врала, мне ничего не разрешали бы делать. Это необходимое зло».
И я соглашалась, пока она не соврала мне.
— Потому что ты теперь наша, — продолжает Мегера. — Наша сестра. Оскорбление тебе — это оскорбление нам. Нападение на тебя — нападение на нас, — она впивается в меня взглядом, словно может прочесть правду в моем черепе, вырезанную в кости.
Моя кровь холодеет.
— Тайн быть не может, Кори.
— Да, — говорю я. — Никаких тайн. И лжи.
Тень мелькает на ее лице, но она кивает.
— Никаких тайн и лжи, — говорит она и садится за мной, обнимает меня. Я позволяю ей, потому что так безопаснее, чем смотреть на нее. — Что ты делала с Гонцом? — спрашивает Мегера, лениво гладя когтями мою руку.
— Мелочи, — я стараюсь звучать спокойно. — Мне стало плохо почти сразу, как вы улетели. Мы болтали.
— О чем говорили? — спрашивает Мегера, ее ладони двигаются к моим плечам, массируют их, большие пальцы водят круги за моей шеей.
— О пустяках. О людях и божествах, — я импровизирую, понимая, как близко ее ладони к моему горлу. — Как я отличаюсь от него. От вас.
— Нет, ты как мы, — исправляет Мегера.
— Ты теперь одна из нас, — Алекто садится рядом со мной, берет меня за руку, гладит ладонь пальцами. — Сестра.
— Нет, — говорю я резче, чем хотела. — И не смогу быть. Посмотрите на себя. И на меня. Мы разные.
— У тебя будут крылья, — дыхание Мегеры щекочет мою шею, посылая холодок по моей спине. — Ты полетишь, как мы. Ты будешь как мы. Скоро.
Я открываю рот, чтобы спросить, как, но останавливаюсь. Я вижу себя в будущем с крыльями рептилии за спиной, ногти стали длиннее и толще, изогнулись, как когти. Зеленая чешуя в форме листьев покрывает мою кожу, как броня. Мои глаза черные, как у них, человечность пропала. Я дрожу, и сестры гладят меня, водят ладонями по лопаткам и спине. Я думаю о том, что оставила в саду за стенами. Вдруг появление крыльев не кажется чем-то невозможным.
Я притворяюсь, что уснула, чтобы больше не говорить, и они укладывают меня, укутывают одеялом и уходят.
Я слышу, как они говорят в нише Мегеры, но порой делают паузы и смотрят на меня, три пары глаз глядят властно. Они думают, что владеют мной. Думают, что я — их, и ужасно то, что еще немного, и я могла такой стать. Мне не нравится чувство, что Бри спасла меня, но если бы я не увидела ее, если бы не произошедшее после этого, они все еще тянули бы меня нежно в свою паутину, и я поддавалась бы.
Я засыпаю по-настоящему, потому что дальше Алекто трясет меня.
— Тебе нужно поесть, — говорит она, нежно улыбаясь, кивая на еду, разложенную для меня.
Я улыбаюсь, потому что в тот миг забываю, что она — лгунья, и это всегда было хуже всего и с Бри.
Когда я просыпалась утром и брала телефон, чтобы написать ей о странном сне или увидеть, писала ли она мне, а потом видела фотографию моего сада вместе нашей фотографии, и все обрушивалось. Я проверяла в приложениях, что она выкладывала о жизни, частью которой я уже не была. Почему-то она не заблокировала меня, а я — ее. Али — да. Бри… нет.
Лицо Алекто мрачнеет, когда я отклоняюсь от нее.
— Что такое? — говорит она.
— Ты полетишь к Аиду снова? — спрашиваю я. Ничего не могу поделать. — Может, отведешь меня к нему? Пора мне попросить самой. Может, он этого ждет. Может, потому он отказывает. Попробовать стоит, да?
Она долго медлит, и я надеюсь, что она согласится.
— Это разозлит его сильнее, — говорит она. — Ты не знаешь его, как мы.
И трещина в моей груди становится шире. Если бы она сказала «да, я тебя отведу», то это означало бы, что он врал, и я все не так поняла. Это означало бы, что я не дура, что я не поверила не тем снова.
— Давай попробуем, — давлю я. — Он уже злится на меня. Что еще он может сделать?
— Это его царство, — Алекто оглядывается на Мегеру и Тисифону, смотрящих на нас. Они обе не двигаются.
— Но у вас договор, — говорю я. — И вы сказали, что я — одна из вас, значит, он касается и меня, да? — мой голос высокий, и я знаю, что они понимают, что что-то не так, когда Мегера и Тисифона переглядываются. Мой пульс учащается.
— Если ты одна из нас, почему ты хочешь уйти? — спрашивает Мегера.
— Потому что… переживаю за семью.
Она смотрит на меня черными глазами.
— Они придут сюда рано или поздно.
Я не сразу понимаю, что она говорит, словно она думает, что они тоже сорвут цветок и провалятся в Подземный мир, а потом все становится на места, и волоски на моей шее встают дыбом.
— Когда умрут?
— Так со всеми смертными.
Я не могу вынести мысль о папе и Мерри тут. В ужасных саванах, в мире без цвета и текстуры, звука и вкуса. Без птиц, восхищающих Мерри. Без вещиц, которые папа ломает и чинит.
Алекто издает тихий звук, обвивает меня рукой. Я отталкиваю ее.
— Нет, — говорю я.
— Кори?
Я не могу терпеть растерянную боль на ее лице. Это ложь, это все ложь.
Я отодвигаюсь от одеял, беру свечу, спички и запасное одеяние.
— Мне нужно помыться, — говорю я.
— Что случилось с Гонцом? — спрашивает снова Мегера.
— Я сказала, ничего, — отвечаю я, сжимаю веревку и спускаюсь. — Все хорошо.
В пещере я зажигаю свечу, прилепляю ее к камню. Я вытаскиваю монету Аида. Я была права, на другой стороне ключ. Интересно, что будет, если я попрошу его забрать меня сейчас? Если я попрошу его спрятать меня в стенах его замка, пока мы проверяем пределы моей силы, он сделает это? Я начну войну?
Я убираю монету под камень. Нет. Мне нужно разобраться иначе. Так, чтобы никто не пострадал.
Я снимаю одеяние, моюсь, тру кожу ладонями, даю телу высохнуть, а потом надеваю чистое платье. Я расчесываю волосы пальцами. Я не видела свое отражение с тех пор, как попала сюда. Я не знаю, как я выгляжу. Как менада, наверное.
Я не могу прятаться в пещере вечно.
Когда я выбираюсь в свою нишу, он ждут меня, сидя вместе. Тисифона играет со змеями Мегеры, гладит их носы, дает их языкам задевать ее пальцы, и Мегера расчёсывает перья Алекто, приглаживая их. Алекто протягивает ко мне руки, и я замираю, гадая, что будет,
