— За полное забытие всего худого прошлого, — поднял отец стакан. — И за все хорошее наперед.
Чокнулись, выпили. Невольно поглядели друг на друга. Все здорово изменились. И у всех, пожалуй, перемены эти были к лучшему. Тихон вырос, возмужал. Мать и отец стали за эти годы, конечно, старше, но выглядели они сейчас моложе, чем тогда, когда расстались. У матери словно бы разгладились морщины, а отец и вовсе посвежел, сделался собраннее. Сухое безбровое лицо его (брови у него такие реденькие и светлые, что совсем почти неприметны) так и сияло довольством.
До чего же приятно все-таки мирно сидеть своей семьей за столом! Для большинства людей семейные такие обеды и ужины, наверное, привычны, они и не замечают их. Тихон же был взволнован: давно он не испытывал хорошего чувства к отцу.
И ничто не предвещало, что через несколько минут в дом войдет раздор.
— Так вот, подметил я, не больно ты мне поверил, сынок, что домой меня тянуло, — начал отец, едва мать убрала со стола. — А я только этим и жил. Все мечтал: возвернусь и расквитаюсь с женой и сыном за все напасти, которые они из-за меня перетерпели. Разутые, раздетые ходили и чуть не в конуре собачьей жили. А мужик, я то есть, мог со своим мастерством десять таких семей содержать, если бы не жил беззаботно, по-птичьи… Да еще бы по-птичьи только — хорошо бы. А то пил, скандалил. — Тут голос отца стал тверже, лицо посуровело, и Тихон заметил: все же он постарел. Вот и голова стала совсем седая. — Но одумался, баста! Клятву себе дал: в рот спиртного не возьму, работать стану как дьявол, а долг отцовский да мужнин возверну.
— Какой там долг, Спирюшка, господь с тобой! — залепетала мать. — Живой, здоровый возвернулся, не пьешь — чего еще больше-то надо.
— Молчи, жинка, молчи! Виноватюсь — стало быть, виноват! Кланяюсь вам в ноги и прошу прощения…
Отец низко поклонился жене, потом сыну.
Мать, ошеломленная странным поведением отца, расплакалась навзрыд.
Сын тоже плохо понимал, о каком долге твердит отец и как он намерен его вернуть. Земные поклоны Спиридона мало тронули Тихона. Ему было просто неловко, он улавливал нарочитую разыгранность, надуманность во всей этой сцене покаяния.
— А теперь получите вот! — Отец торопливо полез во внутренний карман пиджака, вытащил и положил на стол две серенькие книжки. Потом из другого кармана достал еще две.
— Вот — в каждой записано двадцать пять… Четыре сберегательные книжки! Мать смотрела на них изумленно, сын — недоверчиво.
— Чего так смотрите? — горделиво ухмыльнулся отец. — Не по двадцать пять рублей, а по двадцать пять тысяч… Сто тысяч целеньких на старые денежки. А тут, сверх того, карманные деньжонки — сотни две новыми. — Из бокового кармана выбросил на стол пачку казначейских билетов.
Наступила минута молчания. Отец стоял с высоко поднятой головой, мать не отводя глаз смотрела на книжки, как смотрят на чудо из чудес. Сын сидел потупившись.
Насладившись произведенным впечатлением, Спиридон продолжал:
— Теперь, небось, никто не осмелится назвать Спирю непутевым. На эти деньги и дом можно поставить получше, чем у любого другого в Дымелке, и «Москвича», а то и «Волгу» купить… Чего душа пожелает, то и заводите. Отдаю тебе, Тихон, с матерью.
— Не нужны мне эти деньги, — не поднимая головы, буркнул Тихон.
— Шибко уж чего-то много, — растерянно пролепетала вслед за сыном мать.
Отец понял растерянность жены и отказ сына по-своему.
— Может, думаете, ворованные денежки! Нет, они вот этими руками все до копеечки заработаны! — Отец сунул почти под нос сыну свои руки: ладони в кровавых мозолях, большой палец на левой руке весь черный, ноготь с него сошел — не раз, видно, невзначай доставалось ему молотком. Но эти избитые, трясущиеся руки не растрогали Тихона, а показались ему страшно жадными, загребущими.
— Пусть и заработанные, все равно не надо! — с отвращением сказал Тихон. — У меня и свои руки есть, могу заработать сам.
Щеки Спиридона задергались.
— Дурак! Олух! — брызгая слюной, закричал он. — Тебе сто лет хребет надо ломать, чтобы столько нажить. Да и то, наверно, не наживешь без мастерства-то…
— А мне и не требуется столько. Хватит того, что зарабатываю, — спокойно, сдерживая себя, чтобы тоже не перейти на крик, сказал Тихон.
— Больно много уж… — как эхо, повторила мать.
— Ни копейки мне не надо. И от подарка этого тоже отказываюсь! — Тихон бросил на стол, на сберегательные книжки, костюм. Бросил и пошел к двери, обронив через плечо:
— На работу пора.
— Ах ты!.. — отец матерно выругался. Но тут же, сообразив, очевидно, что никакой бранью, никакими угрозами сына не испугать, произнес беспомощно, с болью в голосе: — И кто только такой нрав тебе дал!..
Тихон приостановился в дверях, оглянулся на растерянного, внезапно притихшего отца, произнес тоже с болью:
— Ты, тятя, и дал. Я ведь навсегда запомнил твои наставления, что нельзя быть человеку жадным, иначе его утянет на дно этот камень на шее.
Спиридон зажмурился, как жмурятся, когда в глаза ударит яркий, нестерпимый луч света.
— Эко, чего вспомнил! Мало чего я болтал несуразного… А потом понял: до коммунизму еще далеко, а пока все хотят жить, как лучше, все норовят заработать поболе. Ну и я спохватился — надо, пока не поздно, исправляться.
— Ничего ты не исправился, тятя, а еще больше свихнулся. Раньше ты все же лучше был.
— Как же лучше? Пустомельством занимался, пьянствовал тоже… — медленно краснея (пожилой мужчина не девушка — не вспыхнет сразу зарей), невнятно пробормотал отец.
— Пьянствовал — это худо. И в том, чему ты меня учил, было много зряшного, а то и вредного. Но было много и хорошего. Тогда я не понимал, а теперь разобрался. Главное — жить надо честно.
— Так деньги-то эти тоже честно заработаны, — опять воспрянул Спиридон. — Я горбом их нажил.
— А вспомни-ка, тять: горб-то только к земле тянет! А я не хочу жить горбатым. — Тихон закрыл дверь. Отец с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь, как скрипят половицы в сенках и на крыльце под шагами сына. Потом он рухнул на стол и без голоса, без слез судорожно зарыдал, открывал рот и хватал, хватал воздух.
— Господь с тобой, Спиридонушка, — перепугалась мать. Она зачерпнула из бачка, стоявшего в кути, ковшик студеной колодезной воды, дрожащей рукой поднесла его ко рту мужа. Но Спиридон не мог сделать ни одного глотка, ковшик только звякал о металлические зубы.
Мать стала поить его сама, но руки ее так тряслись, что она лишь облила мужу новый костюм.
Назавтра Спиридон, проверяя, не погорячился ли сын, еще раз спросил:
— Одумался, может? Возьмешь хоть толику?
— Я и вчера в своем уме был. Не возьму ни копейки — говорю твердо и бесповоротно.
— Псу под хвост, что ли, эти деньги бросить? — побелел Спиридон.
— Куда хочешь. Мне до этих денег дела нет.
— Ладно, потом не пожалей!.. А деньгам найдется место, — с тихой угрозой произнес отец.
В тот же день Спиридон отправился в правление колхоза.
— Клуб в Дымелке никудышный. Вкладываю вот на постройку нового! — решительно объявил он председателю, выбрасывая перед ней сберегательные книжки. Он ждал: председательница удивится такому щедрому дару, станет без конца благодарить.
Александра Павловна в самом деле приметно удивилась. Но принимать дар и благодарить не спешила. Стала осторожно расспрашивать, каким путем Спиридон заработал столь крупную сумму и почему не употребит ее на домашние нужды. Допустим, поставить бы новый дом взамен старого, который уже пришел в полную ветхость…
— На мой век и старого хватит. Подремонтирую, и можно жить, — хмуро буркнул Спиридон.
— У вас есть сын, у него вся жизнь впереди. Разве он собирается навсегда уехать из Дымелки?
Спиридон помялся, потом решительно выложил все начистоту. Александра Павловна, не перебивая, выслушала. Посидела молча, подумала и, наконец, глядя в упор на Спиридона, сказала:
— Пожалуй, прав ваш Тихон, что отказался от этих денег.
— А я их ему и не отдам теперь! — вскинулся Спиридон. — Стройте клуб! Пусть люди знают, каков я.
— Мы тоже не можем принять ваши накопления.
Окажись на месте Александры Павловны за столом сам рогатый черт, в существование которого он никогда не верил, и тогда, наверное, Спиридон не изумился бы так, как изумился, услышав спокойные, полные достоинства слова председательницы. У него даже челюсть отвисла, и на какое-то время он потерял дар речи. Лишь спустя несколько минут спросил, запинаясь на каждом слове:
— П-почему н-не м-можете?..
— Не так уж беден наш колхоз, чтобы строить клуб на сомнительные средства. А способ приобретения ваших денег весьма сомнителен. Думаю, что молодежи, как и вашему сыну, стыдно будет в такой клуб ходить.
