«Великий Создатель! Бывали ли такие еще глаза, чтоб морская синь уступила им?»
— Береги, Цицик, себя… Твои руки созданы не для черной работы, — дрожащим голосом сказал старик.
— Да ничего со мной не сделается!.. Я хочу завтра с рыбаками в море идти за омулем.
Шаман испуганно замахал руками.
— Злой дух нашептал дурной совет?.. Выкинь из головы!.. Суди сама, Цицик: вдруг ветер налетит?.. Ночь, тьма!.. Утонешь…
— А я сначала спрошу у великого боо Хонгора, будет ли ветер!.. — весело смеется девушка.
— Предсказать могу…
— Ну, скажи, великий боо — будет ли завтра плохая погода?
Под дряблыми морщинистыми веками шамана заострились узенькие белесые глаза. Хонгор всмотрелся в гольцы Святого Носа, в ближние деревья, пристально оглядел сонную гладь моря, взглянул на прибрежную воду, посмотрел под ноги и твердо сказал:
— Завтра будет тихо, Цицик, но ты в море не пойдешь.
— Хорошо. Я слушаюсь вас, великий боо!.. Скажите мне не таясь, могу ли я научиться отгадывать погоду?
— Можешь, дочь моя.
— А как, боо?
Черные морщинистые губы шамана растянулись в улыбке.
— Смотри, Цицик, внимательно-внимательно на горы, на море, на деревья, на травы, на цветы… Гляди пристальней, как ведет себя рыба в воде, как нерпа подныривает, высоко или низко летают птицы, как двигаются муравьи… и еще есть много-много такого, чего другой человек никогда не увидит, а ты должна все это замечать, если хочешь предвидеть, какая будет погода завтра и послезавтра…
— Предвидеть?! Разве ты, великий боо, не гадаешь?.. А только узнаешь?..
— Великий боо Аргал долбил мою голову и говорил: «Есть десять тысяч примет… примет с виду мелочных, а они верно шепчут тому, кто их распознает и научится с ними разговор вести… Они мудры… и тот мудр, кто сумеет воспользоваться мудростью мира сего…» Поняла, Цицик?.. — шаман сморщился в улыбке. — А ты думаешь, что старый Хонгор гадает?
— Эй, доченька!.. Эй, боо Хонгор!.. Время подошло еду принимать! — закричал из палатки Алганай.
Шаман заковылял к костру, а Цицик удивленными глазами посмотрела на горы, на тайгу, на море и растерянно пожала плечами.
«Нет… не быть мне предсказательницей злых ветров… Э-эх, как жаль!.. Я бы всех вовремя оповещала о неминучей беде, которая так и поджидает рыбака в море», — горестно подумала Цицик.
Вдруг показалось ей, что море, купаясь в лучах солнца, подымается все выше и выше, туго подпирая купол неба.
Изумилась Цицик, не увидев грани между ними.
— Вон вдали синяя полоска, там слилось, словно в долгом поцелуе, небо с водой. Эх, только это и могу различить!
А в окружающем ее мире сейчас царят; Свет. Тепло. Голубизна. Синь. Яркая зелень тайги.
— О боже мой, как хорошо здесь! — в последний раз оглянулась кругом Цицик и побежала к палатке.
Лесистые горы вздыбились над морем. Они круты и ступенчато-зубчаты. Это во времена сотворения Байкала чей-то «зазубренный топор» небрежно поработал тут.
Берег моря — камень на камне. Здесь не в Курбулике — ни заливчика, ни бухточки. И чтоб спасти свою лодчонку от ветра, рыбаки разобрали в боковине яра камни. Получилась глубокая канава с водой, в которую они заводили свою лодку. С тех пор это место стали называть Боковыми Разборами.
Море будто спит. Только дуют легкие мысы[43] и подымают рябь. Лениво летают сытые чайки. Уж на что они крикливы — сегодня молчат. Только пологая отзыбь полощется у подножия берега, пенит воду, создает монотонный гул. Это за морем подула дикая «сарма».
Мау-Бау с ходу погрузился в холодные объятия Большой Воды. Приятно щекочут его мелкие волны. Он весь в воде, на поверхности лишь его черный нос. Вдоволь накупавшись, Мау-Бау вылез на каменистый берег и потопал туда, где частенько пристают рыбаки на своих лодках.
Здесь люди ночуют, а когда дует сильный ветер, живут по многу дней, пока не усмирится Большая Вода. Мау-Бау тут хозяин. Как только уйдет человек, заявится он — доедать что оставили.
Вдруг в нос ударил запах протухшего мяса. Мау-Бау повернул на ветер и сразу же заметил рядом с водой труп человека. Утопленник лежал, широко раскинув руки, будто собираясь кого-то обнять. В мир, из которого он недавно ушел, смотрели пустые глазницы. Вспугнутый ворон сел на корявый сук высокой лиственницы, сердито крикнул на Мау-Бау. У того поднялась на загривке ость, и он рявкнул.
Медведь обнюхал труп, обошел вокруг него. Уркая про себя, облапил покойника и, встав на дыбы, потащил его в густые заросли кедростлани.
Грозная заявка о находке разнеслась далеко по берегу. Отдыхавшая в соседнем кедровнике изюбриха вскочила на свои тонкие, стройные ноги. В ее бархатно-черных глазах — страх. Она вся насторожилась. Высоко задрав свою точеную глазастую морду, тревожно вглядывается в окружающую тайгу. Поняв, что зверюга нашел себе еду и не придет сюда, изюбриха снова улеглась на свое мягкое, из голубого мха, лежбище.
«Ку-ку» вернулся с Устья в глухую полночь. Худые вести не лежат на месте — быстро узнало Подлеморье о гибели Матвея Третьяка.
Магдауль как сел от неожиданности на лавку, так и сидел, напряженно вглядываясь в невидную ему даль.
Вера, смахивая набегавшие слезы, изжарила омулей.
— Как чуяла — быть беде! — шептала она все время. Поставила на стол тарелки с рыбой. Омули стыли, а люди молчали. Еда не шла в рот.
Магдауль запалил трубку и, не замечая ни людей, ни Веры, что-то мычал себе под нос. Перед ним мелькали залитое кровью лицо Третьяка, бирюзовые пуговки глаз урядника…
Осторожно откинув старый парус, боком неловко вошли дочери Третьяка.
Вера кинулась к ним, обняла — они заголосили.
Все теснее становилось в каморке Магдауля: один за другим подходили рыбаки. Волчонок застыл камнем, лишь шрам его от медвежьих когтей побелел и выделялся на смуглом лице пуще прежнего.
Наконец явился и Мельников.
Вера бросилась к нему.
— Суседа-то нашего, Кеша, ироды сжили.
Мельников молча покачал головой. Поздоровался кивком со всеми, подошел к Магдаулю:
— Что делать будем?..
Магдауль молча курил…«Лучше бы уж отсидел в тюрьме, чем топиться, — вдруг пришла к нему простая мысль. — Сам виноват Третьяк»… Но тут же снова изможденное несчастное лицо Третьяка, когда Сердяга отбирал у него сети! И Парашино белое тело сквозь разорванное платье. Силится Магдауль понять, но в голове шумит. Бесполезно задает он себе новый вопрос: «А может, и не виноват Третьяк?.. Уж, видно, так осерчал мужик, что сердце не вынесло… А из-за чего?.. Только из-за сетей и рыбы?.. Нет… наверно, еще… О-ма-ни-пад-ме-хум!» — взмолился Волчонок в отчаянии. А в голове шумит!
Кто-то тронул за плечи, и
