определенное понятие – «психологический возраст». Он как раз отвечает за внутреннее развитие.
– Я знаю, но какой от него толк? Никто не задумается о твоей развитости, когда при разговоре видит молодое лицо, верно? – Скороговоркой проговорил Глеб. С Жемчужным Володей он мог бы размышлять часами, но забивать красивой девочке голову не хотелось. – Я это все к тому, что называя паспортный возраст, мы здорово ограничиваем понимание о наших знаниях.
Мари задумалась, а потом задала вопрос, которого Войнов Глеб боялся на протяжении двух недель работы:
– Ты пережил что-то ужасное?
– Можно и так сказать. – Ледяной тон его давал понять: личное остается личным. Пусть не думает, будто разговоры возле пивных краников сблизили их настолько, что теперь можно все. Между ними по-прежнему существует линия, через которую нельзя переходить. Мари, по всей видимости, ощутила это и тактично перевела тему:
– Чему посвящена твоя татуировка?
– Какая?
– Та, что на пальце: «Пусто».
В боковой части среднего пальца синела незамысловатая надпись – еще свеженькая, набитая четыре дня тому назад.
– О. Это как памятка о «пустом» периоде. Тогда я целыми днями сидел дома и ничего не делал. Жил будто в вакууме. Оттого и «пусто».
– Сколько у тебя еще, помимо этой?
– Еще две. – Глеб для того и надел термобелье под красную футболку «ПивЯм», чтобы скрыть наколки от любопытных взоров. Но заинтересованность Мари подкупала. – Одна на груди в виде надписи «ангел», другая в районе плеча – рисунок театральных масок.
– Что они означают?
Глеб ощутил, как в его зону комфорта опять бесцеремонно вторгаются. Театральные маски, которые ему Володя набил при свете фонаря, носили символику двух главных чувств – трагедии и комедии. А также являлись прямым отсылом к Кровавой Луне, очень страшному и личному воспоминанию. Мог ли он поделиться им с Мари? Конечно, нет. Но ответить что-нибудь следовало. Мари, закончив уборку, теперь просто сидела и смотрела на него. Эти золотистые глаза не могли содержать что-то порочное – лишь чистая, светлая душа. Внешности доверять нельзя, напомнил себе Глеб, внешность обманчива.
– Я в тюрьме сидел, – сказал он, не отдавая отчета действиям. – В воспитательной колонии для несовершеннолетних, когда был подростком. Татуировки относится к тому ужасному времени.
– И ты это скрывал от меня? – В прищуре читалось то ли недоверие, то ли недовольство.
– Конечно. Не у каждого ведь были проблемы с законом.
Мари не испугалась. Или старалась не показывать, что боится.
– Как по мне, прошлое не имеет значения по той простой причине, что у нас есть настоящее. – Она пожала плечами. – Его слишком легко искупить: ответь двумя хорошими поступками на один плохой, совершенный в прошлом, и ты в расчете. Разве кто-то живет без ошибок? Нет. Ошибки необходимо совершать каждому человеку, только так он может стать лучше. – Золотистые глаза стрельнули в Войнова Глеба. – Разумеется, если он к этому стремится.
Слова были, как укол.
– Я стремлюсь. Искренне стремлюсь стать лучше. Потому и устроился на работу, чтобы не оставалось времени на всякую дурь. Вот только не уверен, что все это долго протянется. – В красивом лице читался немой укор, и Глеб вразумил, что его неправильно поняли. – Не в смысле, будто меня ненадолго хватит, а дело в документах. Альберт Владимирович просил принести документы, но я не могу. Там у меня плохие записи. Как только он увидит, вышвырнет без каких-либо объяснений. – «Особенно когда узнает о моем несовершеннолетии». – Повезло, что сейчас он в отпуске. Но когда-то он вернется и…
– Знаешь, что? – задумалась Мари. – Ты просто не напоминай об этом в лишний раз, Альберт может быть и не вспомнит. С документацией здесь и без того большие проблемы, узнала это, как начала работать с бумагами. Да и в конце концов, всегда можно работать неофициально. Если будет настаивать на устройстве, я с ним поговорю.
– Что же ты ему скажешь?
– Не знаю, надо придумать что-нибудь безобидное.
– Скажи, что я несовершеннолетний, – предложил Войнов Глеб, чтобы уяснить для себя кое-какой момент.
– Нет, он в это не поверит, – звонко засмеялась Мари, толкнув его в плечо. – Разве что бороду сбреешь, и шрам на носу как-нибудь уберешь.
С души спал камень.
Значит, у него еще есть шансы добиться этой светлой девочки – светлой как волосами, так и душой.
Глава 36
Дни летели, и все они были как один: ранний подъем, школа, подготовительные занятия до темноты. Отец и впрямь занялся Володей серьезно, как обещал.
Анатолий Жемчужный составил персональный распорядок дня для сына и контролировал его исполнение. Для этого он приставил водителя-нянечку, который встречал Володю на автомобиле люкс-класса везде, где это было возможно.
Свободного времени у Володи, согласно плану, имелось около пяти часов в неделю. И эти часы он решил посвятить тренировкам, чтобы не зачахнуть окончательно.
– Никакого бокса, – отрезал отец, когда услышал его желание во время семейного ужина. – Эти часы предназначены для отдыха.
– В конце февраля у меня крупные соревнования. – Первенство Москвы по боксу среди юниоров намечено на девятнадцатое число февраля, но вдаваться в подробности Володя не стал. – Тренер лично договаривался за меня, и он на меня рассчитывает. Я должен сказать ему, что ни тренироваться, ни участвовать в соревнованиях не буду? – И вызывающим тоном добавил: – Ты, отец, помню, учил меня быть ответственным за свои слова!
– С кем и почему он договаривался?
– С федерацией бокса Москвы.
– Почему? – настаивал отец.
«Он действительно хочет это услышать?» Володя не отводил взгляда от сливочного супа с креветками, который матушка разливала по тарелкам. «Хорошо, но учти, ты сам напросился».
– Потому что когда проходили отборочные, я сидел в тюрьме.
– В тюрьме ты еще не сидел. – Отец выпрямился и отстранил приборы, явно не желая принимать пищу при таком гадком разговоре. – Однако попадись ты за свою последнюю выходку, это бы стало возможным.
Но ведь не попался же, хотелось сказать Володе в сотый раз. Они с Артуром разработали идеальный план, настолько продуманный, что предусмотрели даже запасные пути отступления по подвалам и канализациям. Единственное, что забыли включить в список, это преждевременное возвращение деспота-родителя. Критическая оплошность!
Кто-кто, а Анатолий Жемчужный в отличие от некоторых не допустил ошибок в собственном плане. Ровно семь дней назад, в прошлое воскресенье, он выдал лист, где свежей краской была расписана жизнь Володи на неделю, точно в воспитательной колонии. Сегодня после ужина отец распечатает еще один, но вряд ли содержимое будет отличаться от прежнего режима. Если, конечно, Жемчужный Володя не будет настаивать на своем.
– Это мое свободное время, и я могу использовать его, как захочу. – От супа исходил манящий запах, но Володя не стал брать ложку. – Пусть хоть на тренировки. В твоей распечатке нигде не написано: «никакого бокса».
– Если это важно для тебя, могу внести пометку. Ты не умеешь распоряжаться свободой, Володя, и ты это неоднократно доказал. А раз так, то
