Последние слова почему-то всех рассмешили. Янку неприятно задел этот смех; она вспомнила, как издевались над Станиславским, и заметила:
— Стоит ли смеяться над нуждой и талантом?
— Да, добрая душа!.. Это был апостол искусства, гений в рваных башмаках! Дворовый Шекспир! Тальма[30] кабацкий! — провозгласил Гляс.
— Скоты! Прохвосты! И… считай до двадцати, — ворчал Глоговский, потому что вся комната уже сотрясалась от веселья.
— Какие мы с ним комедии разыгрывали, какая у меня была компания! Вам таких никогда не видать! — с горечью заметил помощник режиссера.
Все начали издеваться над его «галицийской компанией».
— Комедианты вы, не артисты! — с горечью изрек помощник и вышел в сад.
Артисты по очереди стали рассказывать анекдотические случаи, запас их был неисчерпаем, и всегда находились охотники рассказать и любители послушать.
Дождь не переставал, становилось все холодней и сумрачнее, актеры сгрудились потеснее и слушали.
Громкие крики со сцены внезапно прервали беседу.
— Тише! Что там такое? А! Майковская и Топольский — проявление свободной любви.
Янка вышла посмотреть, что там происходит.
В полутьме сцены бранилась героическая пара труппы.
— Где ты был? — кричала Майковская, наскакивая на Топольского с кулаками.
— Оставь меня в покое, Меля.
— Где ты был всю ночь?
— Прошу тебя, отойди. Если больна, ступай домой.
— Картежничал, да? А у меня платья нет! Вчера мне не на что было поужинать!..
— Значит, не хотела…
— Зато ты бы хотел, я знаю! Ты бы хотел, чтобы у меня были деньги, было бы что проигрывать… Ты бы даже помогал их добывать. Негодяй! Подлец!
Вне себя от ярости она набрасывалась на Топольского.
Ее красивое лицо пылало бешенством, классические черты исказились от гнева, из горла вырывалось сдавленное шипение. Началась истерика: Меля схватила Топольского за руку, щипала, трясла его, не соображая, что делает.
Топольский, выведенный из терпения, ударил ее и с силой оттолкнул от себя.
Майковская с воплями, не похожими даже на человеческий голос, смеясь и плача, трагически заламывая руки, упала перед ним на колени.
— Морис! Любовь моя, прости! Солнце мое! Ха-ха-ха! Собака, мерзавец! Ты, ты… Дорогой мой, прости меня!
Она прижалась к его ногам, целовала ему руки. Топольский стоял мрачный; ему было жаль ее и стыдно за свою несдержанность; он только жевал папиросу и тихо просил:
— Встань… Не разыгрывай комедии. Постыдилась бы! Сейчас все сюда сбегутся.
Прибежала мать Майковской, старуха, очень похожая на ведьму, и принялась поднимать дочь с полу:
— Меля! Доченька!
— Заберите вашу истеричку и пусть не устраивает здесь скандалов, — посоветовал ей Топольский и вышел на улицу.
— Доченька! Вот видишь… Говорила я, просила — не бери его. Такой разбойник! Не ценит он тебя, погубит, тот совсем другое дело… Ну, хватит, Меля! Встань, доченька, встань!
— Ах, мать, отвяжись! — прикрикнула на нее Майковская.
Оттолкнув старуху, она вскочила, вытерла лицо и принялась бегать взад и вперед по сцене.
Это ее окончательно успокоило, злости как не бывало. Майковская заулыбалась, запела, а потом совсем спокойным голосом обратилась к Янке:
— Не хотите пойти со мной в город?
— Хорошо, как раз и дождь перестал… — согласилась Янка. А сама все смотрела, смотрела на нее.
— Ну что! Видели, каков фрукт?
— Видела и все не могу успокоиться от возмущения.
— Глупости!
— Здесь, в театре, столько странного, теперь я хоть и с трудом, но многое уже поняла и объяснила себе, как могла, а вот такой сцены не пойму. Как вы можете терпеть?
— Я слишком его люблю, чтобы принимать всерьез такие мелочи.
Янка невесело рассмеялась.
— Только в оперетте да за кулисами можно увидеть что-либо подобное.
— О, я еще отомщу!
— Отомстите? Очень интересно. Я бы никогда, никогда не простила.
— Я выйду за него. Он женится на мне.
— Это будет местью? — изумилась Янка.
— Лучше не придумаешь. Уж я ему тогда устрою жизнь. Знаете, зайдемте сначала в кондитерскую, нужно купить шоколаду.
— Но у вас же не было на ужин! — невольно вырвалось у Янки.
— Ха-ха, ну какая вы наивная! Видели того, что присылает мне букеты? И думаете, я сижу без гроша? Ха-ха! Где вы только выросли? Просто бесподобно.
И Майковская снова захохотала, да так громко, что прохожие на улице стали оглядываться. Неожиданно она переменила разговор и с интересом спросила:
— У вас есть кто-нибудь?
— Есть… Искусство, — серьезно ответила Янка, даже не обидевшись: она уже знала, что в театре такие вопросы весьма обычны.
— Вы или очень честолюбивы, или себе на уме. Не думала я, что вы такая, — сказала Майковская и стала слушать Янку внимательней.
— Честолюбива — может быть! У меня одна цель в театре — искусство!
— Бросьте меня дурачить! Ха-ха! Искусство — цель жизни! Модный мотив из старого фарса.
— Для кого как…
Майковская замолчала и погрузилась в свои невеселые думы. Звезда провинциального театра угадывала в Янке соперницу, к тому же умную, а значит, опасную.
— О, дорогие мои, едва догнал вас! — окликнул их кто-то сзади.
— Меценат! Вы не на службе? — ядовито заметила Майковская, намекая на его постоянное внимание к директорше.
— Хочу сменить повелительницу… И вот как раз ищу вакантное место.
— У меня вам придется туго.
— О, это мне не подходит! Я уже слишком стар… Но есть женщины, более снисходительные к моим годам. — И он галантно поклонился Янке.
— Вы, Меценат, с нами?
— Да, с вашего разрешения, я провожу вас.
— Будем очень рады.
— Предлагаю закусить в «Версале».
— Я должна вернуться, — возразила Янка, — ведь еще не кончили читать пьесу.
— Кончат и без вас. Идемте.
Шли они медленно: дождь совсем перестал, июльское солнце уже подсушивало на улицах грязь. Меценат изощрялся в ухаживаниях, заглядывал Янке в глаза, многозначительно улыбался и с победоносным видом смотрел на молодых людей, проходивших мимо. В «Версале» было пусто. Они сели возле балюстрады, Меценат заказал роскошный завтрак.
Янка поначалу немного конфузилась, но Майковская держалась так непринужденно, что Янка, глядя на нее, повеселела и уже не обращала внимания ни на официантов, ни на посетителей, которые с усмешкой посматривали в их сторону.
Меценат ухаживал лишь за Янкой, не оставляя ее без внимания ни на минуту, засыпал комплиментами. Это очень забавляло Майковскую. Янка сначала хотела рассердиться, но Меценат со своими ухаживаниями выглядел так комично, что она тоже развеселилась и искренне смеялась над ним вместе с Мелей.
Завтрак был превосходный, с отборными винами, за окном весело сияло солнце, и Янка почувствовала, как ее пронизывает какое-то волнующее тепло; было так хорошо сидеть, ни о чем не заботясь, ни о чем не думая, и развлекаться. И все же Янка вспомнила про репетицию.
— Пусть подождут! Неужели я стану под них подлаживаться? — Майковская часто бывала деспотичной и капризной и тогда не церемонилась с театром, требовала, чтобы ставили такие пьесы, где бы она могла проявить свой талант. Цабинский вынужден был уступать, он очень ценил ее и Топольского и боялся, как бы они посреди сезона не оставили труппу.
Был уже четвертый час, когда Янка и Майковская вернулись в театр. Репетиция вечернего спектакля шла полным ходом.
Цабинский попытался было выразить неудовольствие, но Майковская посмотрела на него таким уничтожающим взглядом, что директор только поморщился и убрался восвояси.
Мать прибежала к Меле с каким-то письмом. Майковская прочитала, набросала несколько слов в ответ и отдала старухе.
— Отнеси, мать, только сейчас же.
— Меля, а если его не будет? — спросила мать.
— Нужно подождать и отдать самому. Вот тебе на это…
И, щелкнув по горлу жестом заправской пьянчужки, сунула матери монету. Зеленоватые глаза старухи сверкнули благодарностью, она поцеловала дочери руку и убежала.
Янка пошла искать Глоговского, но того уже не было; тогда она отправилась в зал и села рядом с Меценатом. Она вдруг вспомнила его давнишнее гадание по руке.
— Меценат… вы мне кое-что обещали… — начала она, усаживаясь рядом.
— Я? Я? Ей-богу, что-то не припомню. Разве что…
— Вы мне гадали по руке, обещали сказать, что меня ждет.
— Помню, но нужно взглянуть еще раз…
— Только не здесь. Идемте лучше в уборную, там по крайней мере на нас не обратят внимания.
Они поднялись в уборную хористок.
Меценат довольно долго изучал обе ее ладони и наконец как-то нерешительно произнес:
— Даю честное слово, впервые вижу такие странные линии… Право, не знаю даже…
