к радиоприемнику.
«А я включил магнитофон?» — ужаснулся он и чуть не подавился куском курицы в столовой. К нему подсел юрист Вася.
— Будь здоров, не кашляй, — он похлопал профессора по спине. — Тебе еще до конца недели работать.
Карл Борисович вытер слезы и отпил компот из граненного стакана.
— Доработаю. Как там с разводом? Идут дела?
Вася намазал горчицу на хлеб и начал размешивать сметану в борще.
— Туго идет. Не хочет развод давать. Говорит: люблю, хочу вернуть. Просит назвать адрес, по которому ты сейчас проживаешь.
— Надеюсь, ты меня не выдал? — напрягся профессор.
— Конечно, нет. Ты за кого меня принимаешь? После того, что она сделала, я бы на твоем месте в милицию пошел.
— Какая милиция, — Карл Борисович закинул в рот листок петрушки и продолжил. — Снаружи радиоприемник старый, копеечный. За него и штраф бы не дали.
Юрист Вася пожал плечами и зачерпнул ложкой густой суп.
— С разводом не тяни. Я хочу продать квартиру и помочь одному человеку. Если не получится то, что я задумал, то отправлю ее в Европу. Может, там смогут вылечить.
— Ее? Да ты под старость лет ловеласом заделался, — подмигнул Вася, но Карл Борисович ничего не ответил и откусил кусок мяса.
В пять вечера, когда сотрудники ринулись в сторону лифта, из кабинета вышел профессор и быстро пошел следом.
— Карл Борисович, вы что, тоже уходите? — удивился Костя.
— Рабочий день закончился, — усмехнулся он. — Хватит перерабатывать.
Они зашли в лифт, последним протиснулся Сева, который, заметив профессора, сразу отвернулся.
Карл Борисович попрощался с Костей и зашагал к парковке.
— Ты меня прости, но я и тебя продам, — сказал он и завел двигатель. — Мне деньги нужны.
Он остановил машину возле гостиницы и, забрав ключ у администратора, поспешил к номеру.
Как только профессор открыл дверь, услышал спокойный голос Амона:
— О чем ты, Вера?
— Джон переместился с перочинным ножом. Почему? У меня на шее висела иконка Божьей Матери, но, когда я попала сюда, ее со мной не оказалось.
— И у нас также, — подтвердил незнакомый женский голос. — У меня на пальце было обручальное кольцо, а у девочек пропали сережки. Правда, они были простые, не из золота. Но все равно им очень жалко.
Амон подозвал Джона и спросил:
— Ты держал в руке этот нож?
— Нет, Амон. Он был в мешочке, который я привязал к руке. Это на случай, если я не убьюсь.
Послышался испуганный вздох.
— Не говори так, Джон. Это ужасно.
— Виола, успокойся. В конце концов, мы все здесь хотели смерти. Я боялся, что выживу и останусь немощным калекой до старости.
Все замолчали. Профессор быстро разделся и подсел к радиоприемнику. Вдруг снова заговорил Амон:
— Джон, ты сказал, что положил нож в мешок. Опиши его.
— Ну-у, я его взял с бабушкиного чердака. Думаю, раньше в нем хранили монеты.
— Из чего он сделан? Хлопок?
— Нет-нет, из кожи. Кожаный мешочек с тонкими кожаными завязками. Материал очень мягкий. Не знаю, то ли от времени, то ли от того, что им часто пользовались.
— Может, в этом дело? В коже? — задумчиво произнес Амон. — Мы все попали сюда голые. Никто не смог принести с собой даже спичку. Хотя некоторые остались в ботниках. А Джон, спасибо ему, переместился с ножом.
— Жаль только, что металл плохой. За тридцать семь лет он стерся наполовину. Пройдет еще несколько десятков, и он совсем исчезнет.
«Кожа — это надо запомнить», — подумал профессор и весь обратился в слух.
— Поэтому Реган смог Баффи с собой взять, — продолжал Амон.
— Да, — Карл Борисович узнал Регана. — Знал бы, что так получится, то еще и кота бы с собой взял.
— А я бабушку. Родители погибли, когда мне было пятнадцать. С тех пор я жил с бабушкой, — сказал Джон. — Я бы очень хотел, чтобы она была здесь, со мной. Она, в отличие от меня, заслужила жить в этом месте.
— Кстати-кстати, — торопливо сказала Вера. — Помните, я предлагала придумать название нашей деревеньке? У кого-нибудь есть предложения? Только не надо повторяться и озвучивать земные названия. Напрягитесь и придумайте что-нибудь оригинальное.
Со всех сторон посыпались предложения. Карл Борисович уменьшил звук и задумался:
«Они говорят «взял бы с собой». Значит, не отравились и не повесились. Тогда, что?».
— Хунцунь! — выкрикнул Чан.
— Хуньцунь? — насмешливо переспросила Вера. — Звучит, как ругательство.
— Неправильно, первая Н — твердая. Хунцунь — это моя родная деревня. Я там с детства не был. Она мне снится иногда.
— Не-ет, так не пойдет. Договорились же: только новое название.
— Понятно… По моим подсчетам, скоро полгода, как я здесь. Скучаю по дому, по родителям. Я жалею, что так поступил.
Карл Борисович до этого вполуха слушающий их разговор, отложил бутерброд и, затаив дыхание, увеличил громкость.
— Они, наверное, ищут меня, если, как вы сказали, тела не осталось.
— Чан, мы так только предполагаем, — с сочувствием ответила Вера. — А почему ты это сделал?
Чан ответил не сразу. Все это время профессор стоял в напряжении, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть разговор, который, как ему казалось, может пролить свет на загадку, мучившую его уже несколько месяцев.
— Я не знаю… Наверное, от одиночества. Я просто залез на крышу дома, в котором снимал квартиру, и посмотрел вниз. Был туман, поэтому ничего не было видно: ни машин, ни людей. И было тихо. Очень тихо. Мне стало страшно, только когда я полетел вниз. А потом я проснулся здесь.
— Тебе повезло упасть в нужный день. Теперь ты с нами. Кому-то покажется бессмертие пресным, но не мне. Я наслаждаюсь каждый днем.
Тут Вера переключилась на Рави и его игру в «Слова», а Чан тихо сказал:
— Я не упал. Я спрыгнул.
«Он спрыгну, — Карл Борисович прижал руку ко рту. — В нужный день. Полгода назад».
Он вскочил и
