— Так это вы напугали нас, красавица? — спрашивал командующий, с усмешкой рассматривая ее.
— Как… напугала? Кого?
— И меня тоже, всех.
Варя посмотрела на командующего серьезно, как будто его и в самом деле можно было чем-то испугать, — и все поняла, и смутилась, не зная, куда деться от стыда и страха.
— Я, товарищ командующий…
— Как же у вас вместо двух получилось двадцать два? Аппарат был неисправен?
— Нет, аппарат был исправен.
— Что же тогда? Может быть, какое-то замыкание на линии? Это могло быть?
— Могло, — подумав, ответила Варя. — Но виновата я, даже если что и на линии. Я должна была проверить, — уже шепотом сказала она.
— И не проверили?
— И не проверила.
— Ну вот. И напугали. Такая маленькая и напугала больших. И видите, что мы натворили с перепугу — подняли по тревоге столько самолетов, дяди с орденами, со звездами!..
Варя улыбнулась, проглотила набежавший было в горле комок.
— И какое вам дали наказание?
— Под арест… Посадили под арест.
— Вас, посадили? И сколько отсидели?
— Трое суток. А потом…
— А потом?
— Потом выпустили и сказали — десять суток условно. — Варя подумала: — Пять суток осталось…
— Что ж так, дали и выпустили? Пожалели?
— Пожалели, товарищ командующий, — несмело созналась Варя.
— Вот как! Кто ж пожалел?
— Генерал Прохоров, товарищ командующий. — Варя подняла на него глаза, в них была мольба о пощаде.
— Вот как, вот как! За что ж он вас пожалел? — будто не замечая, что творится с нею, допытывался командующий.
— Не знаю за что. — Варя потупилась. — Он со мной ни разу даже не говорил, как… как со всеми. — Оглянулась на Гаранину: — Он меня… он со мной… ни разу… — Смутилась окончательно, желая провалиться сквозь землю.
— Хорошо, хорошо, девушка, больше не буду, — сказал командующий таким тоном, каким доктор обычно говорит своему пациенту, которому делает больно. — Пять суток, говорите, осталось? — Тоже подумал: — Много. За пять суток можно войну кончить. — Спросил с любопытством: — Как, по-вашему, неплохо идет у нас наступление?
— Хорошо, товарищ командующий! Ох и хорошо! — воскликнула Варя, и в глазах у нее снова вспыхнули огоньки упоения своим делом, и она снова увидела солнце, заливавшее аппаратную. — Вот видите, мои опять «отработались», донесение дают. — Взяла ленту, сбегавшую с телетайпа, прочитала — «Уничтожено тридцать восемь автомашин, пять танков, в результате налета на полевой аэродром сожжено восемь самолетов противника. Потерь нет». — Сама теперь спросила командующего: — Это хорошо, хорошо?..
— Хорошо, — кивнул он, вставая и сдерживая улыбку. — Работайте, девушка, все будет хорошо. — И, не переставая улыбаться, вышел из аппаратной.
— Варька, чем ты развеселила генерал-лейтенанта? — спросила Саша Калганова.
Варя только рассмеялась в ответ, жмурясь от яркого и такого ласкового в этот день солнца.
Солнце светило целый день не переставая, и этот день был бесконечным, и Варя уже не помнила, когда пришла и села за аппарат, и аппарат гремел без передышки, и девушки были взволнованы, и Дягилев уже много раз повторял, что «назавтра опять вперед, опять на новое место», и Желтухин снова и снова уточнял линию фронта, чтобы самолеты, штурмовики, истребители перенесли свой удар на отступающего врага, и Варя твердила: «Раз, два, три, четыре, пять», нетерпеливо высчитывая дни своего наказания, и солнце светило, светило без конца, все ярче, точно радуясь тому, что это оно, солнце, делает хорошую, летную погоду для наступающей воздушной армии…
Варя не знала, да и как она могла знать, что в этот солнечный день, в эти самые минуты ее счастья, вызванного успешным наступлением, там, на «старой точке», в глубоком, тихом блиндаже под семью накатами, в тяжелом поединке решается ее судьба. Обстоятельства этого поединка таковы. Когда начальник особого отдела Иншев узнал, что она, Карамышева, освобождена из-под стражи и отправлена на боевое задание, очень сдержанно, совершенно в его манере, «попросил» Скуратова немедленно вернуть ее с боевого задания «для разговора», как он выразился. Скуратов, в слепой исполнительности, тут же передал телефонограмму Лаврищеву. Передал, а потом подумал и доложил Прохорову. Прохоров самым решительным образом приказал отменить вызов и сообщить в особый отдел, что удовлетворить их «просьбу» пока не представляется возможным, по крайней мере до завершения боевой операции.
Тогда начальник особого отдела подполковник Иншев пожелал сам встретиться с Прохоровым.
Это была встреча, достойная того, чтобы о ней рассказать. Прохоров, в новеньком, с иголочки, мундире, наверное надетом впервые за войну, при всех наградах, без театральности, по-дипломатически сдержанный, вежливый, предупредительный, корректный, совершенно не похожий на каждодневного Прохорова, принял подполковника у себя в блиндаже, точно посла чужой, далекой державы.
Как и подобает встречать послов, генерал встретил подполковника, ступив ему навстречу два-три шага, но не далее середины помещения, с достоинством протянул руку для пожатия. Подполковник живо наставил на него глаза-двустволку, понял, усмехнулся. Если бы тут был Лаврищев, он увидел бы новое в этом человеке. На этот раз мумифицированный казался изможденным, пергаментным, будто к нему подкралась какая-то губительная тайная болезнь и мало-помалу точила его изнутри, хотя сам он пока не догадывался об этом.
— По долгу службы я обязан, товарищ генерал, узнать ваше компетентное мнение о степени виновности вашей телеграфистки в искажении разведдонесения, что вызвало в армии чрезвычайное происшествие накануне очень ответственной боевой операции, — после церемонии взаимных приветствий, усаживаясь на предложенное ему место, сказал подполковник Иншев, принимая вызов Прохорова провести встречу на дипломатической основе.
Кивая головой, давая понять, что до него дошел смысл его слов, Прохоров сел за стол.
— Это была неумышленная ошибка — таково наше мнение, — сказал он твердо, с достоинством, однако улыбаясь «послу».
— Не-у-мыш-лен-на-я? — повторил за ним «посол» таким тоном, будто он впервые произносил незнакомое, иноязычное слово. — Извините, как это понять? Это ж боевая ошибка!..
— Знаем, товарищ подполковник.
— Ваша телеграфистка ввела в заблуждение командование…
— Знаем, знаем.
— По ее вине подняты в воздух сорок пять самолетов…
— Знаем, знаем, знаем, — чуть усмехнувшись, твердил генерал. — И представьте, вот это все было неумышленно.
— Прекрасно! — Иншев с предельной точностью навел глаза-двустволку на Прохорова, секунду подумал, будто нащупывая курок: — И каковы же последствия этого, с позволения, неумышленного акта?
— Последствия известны. Мы разрушили очень важный аэродром противника, который предстояло разрушить по планам наступления.
— Разрушили не по планам, а преждевременно, тем самым любезно раскрыли противнику тайну нашего наступления, добыть которую не всегда удается даже шпионам. Вот так вот!
— Ну это вы бросьте накручивать, — строго, без дипломатии сказал Прохоров. — Наше наступление ни для кого не было тайной, даже немцы устали его ждать.
— Немцы в таких делах плохие защитники, лучше не ссылаться на них.
— Хорошо. Сошлюсь на работников вашего отдела.
Генерал увидел, как дернулось лицо его собеседника.
— Имеете в виду капитана Станкова? Он больше не работает в отделе!..
— Напрасно, — озабоченно сказал Прохоров. — Капитан Станков — серьезный человек.
— Человек! У нас есть понятие — серьезный работник. Как будет выглядеть этот серьезный человек, а заодно с ним и все мы, если по нашему запросу поступят компрометирующие данные на Карамышеву?
— Вы их специально собираете, эти самые… компрометирующие данные на людей? Напрасно, подполковник, напрасно, — даже с некоторой брезгливостью повторил Прохоров, вставая. Встал и его собеседник. Вторую половину встречи они провели стоя. — Если не секрет, интересно бы знать, бывают ли люди совершенно без всяких, как вы называете, компрометирующих данных? Что вообще вы называете компрометирующими данными? Социальное происхождение, родство, ошибки, выговор, суд, плен, оккупированная территория — это вы имеете в виду?
— Ну, с такими «данными» не о чем, пожалуй, и говорить! — осклабился подполковник Иншев.
— Да, но разве все это вечные, пожизненные данные? Разве эти данные дают какой-то юридический повод судить людей на вечный срок, без права на исправление? — Вдруг предложил серьезно: — А если, послушайте, подполковник, а если вам собирать о человеке и все хорошее, не пробовали? Так люди всегда, судили о людях — по их достоинству. Так подбирали: даже пастухов в деревне. И, представьте, редко ошибались!..
