Мистеры Леей.
Ждити миня возле Блэкфрайерской сточной трубы.
Буду иметь при сибе ваших 3 братьев.
Это не рука фон Глётта. Обвел буквы, возможно, он, хотя уверенной быть нельзя. Стиль оригинала определенно относится к периоду более раннему, чем конец века. Почерк неуклюжий, как и речь. Есть и подпись, но тоже неразборчивая, детское подражание. Перо запинается. Эти подробности ничего мне не говорят. Но они по крайней мере представляют собой нечто большее, чем едва различимый почтовый код или адрес на полупорнографическом календаре.
Я быстро укладываю вещи. Много времени это никогда не занимает. Старую книгу не бросаю здесь. Закончив, иду искать Еву. Парадная дверь открыта, и я вижу, что во дворе полно воробьев. Стайки их то усаживаются на кедрах, то взлетают. Хасана не видно. Словно его и не было там, а я все утро слышала пение птиц.
Ева в своей комнате, подбирает жемчуга. Черная портьера из бусин со щелканьем смыкается за мной. Глётт разглядывает себя в зеркале, отражающем ее во весь рост, шкатулка с драгоценностями стоит подле нее на диване. На ее жакете брошь из золотых ос, окружающих желтую жемчужину. Она стоит спиной к двери, но мне видно ее лицо. Она не оборачивается, чтобы взглянуть на меня.
— Идите сюда! Хочу слышать ваше мнение, — произносит Ева.
Подхожу и встаю рядом с ней. Она касается пальцами броши. Сумка у меня в руке, я ее не ставлю.
— Красивая.
— Конечно. Можете поносить ее, если хотите. Но идет ли она мне?
Мы стоим бок о бок. Она поглощена проблемами одежды, это видно по ее лицу. Angenehme Sorgen, приятные хлопоты. Я вижу в зеркале свое улыбающееся лицо.
— Спрашиваете, идет ли вам брошь с осами? Не вводите меня в искушение.
Она тонко, по-девичьи смеется. Позади нас портьера из бусин все еще слегка колышется. Слышу, как она пощелкивает, будто каменные пальцы. Расстегиваю молнию на сумке и достаю бумаги.
— Что это у вас?
— То, за чем я приехала.
Я произношу это мягко, но мои слова срывают ее с места. Она хватает бумаги своими тонкими руками похожими на птичьи лапы. Птичьи когти. Просмотрен их, вперяет в меня взгляд.
— Где вы их нашли?
— В комнате, где хранятся камни. — Думаю о мышиных костях. Старых, несъеденных бумагах. Бесценном даре Хасана. — Где еще, по-вашему, они могли быть?
Она покачивает головой, раз, другой. Не знаю, чего еще я ожидала. Протягиваю руку за бумагами, она отдает их. Когда заговаривает вновь, голос ее звучит почти робко.
— Куда же вы поедете?
— В Лондон.
— Но вы дали мне обещание.
Я отвечаю ей взглядом. Она стоит, выпрямив спину. В наклонном зеркале мы гиганты, как Хасан. Чудовища, как сирруш.
— Какое?
— Сделать каталог коллекции фон Глётта. Вы не довели дело до конца.
— Я такого не обещала, Ева, и вы это знаете.
Я говорю спокойно. Она трясет головой.
— Господи! Вы всегда добиваетесь своего, я это знала. Эгоистка.
— Не всегда.
— Ваша этика — это этика фондовой биржи.
Она выпаливает это. Взгляд ее становится жестким, кровь приливает к коже.
— Потому что это мой бизнес, Ева. Драгоценности — мой бизнес.
Она берет брошь и с силой швыряет в меня. Драгоценность пролетает мимо, тяжелое золото ударяется о пульт дистанционного управления, он падает. На телеэкране начинается фильм. Гаррисон Форд стреляет в красивую женщину. Та бежит, разбивая витрины магазинов. Вокруг нее гремят стекло и музыка.
— Не растрачивайте попусту жизнь. Вы нравитесь Мартину. Нравитесь нам, Кэтрин.
Глётт, сама того не сознавая, сжимает и разжимает опущенные руки. Машинально, в желании добиться своего. Позади нее на фотографии первый муж смотрит с застывшей улыбкой.
Я протягиваю руку и крепко обнимаю Еву. Это застает ее врасплох, и она глубоко вздыхает. Я чувствую, какая она тонкая под прекрасно скроенной одеждой. Ева инстинктивно хватается за меня, на секунду сжимает мне плечи, потом я опускаю ее на диван. Беру сумку и иду к выходу, когда она меня окликает. Бусины постукивают за моей спиной. Я слышу Еву вновь, направляясь по коридору к выходу, она зовет все громче:
— Кэтрин. Кэтрин Стерн!
Дверь заперта. Я отпираю ее и спускаюсь с веранды, иду мимо фонтана. Возле бассейна голос Евы снова настигает меня. Я слышу в нем подступающие слезы. Некую речевую модель, однообразную, как птичье пение.
— Кэтрин. Кэтрин! Кэтрин!
Голос затрагивает что-то у меня в душе. Я спотыкаюсь от потрясения, сумка падает с плеча. Внутри такое ощущение, будто некая дверь распахивается в холодную ночь. На какую-то секунду она широко распахнута, потом та же сила срабатывает в обратную сторону. Дверь закрыта.
Я поднимаю сумку и оглядываюсь. Вижу силуэт Хасана в высоком окне. Я знала, что он будет ждать, по крайней мере надеялась. Благодарность переполняет меня, расцветает в душе, поднимаю руку и вижу, что он машет мне в ответ.
Возле арки вокруг меня постукивают коготками голуби. Они совершенно черные, белые у них только грудки. Кажется, что камень дома Глётт напитал собой их гнезда, их яйца, их перья. Я выхожу и иду на запад. Назад больше не оглядываюсь.
Я думаю о свойствах камней.
Они мертвы. Это свойство придает им определенную надежность. О минералах «Трех братьев» я знаю больше, чем когда-либо буду знать о себе, — агломерации живых и мертвых тканей, твердых и жидких, человеческих выделениях. За двадцать пять лет каждая клетка моего тела, кроме костного вещества, жила, умирала и заменялась. Я не та, кем была. Тогда как драгоценные камни не меняются. Рубин — это рубин, алмаз — алмаз. Я знаю это как свои пять пальцев, даже лучше. Я знаю по крайней мере, что ищу.
Они желанны. Это связано с красотой, связано с деньгами. То и другое переплетается, становится нераздельным. Это означает, что любовь к камням — не чистое чувство. Она изменчивая, добрая и злая, так как сами камни обладают изменчивостью. Это свойство придаем им мы. Они воплощают в себе мелкие желания алчных людей, наркотики и секс, особняки и дворцы. Это та сила, которой обладают деньги, самая незначительная из сил, чисто человеческая. Я думаю о «Братьях» и задаюсь вопросом, чем жертвую ради них.
Драгоценные камни ведут тебя назад. Это их самое важное свойство, твержу я себе, загадка, мантра, запоздалые сожаления. Я вспоминаю об этом сейчас, когда самолет поворачивает на запад, к Анкаре и Лондону. Его тонкий фюзеляж из дюраля и изоляционных материалов вульгарен. Знаменитым драгоценностям тысячи лет. Они проходят через людские руки, и зачастую эти руки не оставляют следов, но все-таки незримо присутствуют в камнях.
Они ведут тебя назад. Я смотрю, как лед кристаллизуется на стекле иллюминатора, и думаю, как далеко смогу зайти.
Часть четвертая
ТРОЕ
В конце лета двадцать третьего года своей жизни Даниил Леви и его брат Залман с зашитыми в одежду драгоценностями покидали Ирак.
По христианскому календарю был 1833 год, однако существуют другие способы исчисления времени. Имам Хусейн назвал бы этот день вторым днем джумадаха. Для Рахили и Даниила, ждущих у пристани, это было за шесть дней до праздника Кущей. Восьмой год двести девяносто пятого лунного цикла, двадцать третий двухсотого солнечного цикла от сотворения мира; правда, то, что Рахиль и Даниил думали об этом сотворении, было их личным делом.
Залман договаривался об их поездке по реке в Басру. Даниил с Рахилью ждали его, сидя на ступенях церкви Всех Ангелов, запертой со времен последней чумы, дорожная сумка возле их ног была тяжелой, как ступень. Они держались за руки и говорили мало. Они выглядели похожими, высеченными из одного камня: высокими, сдержанными, с орлиными носами. Вариациями на тему силы.
— Мы будем писать.
— Делайте, как сочтете нужным.
— Тогда, видимо, Залман станет писать за нас обоих.
С реки донесся громкий голос одного из лодочников. Множество суденышек направлялось к островам по Тигру.
— Глаз у тебя болит сегодня?
— Не больше, чем всегда.
— Возможно, в Англии окажется лекарство, которое мы сможем прислать.
— Конечно.
На островах двое молодых людей пришвартовывали старую лодку, переносили женщин по мелководью. Даниил смотрел, как эта компания расстилает одеяла для пикника. Он, Залман и Рахиль тоже когда-то устраивали там пикник. Даниил уже толком не помнил, кто тогда нес Рахиль. Он продолжал говорить и сам удивлялся этому. Не давал воцариться молчанию. Часы в кармане у него спешили.
— «И я подумал про себя и сказал: „Клянусь Аллахом, у этой реки должны быть начало и конец..,“»
— Плохо рассказываешь.
— Не унаследовал твоего таланта.
— Для сказок ты уже слишком взрослый.
— Синдбад всякий раз возвращался домой богаче и счастливее. Мы тоже можем вернуться разбогатевшими. — Даниил произнес это негромко, понимая, что ответа ждать не следует. — Рахиль!..
— Слишком взрослый.
Мимо них проплыл рыбак, руки его по локоть были в чешуе и рыбьей крови, сам как полурыба.
