И тут Лаврищев увидел бомбардировщиков. Они были еще далеко, шли на большой высоте и в лучах солнца казались серебристыми точками. Их было не меньше тридцати…
Потом Троицкий мог воспроизвести в памяти все до мельчайших подробностей, хотя в ту самую минуту не помнил даже себя. Когда самолет приземлился на поляне — к счастью, она была удобной — и когда у всех на опушке леса вырвался вздох облегчения, Троицкий увидел, как Лаврищев спрыгнул с подножки своей машины и побежал мимо него к самолету. Нет, это было неверно, он не побежал, а сделал только один шаг бегом, это очень хорошо запомнил Троицкий, всего один шаг бегом, а потом пошел мимо него быстро, решительно, не оглядываясь и вынув изо рта трубку, и всем казалось, что он бежит. Троицкий запомнил еще одну деталь: подойдя к самолету, Лаврищев выбил о крыло трубку, положил ее в карман. Подбежали люди, помогли вытащить из самолета летчика — он был уже мертв, — Лаврищев взобрался в кабину, задвинул над собой пробитый пулями фонарь. И только сейчас Троицкий увидел бомбардировщиков, и тут же все на поляне закричали: «Бомбардировщики! Бомбардировщики!» — и он побежал к самолету, что-то крича и будто пытаясь догнать Лаврищева. Но было поздно: самолет с короткого разбега оторвался от земли и ушел в небо.
Троицкий хорошо знал несколько подобных случаев. Однажды летчик их полка, чтобы спасти подбитого товарища, сел на вражеской территории, на глазах у немцев подобрал товарища, запрятал его в фюзеляж и успел подняться в небо и уйти под носом врага. Но то, что все это делается так просто, так потрясающе просто, он не мог знать и не мог представить.
Когда Лаврищев ушел в небо, Троицкий повернул и побежал к машине, у которой, сбившись в кучку, стояли связисты Лаврищева.
— Товарищ старший лейтенант, у него хватит горючего? Что ему лучше всего делать? — озабоченно, но спокойно, с выдержкой спросила Гаранина, хотя губа у нее дрожала.
— Что ему делать? — не понимая, переспросил Троицкий. — Он сам лучше всех знает, что ему делать… — И вдруг спросил самого себя вслух: — А почему он оказался на самолете, а не я? Я ведь ближе него был к самолету!..
— А мирово летает наш замполит! Хм! — усмехнулся Пузырев. — Он и в самом деле летчик? Вот дает, вот дает!..
К Гараниной подбежала Варя Карамышева, обняла ее за плечи, прижалась к ней, они так и остались стоять, наблюдая, что делается в небе.
Лаврищев использовал тот же прием, который только что немцы применили, сбив нашего летчика. Он ворвался в самую гущу самолетов и насел на одного «фоккера». Немец не выдержал такой атаки и в страхе удрал от своего ведущего в сторону солнца, где легче всего спастись. Но Лаврищев за ним не погнался, он пошел в атаку на ведущего.
И тут случилось необъяснимое. Все шло отлично, Лаврищев зашел на вираже в хвост «фоккеру» (он виртуозно дрался на виражах!), еще секунда — и немец рухнет на землю в огне и дыму.
— Давай! Давай! Николай Николаевич! — кричал Троицкий, сорвав с головы шапку. — Давай! Ну! Ну! Ну! Что же ты медлишь, кончай с ним, комиссар!..
Но Лаврищев вдруг прервал атаку, неожиданно пошел на сближение с немцем, подравнялся к нему сбоку, почти на расстоянии пистолетного выстрела, и два самолета, наш и вражеский, пошли рядом, как на параде, и, будто переговариваясь о чем-то, отвалили в сторону. Троицкий шептал по инерции, не вникая в смысл своих слов:
— Николай Николаевич, ну, ну! Давай, дорогой, давай, давай! — И тут же закричал во всю мощь своего голоса: — Что ты делаешь! Ты с ума сошел, комиссар! Что ты делаешь!..
И Лаврищев будто услышал его. Он внезапно взмыл вверх и бросился на немца. Самолеты, рыча и изрыгая огонь, склубились в отчаянной схватке, стараясь зайти друг другу в хвост, опередить друг друга, и один самолет — никто еще не разобрал какой — загорелся и, повернувшись на крыло, будто по наклонной плоскости, стал валиться вниз.
— Ах! — закричала Гаранина, рванувшись вперед, и Варя повисла у нее на плечах, не пуская ее и уговаривая:
— Он цел. Это немец. Он жив, Лена. Немца сбили…
— Да, это немец, — сказал Троицкий и сел на пенек, будто не имея больше сил держать себя на ногах и шепча: — Что же случилось с тобой и с этим немцем, Коля? Как ты напугал меня, как напугал, комиссар!..
А в воздухе случилось вот что. Когда Лаврищев пошел в атаку на немца, когда взял его на прицел и готов был нажать на гашетку пулемета, он вдруг увидел на фюзеляже противника два туза — пиковый и червонный. Молнией обожгло мозг. И он снял руку с гашетки и пошел на сближение с вражеским самолетом, стараясь увидеть в лицо летчика. Это сейчас было важнее всего, даже важнее того, ради чего он, Лаврищев, поднялся в воздух. Он яростно махал рукой своему противнику, и тот увидел его, повернул голову в шлеме, и Лаврищев, еще не видя лица его, похолодел: «Лунев!» Но это был не Лунев, это был немец, с продолговатым лицом, прямым носом и черными, будто запекшимися в крови губами. Какое-то время они шли рядом, разглядывая друг друга, и в душе у Лаврищева все пело, победно, торжествующе: «Не Лунев, не Лунев, не Лунев!» И с этой песней он показал немцу кулак и взмыл вверх, чтобы возобновить прерванную атаку…
В небе нарастал стальной гул «юнкерсов», они шли бомбить переправу. Бой истребителей подходил к концу. Немцы выполнили свою задачу, они и посылали сюда «фокке-вульфов», чтобы отвлечь наше внимание и расчистить дорогу бомбардировщикам. Первая четверка «фоккеров» вышла из боя: бомбардировщики шли в сопровождении свежих сил истребителей. По логике вещей свежие силы должны были вот-вот подойти и с нашей стороны: служба наблюдения и наведения у нас работала четко. Но подмоги пока не виделось. А бомбардировщики шли и шли вперед непробиваемой армадой. Среди наших истребителей на какое-то мгновение возникло замешательство. Что делать? Ввязываться в бой, когда горючее и боеприпасы на исходе? Покинуть поле боя, когда армада бомбардировщиков подходит к переправе, которая решает участь, может быть, всего фронта?
— Кто мажет? — стонал Троицкий, кусая губы. — Неужели наши задержали сигнал тревоги? Две-три минуты, и будет поздно. Кто мажет?..
— Пошли навстречу «юнкерсам», — спокойно заметил Пузырев, и все увидели, как вслед за Лаврищевым, минуя заслон «фокке-вульфов», устремились на сближение с бомбардировщиками и все другие наши истребители. Троицкий смотрел на них, он знал, что так будет, только так, он смотрел на восток, откуда должна была прибыть смена нашим летчикам. «Кто мажет? Кто мажет?» — все тише, теряя уверенность, шептал он.
На какое-то мгновение затихли звуки стрельбы и небо лишь напряженно дрожало от гула моторов. «Юнкерсы» шли к цели. Это были уже не маленькие серебристые точки в ясном солнечном небе, а грузные, на тяжелых крыльях с черными крестами самолеты, построенные звеньями по три и косяками по три звена. Еще минута, казалось, и вражеские самолеты загородят и само солнце, и предотвратить это было невозможно. Что могли сделать маленькие юркие истребители, которые сами казались точками рядом с бомбардировщиками?
И все же эти маленькие юркие точки смело взмыли в высоту и камнем бесстрашно упали оттуда на «юнкерсов», которые шли, не меняя курса, четко держа строй, будто и не замечая, что на них откуда-то сверху падают какие-то точки. Отрывисто, коротко, предельно коротко всхрапнули пулеметы, и точки снова взмыли вверх: атака не дала результатов. «Юнкерсы» шли вперед. Новая атака истребителей — и их пулеметы всхрапнули еще короче.
— Все. Кончены боеприпасы. Сколько можно драться! — устало сказал Троицкий, косо, почти с ненавистью глядя на восток, откуда ожидалась подмога. Но вот — это казалось чудом — один бомбардировщик задымил и, дико завывая, как смертельно раненный зверь, скользя, пошел в сторону. Все на дороге запрыгали, захлопали в ладоши.
Остальные «юнкерсы» шли вперед как ни в чем не бывало.
Троицкий с тоской, отрешенно наблюдал за боем. Он прекрасно и, наверное, единственный из всей группы видел, что у Лаврищева кончились боеприпасы. Но он не выходил из боя, сближаясь с врагом до предельно коротких дистанций, сеял панику в рядах «юнкерсов». Еще немного, и подойдет к концу горючее.
А подмоги не было, а «юнкерсы» шли и шли к цели. Вот они уже легли на боевой разворот. Перед ними была переправа.
И тут случилось то, чего не ждали ни Троицкий, ни тем более кто-либо из связистов, ни немцы. В самый критический момент, когда ждать было уже некто, один наш истребитель на огромной скорости устремился лобовым тараном на ведущего «юнкерса». Ото был Лаврищев. Троицкий обхватил голову руками и упал на землю.
Небо раскололось от взрыва, и там, где сошлись два самолета, пыхнул сноп огня. На какое-то время все затихло, даже рев моторов. Бомбардировщики, потрясенные картиной гибели своего ведущего, в смятении рассыпались, разбрасывая бомбы куда попало. На них сверху, со стороны солнца, наконец обрушилась прибывшая наша подмога. Низко над лесом уходили домой те, кто вместе с Лаврищевым стоял против врага. Преследуя ошалевших «юнкерсов», все далее на запад уходили те, кто прибыл на подмогу…
