Ираклий, оставивший машину где-то на территории, вошел в гостиную со стороны веранды, заставив хозяина слегка вздрогнуть от неожиданности… Конспиратор чертов! Дело, однако, было не в конспирации, но узнать об этом Мохнаткину предстояло несколько позже. Сейчас же, едва глянув на Шатунова, он понял, что ничего, кроме окончательно испорченного настроения, от его визита ждать не стоит: его партнер был необыкновенно мрачен, мрачнее, чем все последнее время, хотя вроде бы — дальше некуда… Тем не менее!
Не поздоровавшись, он протопал к дивану, изящно полукругом огибавшему накрытый столик с напитками, и тяжело опустился на обтянутое золотистой парчой сиденье.
— Ну? — Взгляд его маленьких, почти поросячьих глазок из-под мохнатых «брежневских» бровей был сегодня не только хмурым, но и злобным.
— Во-первых, здравствуй, — взяв себя в руки, усмехнулся Николай Генрихович. — А во-вторых, давай по маленькой, после чего и поговорим. Хотя, если честно, я тебе еще по телефону все сказал…
— А я — нет, — отрубил Шатунов. — Пить не буду — за рулем.
— Разве ты не останешься? Я думал…
— Меня не интересует, что ты думал! — оборвал его Ираклий. И вопреки только что сказанному, протянув руку, выбрал, как обычно, водку, которую плеснул в рюмку, наполнив ту до половины. После чего продолжил: — Этот гаденыш по-прежнему на свободе. Ходят слухи, что с него сняли подписку о невыезде. Догадываешься, чем пахнет?
— Хочешь сказать, менты начали копать в другую сторону, то есть… в нашу?! — Николай Генрихович от этой мысли ощутил внезапную слабость в коленях, несмотря на то что сидел в своем любимом кресле. Под ложечкой неприятно засосало, а рука сама потянулась к тюбику с нитроглицерином, который в последнее время он всегда носил с собой в кармане рубашки.
— Да не это я хотел сказать! — Ираклий поморщился, словно от зубной боли, и одним махом сглотнул свою водку. — Самим придется с гаденышем разбираться, ясно тебе?!
— Что?! — от изумления Николай Генрихович враз забыл и про нитроглицерин, и про слабость. — Господи, ты хоть понимаешь, что несешь?!
Вот так он говорил с Шатуновым крайне редко. Можно сказать, и вовсе никогда не говорил. Но и то, что он услышал, тоже выходило за всякие допустимые, с точки зрения Мохнаткина, рамки… Елки-палки, и дернуло же его, старого болвана, пойти навстречу «просьбе друга», причем исключительно из-за все тех же проклятых денег!.. Строганов был богат, в чем Николай Генрихович никаких сомнений не испытывал. Следовательно, либо доходами от театра, либо любыми иными делиться был обязан. Он что, лучше всех тут отыскался?!
Кому и почему обязан — об этом Мохнаткин никогда не задумывался. Так повелось — и все тут! Почему бы и не «пощипать» этого выскочку, ускользнувшего в свое время, если верить Шатунову, из его рук, да еще и едва ли не набившего тому морду? «Жаль, что не набил…» — неожиданно для себя подумал Николай Генрихович и глянул на невозмутимую физиономию Ираклия почти с ненавистью: чертов придурок! Он что, не понимает, что они рискуют сейчас всем своим бизнесом, не говоря о том, чем рискует лично он, Мохнаткин, если учесть Куража. Да какой, к черту, бизнес — жизнью рискуют, как минимум свободой!..
Взять себя в руки и заговорить относительно спокойно ему стоило немалых трудов.
— И как же ты предполагаешь «разобраться» со своим счастливым соперником? Главное — за счет кого и чего?! За счет себя — на здоровье, но ты, Ираклий, не сам по себе, ты…
— Заткнись! — спокойно и негромко произнес Шатунов, но таким голосом, что Мохнаткин действительно замолчал. — Как, однако, у тебя очко-то играет. — На лице Ираклия Васильевича мелькнула нехорошая ухмылка. — Интересно, перед кем оно у тебя больше взыгрывает: перед ментами или перед твоим лучшим другом Куражом?!
Николай Генрихович Мохнаткин обмер. В его мозгу вспыхнуло и взорвалось одно-единственное слово: «Знает… Знает, он все знает!..» И, словно отвечая на его мысли, Шатунов продолжил:
— А ты как думал, умник? Конечно, знаю! Давно знаю… Сотрудники твои же и донесли в свое время… Они тоже не котята слепые! И кто и за что твоего рэпера на тот свет отправил — тоже знаю, а ты не верил! — Шатунов снова нехорошо усмехнулся. — Да ты не боись, мне твои доходы от «дури» и на хрен не нужны… Мне теперь вообще ничего не нужно, кроме одного, и ты это, голубчик, сделаешь, а иначе — будь спокоен — вычислю, кого ты больше испугался! Так что зови сюда своего отморозка и соответствующие распоряжения — здесь, при мне! Где он?
— Наверху… — прохрипел Мохнаткин, у которого напрочь пересохло в горле. — Ты… Ты хочешь, чтобы он Строганова… Вслед за Марией?..
— Не смей произносить ее имя своим поганым языком! — злобно рявкнул Шатунов, и, перехватив его ставший внезапно слепым взгляд, Николай Генрихович вдруг понял: Ираклий сошел с ума. По-настоящему… Что, что делать? Как при нем дать знать Игорю, что распоряжение хозяина на этот раз выполнять нельзя ни в коем случае?!
Между тем Шатунов, прекрасно ориентировавшийся в доме Мохнаткина, обожавшего всякие прикольные штучки, дернул завитой золотистый шнур, болтавшийся возле дивана. И почти сразу — так показалось Николаю Генриховичу — вошла горничная.
— Вызывали? — Она доброжелательно посмотрела на хозяина, не предполагая, что этот властный, сказочно богатый человек в данный момент остро, до головокружения завидует ей — собственной прислуге, матери-одиночке с двумя детьми, выполняющей в его доме едва ли не самую тяжелую и грязную работу.
— Игоря позови, — сдавленно произнес Мохнаткин, стараясь не смотреть на поплывшие в сторону стены. Женщина кивнула и вышла, а в комнате повисла тяжелая пауза. Вопрос «Что делать?» повис в голове Николая Генриховича без ответа: он понимал, что любые аргументы для спятившего на покойной Машке, которую Мохнаткин, видимо, совсем не напрасно терпеть не мог с самого начала, не подействуют.
— Думаешь, я сошел с ума, — неожиданно усмехнулся Шатунов, который, видимо, за те дни, что они не виделись, приобрел способность читать чужие мысли. — Ошибаешься… Другое дело, что тебе меня, Мохнаткин, не понять по тем же причинам, по каким человеку никогда не понять Бога: умишка-то маловато, как тут поймешь?..
«Точно спятил!» — с ужасом подумал Николай Генрихович, и немыслимая тоска сжала его сердце. Зато мысли его словно вырвались из плена холодного ужаса, слух отключился от того, о чем бормотал этот припадочный псих. Он лихорадочно думал только об одном: как себя спасти… Конечно, дойди дело до ментов — слава богу, будет видеозапись, свидетельствующая о том, что вынудили его заказать Строганова под давлением. Но есть и другое — много чего… Пожалуй, на половину Уголовного кодекса потянет… И уж если Ходарковского прижать сумели… Что говорить о такой мелкой сошке, как он, Мохнаткин?!
О Кураже он и вовсе старался не думать. И по всему этому выходило одно: пора делать ноги отсюда, причем со скоростью, превосходящей, желательно, световую… Слава тебе господи, хватило у него, Николая Генриховича Мохнаткина, ума учесть и такую, самую крайнюю, возможность!..
Его мысли прервал приход Васильева, что-то дожевывающего на ходу с недовольным видом.
— Вызывали, Николай Генрихович?
Мохнаткин бросил еще один быстрый взгляд на Ираклия и, уловив в его глазах опасно тлеющий огонек, кивнул:
— Да-да, Игорь Симонович, присаживайся… — К этому моменту принятое им решение уже воспринималось Мохнаткиным как единственно возможное, поэтому и сумел заговорить твердо и спокойно, чем немало удивил Ираклия, даже не попытавшегося это скрыть. — Вот что, тут такое дело: обстоятельства наши несколько поменялись… Строганова придется убрать…
— И делать это нужно срочно! — вмешался Ираклий. — Разумеется, срочность — за отдельную плату…
Николай Генрихович, внимательно наблюдавший за Васильевым, уловил на его лице мелькнувшую и тут же исчезнувшую тень, но так и не понял, что это было: удивление? растерянность? может быть, страх?.. Нет, последнее — вряд ли…
— Риск — тоже за отдельную? — после небольшой паузы поинтересовался Васильев сквозь зубы и, сощурившись, перевел взгляд с хозяина на Шатунова.
— Мне все равно! Сколько?.. — И без того тонкие губы Шатунова превратились в еле заметную бледную линию, абсолютно прямую.
Некоторое время Игорь с каким-то новым интересом разглядывал Ираклия Васильевича: за все эти годы старший партнер его хозяина не только не отдавал ему никаких, а не только подобных распоряжений лично, но и здоровался-то с ним через раз…
— Пятьдесят тысяч, — спокойно произнес Васильев, не спуская глаз с Шатунова. И все трое мужчин замерли — каждый по своим причинам. В душе Мохнаткина мелькнула робкая надежда: сейчас Ираклий откажется, пятьдесят тысяч баксов для него сумма совсем не маленькая. И что стоило Игорю запросить сто?!
