Лукас прерывисто вздохнул… и обнаружил, что сидит в кают-компании «Галактики Виддона», держась руками за живот, а головой почти касаясь коленей. Рядом стоял Кинан, что-то говоря ему, но до Лукаса не доходил смысл его слов.
«Я убил Гордона, — думал он. — Хуже того, я фактически убил Кроутера и Эдрика, как если бы сам открыл по ним огонь. Ведь они исполнили мой приказ, хотя и молчаливый. Я должен был подчиниться Гордону, доставить его с его грузом на корабль. Тогда Кроутер и Эдрик остались бы живы. Я погубил их. Погубил!»
— Грег, очнись! — Кинан легонько встряхнул его за плечи. — Послушай меня! Гордон был готов убить всех вас троих с того самого момента, когда шаттл отчалил от «Келсоу Моран». Да, ты отдал своим людям приказ атаковать его, но что тебе оставалось делать? Доставить его на корабль с тем ящиком, в котором черт знает что находилось?
— Если бы я послушался его, Кроутер и Эдрик были бы живы…
— Ты уверен? Грег, если бы ты не остановил тогда Гордона, если бы ты доставил его на базу Церрон, они все равно могли бы погибнуть. Сорсели позаботился бы о том, чтобы избавиться от всех свидетелей — Эдрика, Кроутера, тебя… Всего экипажа «Келсоу Моран». Вас наверняка послали бы по какому-нибудь заданию, при исполнении которого случился бы несчастный случай. Со смертельным исходом.
— О чем ты говоришь? — поднял Лукас голову. — У Сорсели не было причин убирать нас. Мой экипаж знал, что мы выполняем секретную миссию. Никто из моих людей не проронил бы о ней ни слова.
— Это ты так считаешь. А Сорсели думал по-другому. Кто-то из твоих людей мог случайно упомянуть о вашем рейсе в запретную зону, а это было бы для Сорсели катастрофой. Потому что он послал вас на Джайнос без согласования с Адмиралтейством, Грег! Если бы его начальство узнало о том, что он сделал, тогда он предстал бы перед трибуналом, а не ты. Да, Эдрик и Кроутер погибли, но, отдавая им приказ атаковать Гордона, ты спасал жизни остальных твоих людей!
Лукас покачал головой, не веря Кинану. Психиатр вздохнул.
— Грег, я знаю, что ты винишь себя в гибели своих людей, но ты не виноват, уверяю тебя. Ты был образцовым офицером и принял единственно правильное решение, действуя сообразно сложившейся ситуации. Подумай на досуге, и ты сам поймешь, что по-другому ты поступить не мог. Не имел права. Обещаешь? Обещаешь подумать?
— Обещаю, — буркнул Лукас в надежде побыстрее отделаться от Кинана, Ему требовалось сейчас побыть одному.
Кинан снова вздохнул, потом ободряюще улыбнулся Лукасу и вышел из кают-компании.
* * *
Воспоминания о том, что случилось сразу же после разыгравшейся в шаттле трагедии, упорно не желали возвращаться к Лукасу, а вот прибытие на базу Церрон и суд он вспомнил в один из последующих дней до мельчайших подробностей.
Особенно неприятно было вновь перенести шок, который он испытал, услыхав приговор. Лукас уже почти смирился с тем, что ему придется отбывать срок, и объявление судьи о том, что заключение заменяется реабилитационной терапией, прозвучало как гром среди ясного неба. Реабилитация означала покушение на самое дорогое, что есть у человека — его разум, его личность, и при одной мысли об этом Лукаса охватывал ужас. Он буквально умолял адвоката, Льюиса Форнея, чтобы тот подал апелляцию о пересмотре приговора и возвращении его первоначального варианта. Форней же и слушать об этом не хотел.
— Уверяю вас, Капитан, нет абсолютно никаких причин для беспокойства. Реабилитационная терапия — проверенный, хорошо зарекомендовавший себя метод, который предоставит вам возможность вернуться к нормальной жизни. Заключение же такого шанса не дает. Нужно быть безумным, чтобы выбросить из жизни двадцать лет. Горечь, которую вы испытываете сейчас, не идет ни в какое сравнение с той злобой на всех и вся, которую вы накопите за годы пребывания в тюрьме. Поверьте мне, реабилитационная терапия— лучшее, на что вы можете рассчитывать в вашем положении.
Лукас не поверил Форнею, но выбирать ему не приходилось. Прямо из зала суда его доставили в госпиталь базы, а на следующий день подвергли тщательному медицинскому обследованию, попутно мучая вопросами, на которые он не отвечал.
К вечеру он чувствовал себя настолько измотанным, что даже обрадовался, когда его заперли в изолированной палате, которой предстояло стать его домом на протяжении всего курса реабилитационной терапии. Строгого вида медсестра принесла ему ужин, но он не притронулся к еде. Час спустя она забрала поднос, храня величественное молчание. Когда дверь за ней закрылась, Лукас впервые за весь день немного расслабился, надеясь, что его оставят В покое хотя бы на предстоящую ночь. Как бы не так. Через полчаса соизволил явиться Ренар.
— Мистер Лукас, я — доктор Алек Ренар, — представился он. — Буду вашим терапевтом. Я подумал, что вы, вероятно, несколько обеспокоены тем, что вас ждет в ближайшие недели, поэтому решил заглянуть к вам. У вас есть какие-нибудь вопросы?
Лукас словно воды в рот набрал
— Неужели ни одного вопроса? — Ренар приподнял бровь, видя, что Лукас не намерен разговаривать с ним. — Разве вас не интересует, к примеру, характер лечения или продолжительность вашего пребывания здесь?
Лукас не отвечал. Вопросы у него, конечно, были, но они лишь выявили бы Ренару его страхи, его слабости, которые Ренар наверняка использовал бы против него.
— Значит, сотрудничать со мной вы не намерены? — спросил Ренар. — Мне уже доложили, что вы не горите желанием помочь нам. А ведь мы стараемся для вашей же пользы. Впрочем, я понимаю, что вы не доверяете мне, но тешу себя надеждой, что вы пересмотрите свою линию поведения. Сейчас самое важное для вас — расслабиться и отдохнуть, чтобы быть готовым к нашей работе. Сестра даст вам снотворное, и я прошу вас не отказываться от него. Спокойной ночи. Увидимся утром.
Ренар ушел, а спустя минуту появилась медсестра. Лукас хотел было отказаться принимать таблетку, несмотря на «просьбу» Ренара, но вместе с сестрой пришел здоровенный охранник-санитар, угрюмый вид которого не оставлял сомнений в том, что он не потерпит возражений со стороны пациента. Лукас взял таблетку и проглотил ее, не спуская глаз с хмурого детины. Через пятнадцать минут он уже крепко спал.
Проснувшись от того, что кто-то вошел в палату, Лукас с трудом разлепил веки, и его затуманенному взору предстал все тот же громила в белом халате, стоящий возле койки. Лукас попытался приподняться, но мышцы, ставшие будто ватными, не повиновались ему. Вряд ли он заставил бы себя сдвинуться с места, если постель вдруг занялась бы огнем.
Санитар отвернул краешек одеяла, протер участок кожи чуть выше локтя Лукаса антисептическим средством и вонзил иглу шприца, прежде чем Лукас успел сообразить, что происходит. По телу его прошла судорога, голова закружилась, и неудержимо потянуло на рвоту. Тошнота через пару минут прошла, но то, что ее сменило, оказалось несоизмеримо хуже. Лукас осознавал, что он бодрствует и лежит на койке, но… ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. На него нахлынула паника, слепая и совершенно иррациональная, но и она длилась всего несколько мгновений, после чего глаза Лукаса закрылись, и он словно куда-то поплыл
Лукас не знал, сколько прошло времени, прежде чем он услыхал мужской голос.
— Доброе утро, Грег. Как чувствуете себя?
— Ренар… — только и сумел прошептать Лукас, приоткрывая глаза. Вид стоящего перед ним терапевта внушал безотчетный страх, который, казалось, заструился по кровеносным сосудам, мгновенно растворяя охватившую Лукаса летаргию. Лукас, напрягая волю, отчаянно ухватился за этот страх. В Академии его учили, что страх может придавать силы, если знать, как им правильно пользоваться.
— Итак, Грег, — продолжал Ренар, — с сегодняшнего дня мы начинаем наш курс. Не упрямьтесь, и я помогу вам.
Голос его был теплым И одобряющим, но Лукас не поверил ему. Ни тогда, ни позже.
Он практически ничего не помнил, что происходило во время сеансов, осталось лишь смутное чувство того, что терпимость Ренара быстро уступила место раздражительности, а затем и откровенной враждебности по отношению к сопротивляющемуся пациенту. Сопротивлялся же Лукас отчаянно, стараясь не поддаваться каждой установке Ренара, каждому его приказу, сопротивлялся так долго, как только мог.
Но, несмотря на свою решимость выстоять, Лукас постепенно проигрывал схватку. Он начинал терять ощущение времени, и, как только ему удавалось время от времени вновь обретать некое подобие бдительности, тут же появлялась медсестра и делала ему очередную инъекцию. Иногда она приходила одна, иногда — в тех случаях, когда Лукас пробовал выказывать неповиновение — вместе с верзилой-санитаром, который Держал Лукаса, пока женщина вводила ему препарат.
Провалы в памяти становились все более продолжительными, принося с собой чувство непреодолимого отчаяния и депрессию, которые высасывали из Лукаса всю жизненную энергию, опустошая его тело и разум.
