— Меценат… вы мне кое-что обещали… — начала она, усаживаясь рядом.
— Я? Я? Ей-богу, что-то не припомню. Разве что…
— Вы мне гадали по руке, обещали сказать, что меня ждет.
— Помню, но нужно взглянуть еще раз…
— Только не здесь. Идемте лучше в уборную, там по крайней мере на нас не обратят внимания.
Они поднялись в уборную хористок.
Меценат довольно долго изучал обе ее ладони и наконец как-то нерешительно произнес:
— Даю честное слово, впервые вижу такие странные линии… Право, не знаю даже…
— Я прошу сказать мне абсолютно все, ничего не скрывая. Может быть, это смешно, но, должна вам признаться, я верю в гадание, верю в сны и предчувствия. Вас это удивляет, но я действительно верю.
— Не могу, я сам не убежден, правда ли это.
— Все равно, правда или нет, но, Меценат, дорогой, вы непременно должны сказать. Торжественно обещаю вам, каким бы ни было предсказание, я не приму его близко к сердцу, — ласково просила Янка, снедаемая любопытством и необъяснимым страхом.
— Ждет вас какая-то болезнь, может быть, что-то будет с головой. — Я не знаю, не верю этому, даю честное слово. Говорю, что вижу, но… но…
— А театр?
— Вы станете известной. Станете очень известной! — поспешил он утешить ее и отвел взгляд в сторону.
— Неправда, этого вы там не видели! — сказала Янка. Она не могла не заметить, что глаза его лгут.
— Слово! Честное слово, все это есть! Вы достигнете славы, но на пути к ней будет много страданий и слез. Не доверяйтесь мечтам.
— Пусть хоть сквозь пекло, лишь бы дойти! — сказала девушка с силой, и глаза ее заблестели.
— Позвольте мне служить вам советом, дружеской помощью. Если у человека есть сердце, он должен поддерживать ближнего.
И Меценат с благоговением поцеловал девушке руку.
— Благодарю, я пойду одна; если буду несчастлива, так тоже одна. Очень вам благодарна, но я никогда не снесла бы людской жалости, а вы хотите меня пожалеть…
Снизу донеслись голоса, звуки музыки и нарушили тишину.
Меценат сжал Янке руку и, уходя, сказал:
— Не верьте гаданию, но воды все же остерегайтесь!
Еще минуту Янка сидела одна, томимая неясными предчувствиями, испытывая страх и необъяснимую горечь.
Затем она сошла вниз и отправилась домой. Дома Янка пообедала, даже пыталась читать, но предсказания не выходили из головы.
«Интересно, что со мной будет?… — думала девушка, беспокойно шагая по комнате. «Станете очень известной!.. Не доверяйтесь мечтам!» — повторяла она, но тут же добавляла: — Глупости! Просто разволновалась, никуда это не годится!»
И все же она не могла так просто разделаться с нелепыми предчувствиями, которые мешали ей успокоиться.
«Буду известной!»
Янка улыбалась, медленно, с наслаждением повторяя эти слова.
«Не доверяйтесь мечтам!»
Она еще долго сидела, предаваясь воспоминаниям, подробно восстанавливала в памяти все события своей жизни с того самого дня, как она впервые появилась в театре.
«Что произошло за это время?» — спрашивала она себя, обрывая увядшие цветы Гжесикевича. И сама себе отвечала:
«Я в театре!»
Снова и снова рисовался в ее голове тот мир, в котором она сейчас жила, но теперь он казался ей странным, очень странным по сравнению с ее прежним миром.
На тот и на другой смотрела она как бы с высоты и испытывала такое чувство, будто стоит на распутье, и каждый из этих миров движется по-особому, имеет свои центры притяжения.
Долго еще Янка думала о будущем, но не решалась задумываться о нем слишком серьезно: стоило начать анализировать происходящее, как тут же возникала пугающая темнота и мысли начинали путаться.
Она занялась шитьем, и постепенно думы ее приняли другое направление. Янка почти успокоилась и хотя время от времени мысленно возвращалась к предсказаниям старика, они уже не производили на нее прежнего впечатления.
Вечером того же дня Меценат прислал Орловской букет, коробку конфет и письмо с приглашением на ужин в «Идиллию», упомянув, что будут там и Майковская с Топольским.
Янка, не зная, как поступить, обратилась к Совинской.
— Букет продать, конфеты съесть и пойти на ужин.
— Вы так советуете?
Совинская презрительно пожала плечами и раздраженно ответила:
— Э! Рано или поздно все равно этим кончится. Все вы…
Старуха не договорила и вышла. Янка со злостью швырнула букет в угол, конфеты раздала, а после спектакля отправилась прямо домой, разгневанная на Мецената, которого раньше считала человеком порядочным.
На другой день после репетиции Майковская ехидно заметила ей:
— А вы недотрога… романтичная особа.
— Совсем нет, просто нужно уважать свое человеческое достоинство.
— «Будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы. Уходи в монастырь!»[31] — продекламировала Меля.
— Меня не заботит чужое мнение — лишь бы самой перед собой остаться чистой. Любая грязь отвратительна, я даже ради осуществления мечты не пошла бы на подлость.
— Фи! Если б знать, что подлость, грязь и разные прочие вещи доставляют удовольствие, я бы их утром и вечером использовала вместо масла на булку.
Женщины недружелюбно посмотрели друг на друга, обменялись презрительными улыбками и разошлись.
Янка начинала испытывать к актрисам глубокую неприязнь, переходящую в отвращение. Она уже отлично знала всех, и они очень напоминали ей попугаев — так были пусты, злы и глупы. Они раздражали Янку вечной болтовней о нарядах и мужчинах, их бессмысленные улыбки, их цинизм вызывали в ней гнев. Сама Янка смеялась редко и почти всегда только губами, а не сердцем, потому что не выносила веселья по пустякам.
Она пошла на урок к Цабинской, но еще долго помнилось ей недвусмысленное поведение Совинской и ядовитое замечание Майковской.
— «Будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы. Уходи в монастырь!» — несколько раз повторила Янка, но задела ее не первая фраза, а последняя.
— Нет, нет! — твердила она, отгоняя от себя непрошеные видения.
Закончив урок, Янка долго потом играла ноктюрны Шопена, находя утешение в этой меланхолической музыке.
— Панна Янина! Муж тут оставил для вас роль! — крикнула директорша из другой комнаты.
Янка захлопнула крышку рояля и стала просматривать текст. Это был совсем маленький отрывок, всего в несколько слов, из пьесы Глоговского. Роль была эпизодическая и совершенно не соответствовала ожиданиям девушки, но сердце ее радостно забилось — первое настоящее выступление!
Премьеру отложили до будущего четверга. Глоговский настоял на том, чтобы репетировали каждый день и щедро угощал актеров, уговаривая каждого учить роль скорей и лучше.
Вскоре после получения первой роли исполнился ровно месяц, как Янка поселилась у Совинской. Старуха напомнила ей об этом утром и попросила заплатить за квартиру.
Янка дала десять рублей, твердо обещая доплатить остальное в ближайшие дни. Из всех сбережений у нее осталось всего несколько рублей.
Подсчитав деньги, девушка с недоумением соображала, куда и на что потратила за пять недель почти две сотни, привезенные из Буковца.
«Что же будет дальше?» — спрашивала себя Янка и решила как можно скорей поговорить с Цабинским о своем жалованье.
Она сделала это на первой же репетиции.
Цабинский отпрянул от нее, как ужаленный.
— Нет у меня, ей-богу, нет! К тому же… начинающим хористкам я первые месяцы никогда не плачу. Хм! Странно, что вам никто не объяснил этого. Другие по целому сезону работают и не морочат мне голову своим жалованьем… Будьте довольны, что состоите в первоклассной труппе. Хм! Хотя… вам, наверное, полагается за уроки?
Когда Янка услышала это, ей стало страшно, и она тут же откровенно призналась:
— Пан директор! Через неделю мне не на что будет жить. До сих пор у меня были деньги из дома, и я не напоминала…
— А этот старик… Меценат… Он не может дать? Ведь говорят, что…
— Директор! — пролепетала Янка, заливаясь краской.
— Маскотта![32] — буркнул Цабинский, сердито поджав губы.
С трудом подавив возмущение, Янка сказала:
— Десять рублей мне сейчас совершенно необходимы: нужно купить костюм для «Хамов».
— Десять рублей? Ха-ха-ха, прелестно! Даже Майковская не получает сразу столько! Десять рублей! Обожаю наивность!
Директор хохотал от всей души, а уходя, бросил:
— Напомните вечером, дам квитанцию в кассу.
Вечером она получила рубль.
Янка погрузилась в грустные размышления, поняв, что нужда стоит уже за порогом и скоро встретится с нею лицом к лицу.
Янка хорошо знала, что хористки даже при полном сборе получали по пятьдесят копеек, а то и вовсе гроши. Только сейчас она поняла, отчего лица актрис такие усталые и изможденные.
