из гипса в натуральную величину, – продолжал Тихон. – Покойную старушку изображал.
Тут Тихон на несколько минут замолчал, попивая пиво и поглядывая с равнодушным видом на темнеющее небо.
Заинтригованные старушки в это время сидели тихо и молча ждали продолжения истории.
– Да рассказывай, – не выдерживала одна из них.
– А че рассказывать-то? – Тихон сделал простодушное лицо. – Могилу я закопал. Памятник установил. А земля-то рыхлая. Сегодня утром приезжаю, а из-под земли только голова торчит. Ну вылитый идол. Я испугался. И тут думаю: как она, статуя, могла просесть так глубоко? Могила-то неглубокая. Сам рыл. Ухватил ее кое-как двумя руками и стал тянуть, – тут Тихон снова замолчал и глотнул пиво.
– Ну и что? – не выдержали пожилые леди.
– А то, – парень окинул каждую леди по очереди внушительным взглядом. – А снизу-то кто-то держит. Но я мужик упертый, тяну себе и тяну. Правда, холодок по спине пошел и дрожь в руках появилась. И стал я молиться, Бога просить, чтоб успокоил он ее душу и место ей приличное там у себя нашел. Молюсь, одним словом, а сам статую-то осторожненько вверх тяну.
С этими словами Тихон, вытянув перед собой обе руки и скрючив пальцы, как человек, страдающий артритом, стал раскачиваться взад-вперед.
– Вот так балансирую на краю могилы и молюсь. И тут из могилы появляются сначала две руки, а потом сама покойная бабка. То есть лицо и шея у нее из гипса, а все остальное ее собственный законный труп. Да как заорет на меня: «Пусти меня, говнюк».
– Ну, пошел врать, – возмутились бабки. – И не грех тебе.
– Какой грех, – обиделся Тихон. – Я от страха, между прочим, сознание потерял. А когда очнулся, смотрю: лежу на краю отрытой могилы. Подняться не могу, слабость страшная, словно кто-то всю кровь мою выпил и теперь на меня смотрит. Чувствую: глаза такие спокойные и равнодушные, как у статуи. Но делать-то нечего. У меня ведь обязательства перед родственниками, и могилу надо закапывать. Достал я из пикапа лопату. Подхожу к могилке, копанул земли и бросил вниз. И тут слышу звук какой-то странный. Смотрю вниз, а гроб-то пустой. Только сатин белый виднеется, которым он изнутри оббит был. Ну, думаю, мое дело маленькое, могилу закопаю, а старушку пускай милиция отыскивает. Подумал так и налег на работу. И чувствую: опять на меня кто-то пялится. И стал я молитвы читать все, какие знал.
– А ты знаешь? – засомневались бабки.
– Знаю, – твердо ответил Тихон и продолжил: – Молюсь и могилку засыпаю. И когда совсем засыпал, чувствую: опять за мной кто-то наблюдает. И тут я как крикну: «Хватит смотреть на меня!» Поворачиваюсь, а эта старушка метрах в двух от могилы стоит. Гипсовые глаза ее широко раскрыты, а в них светится жуткая, неведомая мне жизнь. Еле я от нее глаза оторвал, а уж как в пикапе оказался и как с кладбища выехал, убейте меня, не помню.
– Убить тебя мало за то, что чепуху такую несешь, – произнесла одна из старушек недовольным голосом.
То, что обычно рассказывал Тихон, поражало своей бессмысленностью. Но старушки то ли от скуки, то ли по наивности каждый раз снова и снова «покупались». Вот и сейчас, когда Тихон вдруг заорал: «Да вот она!» – и с ужасом метнулся от скамейки к подъезду, старушки все как одна вскочили и с девичьим визгом, толкая друг друга, бросились вслед за ним.
– Вот так она за мной целый день и ходит! Места себе не нахожу! – кричал Тихон уже в подъезде, несясь на второй этаж и перескакивая через две ступеньки. Он опередил разъяренных старушек на целый пролет.
– К утру забудут, – бормотал он, открывая дверь своей квартиры. – Памяти-то нет никакой.
Он вбежал в квартиру, захлопнул дверь и замер. Жилище встретило Тихона не только привычным запахом запущенного холостяцкого логова, но и какой-то необычной, неестественной тишиной.
Тихон, успокаивая себя тем, что пожинает плоды своей бурной фантазии, бодрым шагом направился на кухню, зная, что у него в холодильнике есть еще банка пива. И тут дыхание его сначала замерло, а потом вырвалось наружу беззвучным криком. Из угла темной кухни на него смотрело белое гипсовое лицо.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – забормотал он, прислонясь к стене узенького коридора, ведущего на маленькую кухоньку. – Изыди, сатана!
Он закрыл глаза и истово перекрестился. Но белое лицо с огромными глазами не исчезло, а улыбнулось.
Тихон застонал и спрятал лицо в ладони. Темнота, овладев его сознанием, окружила его страшными адскими образами, ужас сковал ему горло, и он рухнул на пол, теряя сознание вместе с остатками рационального мышления, которым всегда так гордился. И вдруг в этой ужасной тишине раздался приятный мужской голос:
– Тихон, ты что, перебрал сегодня, что ли?
– Панкрат?! – Тихон открыл глаза, с изумлением и недоверием вглядываясь в лицо своего соседа с четвертого этажа. – Ты как сюда попал? Как дверь открыл?
– Ключом от почтового ящика, – ухмыльнулся Панкрат. – Извини, что без предупреждения. Но дело у меня к тебе очень срочное, не терпящее отлагательств.
– Какое дело? – оживился Тихон, прижимая к груди трясущиеся мелкой дрожью руки.
– Да ты встань для начала, – Панкрат подхватил его под плечи и приподнял, как большую тряпичную куклу. – А ты чего такой пуганый? – с изумлением спросил он, – как будто привидение увидел или еще что похуже.
– Похуже, – ответил Тихон, поднимаясь на ватных ногах и с трудом перебрасывая свое измученное тело на табуретку.
– Пикап мне твой нужен, насовсем, – сообщил ему Суворин.
– Насовсем на сколько? – уточнил Тихон.
– Я купить его у тебя хочу.
– Три тыщи евро, – с вызовом произнес Тихон.
– Хорошо, – Панкрат положил на стол пачку денег. – Тут две.
– Ладно, – Тихон, надолго задержавший дыхание, обрадованно выдохнул.
– Только выйду я от тебя не через дверь, а через окно, – сообщил Суворин.
– Как скажешь, – Тихон, суетливо засовывая деньги в карманы, приплясывал от радости вокруг нежданного гостя. Потом неожиданно чмокнул его в щеку. – Я так рад, Панкрат, тебя видеть, – вдруг произнес он, радостно хихикая и отдавая ключи от машины.
– Не знал, что ты склонен к сентиментальности, – бросил
