— Они были бы точно такие, как вы, и вы даже лучше, красивее, потому что…
— Потому что мы на войне. Да, да, это понимает и моя бабушка. А почему Гараниной дали медаль «За боевые заслуги», а злые языки назвали ее медаль «За бытовые услуги»? И это про нашу Лену, про нашу Елену — и про нас про всех! Да если б кто знал, какая она, Елена Гаранина! Она несчастная, она… счастливейшая! Несчастная потому, что ничего не умеет взять у жизни для себя, только для себя, и счастливая потому, что так много умеет сама отдать! Гаранина ведь любила и Лаврищева, хотя он и не знал и не догадывался об этом. Она в жизни все время кого-нибудь любила. Неужели это так плохо, Игорь? Что это — бытовые услуги или не бытовые?..
Варя разволновалась. Волновался и Игорь. Туман все плотнее обступал их. Они шли и шли по дорожке в глубь парка и наконец вышли в поле, на узкую проселочную дорогу, обсаженную деревьями. В поле туман казался еще плотнее. Варя еще ближе прижалась к Игорю, и ей представлялось, что на всем свете остались только они двое — и мир от этого не стал пустыннее, а стал даже богаче, уютнее, теплее.
— Раз, два, три, четыре, — считала Варя. — Время идет медленно, Игорь! Жизнь идет медленно. Четыре дня! Всего четыре дня прошло, как мы приехали на задание. И я будто всю жизнь наказанная и не знаю, когда освобожусь. Думается, освобожусь от наказания — и война кончится, и я стану другой, совсем другой, Игорь.
— Мы все другими будем, Варя.
Они остановились на дороге, плечом к плечу, переплетя руки и напряженно вглядываясь вперед, в непроницаемую мглу.
— Хотя бы одним глазком посмотреть, что после войны будет, хотя бы одним глазком! — воскликнула Варя. — Хорошо, наверное! После такой войны стыдно будет жить плохо…
Впереди, в тумане, что-то мелькнуло, потом совершенно явственно послышался топот кованых сапог по дороге, нетерпеливый, простуженный голос: «Шнель, шнель!» — и, прежде чем Игорь понял, что это немецкий голос, что они с Варей столкнулись с бродячими немецкими солдатами, которые не только ночами, но часто и днем пробирались из окружения, что у них с Варей не было никакого оружия, — прежде чем понять все это, Игорь громко крикнул, и его голос прозвучал в тумане необычно звонко:
— Стой, кто идет!..
В ответ задрожала земля, загремели кованые сапоги, донеслось ругательство, загремело железо о железо и наконец пыхнул огонь автомата. Игорь схватил Варю в охапку и бросился в придорожную канаву.
И все смолкло, как будто ничего не было, и Игорь лежал не шевелясь, припав к земле, прикрывая собой Варю и вдыхая пряный, свежий, целомудренный запах не то земли, не то Вари. Вдруг вздрогнул.
— Варя, Варя! — прошептал он, тормоша Варю за плечо. — Варя!..
Минуту выждав — и эта минута была с вечность, — он схватил ее изо всех сил, повернул к себе, и Варя перевела дыхание, прошептала:
— Ох, Игорек, страшно! Они ушли?
И Игорь, вне себя от радости, от пережитого страха за Варю, вместо ответа прижал ее к себе, его губы сами нашли ее губы, и он стал целовать ее в губы, в глаза, в лоб, шепча вне себя от страха и радости:
— Они ушли, Варя, убежали. Это бродячие. Тебя не задело? Милая…
Слезы текли у него по щекам, слезы радости, и ему не стыдно было этих слез, даже если бы Варя и видела их.
— Милая, милая, — шептал он, целуя ее, и она не вырывалась, целомудренный запах земли и Вари, ее губ, ее волос обдавали его нестерпимым жаром, и ему нечем было дышать. Подняв голову, глотнул воздуху, прислушался: кругом ни звука, — склонясь над нею, прошептал тише, спокойнее: — Славная, хорошая моя!..
Она еще теснее прижалась к нему.
Так они лежали, прислушиваясь к темноте и мраку, и он шептал ей самые нежные, самые красивые слова, какие успел узнать в своей жизни, радуясь тому, что с Варей ничего не случилось, что пули из немецкого автомата прошли мимо них и он целует ее.
Потом они поднялись — туман стал еще гуще — крепко взялись за руки и быстро, бесшумно пошли обратной дорогой, уже не говоря ничего и как будто стыдясь того, что случилось и что было сказано. Под ногами прошелестели жестяные листья в парке, мелькнул желтый огонек у подъезда дома, скрипнула дверь в темный подвал, они пробежали по темным переходам и лестницам в ту часть дома, где жили девушки, Варя пожала руку Игорю и молча, торопливо юркнула за дверь.
И только тут вспомнила, что не отдала ему своего подарка…
Осенью погода быстро меняется. К утру посвежело, рассеялся туман, очистилось небо, раздвинулись горизонты — и все в мире снова встало на свое место, как будто в нем и не было ничего мрачного. Когда Варя выбежала утром на улицу, то зажмурилась от света. Солнца еще не было видно, оно пряталось где-то за высокими деревьями парка, а вода в пруду была настолько багрово-красной, что казалась густой, как кровь, и это было сегодня вовсе не мрачно, а красиво.
Варя присмотрелась внимательнее и увидела, что пруд не был мертвым, он будто все более разогревался изнутри, начинал тихо, еле заметно закипать и парить с поверхности, из багрово-красного на глазах становился малиновым, алым, розовым, а потом вдруг и вовсе потерял красные краски, в какой-то миг сверкнул и стал серебряным. Это вышло из укрытия солнце и заглянуло в пруд. Всемогуще солнце: оно способно дать жизнь, казалось бы, даже мертвому!..
Из другого подъезда дома, громко разговаривая и громыхая, вышли Стрельцов и Пузырев, в шинелях, с подсумками и карабинами. Варя, чего-то испугавшись, отпрянула назад, спряталась за угол. Ей представилось все, что было ночью: как она сама пошла к Игорю, как они тайком, через подвал, выбежали в парк, гуляли в тумане, взявшись за руки, а потом долго лежали в канаве под укрытием чуткой, встревоженной выстрелами ночи, и он целовал ее и шептал ей самые нежные слова, и она прижималась к нему — и жгучий стыд опалил ей сердце. Заслышав, что Игорь с Пузыревым направляются в ее сторону, она побежала дальше вокруг дома, юркнула в ту самую дверь, через которую они с Игорем выходили ночью. «Нет, нет, только не сейчас, лучше потом встретимся, когда-нибудь потом, когда не стыдно будет», — думала она, пробегая подвалом.
— Карамышева, пора на дежурство, где вы бродите! — встретил ее выговором Дягилев, который давно искал ее. — Все уж на месте…
— Простите, товарищ лейтенант, — вспыхнув, сказала Варя и побежала по коридору впереди Дягилева.
Аппаратная связи находилась не под землей, как всегда, а в этом же доме, где размещалась оперативная группа. В просторной комнате со светлыми большими окнами стояли три телетайпа. Варя, жмурясь от солнца, бившего из окна, прошла на свое место. За ее аппаратом — она обслуживала связь со штурмовым корпусом — сидела Надя Ильина, дежурившая ночь. Подняв усталые глаза, Надя сказала, кивнув на аппарат:
— Садись, Варя. Наши с тобой уже пошли на работу. Видишь, какая погода! Жаркий денек будет…
Ее усталые, красные глаза светились упоением дела, которым она была занята ночь и которым сейчас пошли заниматься «ее» штурмовики. Таким же упоением вспыхнули и загорелись и глаза Вари, ясные, светлые, и она села за аппарат, отражавший своим черным лаком еще более ослепительное солнце, чем то, которое светило из окна.
К аппарату подошел майор Желтухин. Он, как всегда, был в унтах, чисто выбрит. Это его, майора Желтухина, Варя приняла тогда, во время прорыва обороны немцев, за командующего. Разложив карту на столе, придерживая рукой свисавший ее конец, Желтухин весело сказал Варе:
— Начнем, девушка? Вызовите к аппарату оперативного дежурного. Срочно дежурного.
«Дежурный у аппарата», — тут же отстукал в ответ телетайп.
— Смотрите карту. Передаю обстановку на фронте к восьми ноль-ноль. Наши войска продолжают продвижение вперед. Утром заняты пункты…
Водя пальцем по карте, Желтухин перечислял пункты. Варя видела, как далеко продвинулись с утра наши войска, и чувство радостного волнения и нетерпения окончательно погасило все мысли и все чувства, какими она жила пять минут назад. «Хорошо, хорошо!» — твердила она про себя, отбивая слова, которые диктовал Желтухин.
Этот день был по-особенному «жарким». Летчики армии сделали около трех тысяч вылетов. Желтухин поминутно передавал уточнения линии фронта, команду перенести удар вперед, на новые объекты. Приходил командующий, генерал-лейтенант, с двумя золотыми звездами Героя, тоже молодой, чем-то похожий на Желтухина, посидел у Вари за аппаратом, зачем-то вызвал командира корпуса, поздравил его с хорошей погодой, сказал спасибо и еще что-то, совсем не относящееся к делу, и Варя поняла, что командующий волнуется и что у него все рассчитано, все предусмотрено, все сделано и все делается так, как предусмотрено, но он все равно волнуется, и волнение и нетерпение еще более захватили и ее. «Хорошо, хорошо!» — все пело у нее в груди. Она сначала даже не поняла, о чем спросил ее командующий, вскинула голову, в упоении блестя глазами.
