно вынул из кармана мелочь, бросил её в щель и взял одну свечу. Каждое движение, тысячу раз проделанное с детства, давалось ему с трудом. Фитилёк никак не зажигался, а после нескольких попыток полыхнул и тут же потух. Никос вставил незажжённую свечу в песок и перекрестился. Потом подошёл к иконе с изображением Святой Троицы, перекрестился ещё три раза и прильнул губами к холодному стеклу. Дождь барабанил по куполу и бился о витражные стекла храма.
Никос прошёл вглубь, сел на скамью и стал неистово молиться:
– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё…
Каждая его мышца была напряжена до упора. Он запинался, отвлекался, вздрагивал от раскатов грома. Молнии разрывали небо, иконы перед глазами вспыхивали ярко-голубым светом и снова погружались во мрак.
Никос зажмурил глаза, ещё громче продолжая читать молитвы:
– …и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… Всё-таки согрешил я или нет? …и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Если согрешил, то сейчас же нужно покаяться, а если нет… Если мне всё это почудилось?..
Мозг будто раздвоился, мысли перебивали одна другую: «Согрешить и покаяться – вот путь к любви Господней… А я говорю вам: кто посмотрел на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с ней в сердце своём34. Значит, всё-таки согрешил… Прости меня, Господи!..»
Тело стало крениться на бок, и Никос лёг на лавку, сунув соединённые вместе ладони промеж поджатых коленей.
Сколько он так пролежал? Молитвы взяли верх над вопросами и убаюкали сомневающуюся часть мозга. Вдруг громко стукнула дверь, и Никос широко раскрыл глаза. Что он тут делает? Почему лежит? Зачем прекратил поиски любимой? Она в беде, и её надо спасать! Парень вскочил на ноги и бросился к выходу. Первая попытка толкнуть тяжёлую дверь не увенчалась успехом. Никос попробовал снова, но дверь опять не поддалась: церковь заперли снаружи. Он стал искать в кармане телефон, но его там не оказалось. Никос оказался в ловушке. Никогда ему не было так страшно. Стены церкви впервые в жизни не давали привычного успокоения, а, наоборот, давили со всех сторон, пугали. Парень ощущал себя проглоченным людоедом-гигантом. Он в панике начал колотить кулаками в дверь и звать на помощь, но ничего, кроме шума дождя, которым Господь, словно плетью, продолжал хлестать храм, не было слышно…
*******************
– Они неисправимы и безнадёжны, прекрасная Богиня! Сними эту грусть со своих очей, он не Адонис, он не стоит и его мизинца!
– Адонис, – с грустью повторила Афродита имя своего последнего смертного возлюбленного, – с которым ты расправился так жестоко, бессердечный воин.
Божественный взгляд потух, золото в глазах потускнело. Афродита смотрела с небес на несчастного, мечущегося в терзаниях Никоса, загнанного в стены христианского храма.
– Я тебя спасаю, неблагодарная красавица! Предупреждаю беду, чтобы потом не быть вынужденным уничтожить всех, кто был и не был причастен к надругательству над Богиней Любви. Не вынуждай меня потерять рассудок и сокрушить всё на своём пути!
– Не всегда выход лишь в войне, Арес.
– Но последствия любой войны – всегда повод для хорошего начала.
Глава 23.
Афон
Ставрос проснулся в пять утра. Его дорожная сумка была собрана ещё вчера заботливой рукой матери и ожидала у двери. Рядом стояла ещё одна, в виде огромного рюкзака. Обычно багаж для ежегодного паломничества на святую гору Афон состоял из трех кладей, принадлежащих ему, его младшему брату, который теперь непонятно куда запропастился, и отцу. Но сегодня на Святой Афон отправятся двое. Если второй из них соизволит объявиться. «Где только этого балбеса черти носят? И телефон дома оставил, тупица! Господи, ну почему ты обделил его мозгами?» Ставрос, ворча себе под нос, бросил обе сумки в багажник. «Может, додумается на автобусе приехать?» Он в очередной раз перепроверил документы в бардачке: два удостоверения личности и два диамонитириона35. «Ну что за рожа? – продолжал раздражаться он, глядя на фотографию Никоса, проштампованную патриархом Салоников. Длинные, давно не стриженные волосы вместо того, чтобы уложиться в хвост, торчали в разные стороны, криво сидящие очки перерезали по диагонали линию полузакрытых глаз. – Ну всё не как у людей». Он завёл машину и хотел было тронуться с места, как вдруг кто-то сзади закрыл ему глаза. Сердце Ставроса упало в пятки, хотя неожиданные прикосновения едва коснулись его век. Он схватил тонкие запястья и дёрнул их резким движением. Как коала по ветке, на него скользнула Сапфо и оседлала, легко поместившись между мужской грудью и рулём.
– Доброе утро, котик, – промурлыкала она.
– Как ты проникла в мою машину?!
Сапфо закрыла его рот страстным долгим поцелуем. А когда оторвалась, приняла скорбное выражение лица и, схватив щетинистые щеки в свои ладони, произнесла:
– Прими мои соболезнования в связи со смертью твоего папы. Тебе, наверно, очень тяжело.
В семье Ставроса не было принято называть отца папой, и от этих слов его губы горько дрогнули, а глаза тут же наполнились слезами. Никакие сочувствия не тронули бы его сердце так, как эти слова, тон голоса и взгляд девушки. Ему казалось, нет, он был уверен в том, что Сапфо была настолько откровенна потому, что сама чувствовала боль от его утраты. Ставрос не смог удержаться, и из его груди впервые с момента смерти отца вырвался звериный рёв – рев отчаяния и боли, переходящий в бурные рыдания. Сапфо
