мразь, – вдруг сказала она, взглянув мне прямо в глаза. – Теперь я поняла, что ты такое.
На меня нашло какое-то непонятное оцепенение, на несколько секунд меня снова глубоко окунуло в отчаянное состояние беспомощности.
– Ты – отвратительное чудовище, – продолжает Ева. – И как я могла испытывать к тебе хоть какие-то чувства? Я видела, я знала, что с тобой что-то не так, но не могла понять, что именно. Теперь я вижу.
– Ты бросила меня, – отвечаю я. – Бросила, как ненужную вещь. Как паршивую больную собаку. А теперь…
– А ты и есть собака, – говорит Ева. – Сука. Мелкая, трясущаяся, скулящая злобная сука, нападающая только на беззащитных. Ты всегда будешь оставаться ничтожеством. Уйти от тебя было лучшим решением в моей жизни. Я жалею и ненавижу себя за то, что когда-то из жалости позволила тебе прикасаться…
Не знаю, как и когда в моих руках оказался фотоаппарат, прикрепленный к штативу, но я помню только, что держу его за одну из ножек и со всего размаху раз за разом обрушиваю на голову, плечи, спину привязанной к стулу Евы.
У нее нет возможности защититься, у меня нет возможности остановиться. Мы обречены. Кровь большими каплями бьется о стены, отрываясь от корпуса фотоаппарата. Он, конечно, теперь испорчен, но мне все равно.
Каждый удар сопровождается отвратительным звуком шлепка мяса о разделочную доску. Великая пустота все же поглотила меня сегодня, но это полностью ее вина. Вина Евы!
Ирония!
Глава XXXI
Какое все же отвратительное создание – человек. Во всех фильмах ужасов, связанных с инопланетными или потусторонними монстрами и чудовищами, он предстает как никчемная, мягкая, уязвимая тряпичная кукла, которую рвут на части все кому не лень.
В литературе или кино, да в любом другом выдуманном мире, практически нет случаев, когда сам человек прилетал бы на какую-нибудь планету и рвал бы на клочки ее обитателей.
По крайней мере, Илья в своей жизни таких сюжетов не встречал. Такого просто нигде не было.
А ведь должно было быть. Должно.
Ведь человек ужасно живуч и опасен. Особенно если вооружен и укомплектован всем необходимым. Да даже и без оружия…
Словно зараза распространился человеческий род по Земле, имея в руках только палки и камни. И эту заразу так просто не выведешь. Нужно знать, что делать, нужно знать, куда бить. Даже проткнув человека насквозь, ты не убьешь его мгновенно, даже оторвав конечность, продырявив пулей, облив кипятком, предав огню…
Но у всех есть свои слабые точки. Есть они и у человека.
Воздух! Человеческую дрянь можно быстро умертвить, лишив ее воздуха.
Сегодня ночью Илье снова снились кошмары, в которых участвовал его покойный отец. Он снова менял форму, перетекая от более или менее человеческого образа к отвратительному звериному состоянию, в котором у него удлинялись руки, вытягивался наподобие звериной морды череп, отрастали клыки, укрупнялись глаза.
И этот запах… Отвратительный, тошнотворный запах едкого выдержанного пота, гнилостного дыхания и алкогольного перегара.
Илья его чувствовал как наяву. Хотелось заткнуть нос и не дышать, чтобы больше не чувствовать этого запаха, но дышать было нужно.
Дышать было необходимо.
Необходимо, чтобы жить. Однако жить ни в этой физической вони, ни в угнетающем их обоих душевном смраде было невозможно.
Почему-то водка уже не брала. Илья просто погрузился в пришибленное состояние, в котором не чувствуются стадии опьянения. Он закидывал рюмку за рюмкой, сидя дома за своим рабочим столом и закусывая порезанным на дольки яблоком, но ничего не происходило. Его просто словно молотом все глубже и глубже забивали в землю.
На столе лежал очередной конверт с фотографиями. Теперь он был по-сиротски худощав и бледен, словно конверт наконец-то сам увидел то, что ему приходится хранить в себе, и никак не хотел с этим мириться.
Фотографий в этот раз было намного меньше. Это было только самое начало «процесса» без тех скрупулезных подробностей, которые присутствовали ранее.
Теперь у шикарной зрелой женщины на фотографиях практически не было серьезных увечий. Слегка подбит глаз и немного рассечена губа. В остальном – все тот же стул, все тот же линолеум на заднем фоне. Но что-то было не досказано, что-то было не снято до конца, что-то было не завершено.
В целом складывалось ощущение, что это было сделано намеренно.
С Ильей играли. Илье говорили: «А теперь ты продолжай».
Тем более отсутствовало финальное фото с обязательным пластиковым пакетом, затянутым вокруг головы. Отсутствовало фото, которое всегда шло первым.
Вместо него в конверте лежало фото стены с сотнями мелких и крупных брызг крови, похожих на звездное небо.
Последним из конверта выпал небольшой клочок желтой упаковочной бумаги, на котором Илья с замиранием сердца прочел текст, отпечатанный на печатной машинке.
Да, да! Именно на печатной машинке. На бумаге явно выделялись вмятины от ударов рычагов с прикрепленными к ним литерами.
«Мне удалось тебя заинтересовать? – спрашивал клочок бумаги. – Это тоже похоже на Сверхновую? Ты доволен? Хочешь быть на ее месте? Скоро будешь».
Илья ходил по комнате из угла в угол. Мысли перегруженным автомобильным потоком неслись у него в голове, сигналя, перестраиваясь, притирая и подрезая друг друга.
– Это что-то новенькое, – думал Илья. – Это уже не просто фотографии с насилием, допустим, что они даже постановочные. Здесь уже конкретные угрозы.
Но кто этот фотограф? Что вообще ему от меня нужно? Почему он решил таким образом терроризировать меня? Что он обо мне знает?»
Огромное количество вопросов – и ни одного более или менее понятного ответа в сознании не возникало. Поток автомобилей шумящей рекой несся по широкому шоссе, периодически вставая в пробках из-за глупых аварий, когда один автомобиль просто не пожелал пропустить другой.
Вдруг одна-единственная четкая мысль словно скальпелем хирурга мгновенно отсекла огромную опухоль лишней информации.
– Это похоже на Сверхновую, – прошептал Илья.
Сверхновую… Сверхновая… Сверхновая 1987А – это были именно те слова, которые Илья сказал Василисе в день, когда они познакомились в баре «Black Ocean». В день,
