Вспомнил он, что не простился с суженой, обидел. Не можно так поступать. Девка себя блюдет в чистоте и порядочности. К ней надобно относиться уважительно. В станице церковь скоро поставят. Обвенчаться можно с Кланькой. Да, все бабы и девки в казацком городке постоянны. Из баб одна Зойка Поганкина срамна. А из девок одну токмо Мокридушку Суедову испортили парни энтим летом на сенокосе. Так она сама напросилась, горела желанием. Даже говорила при всех не единожды:
— Мне для полезности и здоровья блуд потребен. А то угрями покрылись ланиты. Всю очарованию утрачу в проклятой невинности!
...Каждый о своем думал в море на челнах. Ермошка беспокоился о Чалом. Про Глашку не вспоминал даже. Конь бежал по берегу реки до самого моря. А устье — опасно, в одном рукаве растет камыш, водятся кабаны. За кабанами и в устье Волги, и в устье Яика приходят охотиться тигры. Конь не уйдет от полосатого зверюги при встрече. Полковник Скоблов хотел поймать Чалого, поставить временно в конюшню свою, но не удалось. Долго провожал конь челны и по берегу моря. Знахаркина ворона в морской набег с Ермошкой не полетела, улизнула в первый же день. И вообще птица все больше привязывается к Дуняше Меркульевой, забывает Ермошку. А может, не понравился вороне Илья Коровин. Он же спьяну перед уходом в набег перебил всех друзей у Кумы: волка, козу и борова.
Овсей, Охрим, Сергунь Ветров и Ермошка были в одном челне с Коровиным. На второй день Нечай замыслил учения. Махнул он влево шестом с красным платком... И повернули паруса челны Демьяна Задиры, крутанули рулями и веслами, понеслись в обход туманной громады на воде. Махнул дважды Нечай шестом — и устремились в другую сторону ватаги Еремы Голодранца и Остапа Сороки. Свои сорок чаек Нечай повел прямо через туман. А Илья Коровин получил знак — поотстать, спрятаться в полосе мороси, затаиться. Четыре ватаги по сорок челнов должны были встретиться за полосой тумана в одном месте. И вступить там как бы в битву с врагом. Один отряд оставался в засаде.
Илья Коровин не сомневался, что и Ерема Голодранец, и Остап Сорока, и Демьян Задира выйдут точно к ватаге Нечая через любой туман. А затаиться уж и вовсе не трудно. Можно подремать, опустить паруса. Ватаги переговаривались криками чаек и буревестников. Вот Голодранец просит Нечая двигаться чуть-чуть медленнее. Демьян Задира сообщил, что пришлось ударить по волнам веслами...
У Ильи болела голова, все еще тяготило тяжелое похмелье. Что-то он там натворил: изрубил саблей знахаркину свинью, козу разорвал, прибил собаку какую-то. Подумаешь, беда! И свинью, и козу можно отдать из своего двора. Не трудно и откупиться. А можно вообще послать эту ведьму к черту. На крышу ее, видите ли, забросили! Сама, наверное, залетела, а на других сваливает.
— Говорят, я колдунью на крышу закинул? — зевнул Илья.
— Сама вспорхнула. Ей-богу, я видел: летит, значит, так энто кверху ногами... и руками махаеть! — успокоил веселый Сергунь атамана.
— Но вылетела на крышу она из твоих рук, — съехидничал Охрим.
Коровин не ответил, не это его беспокоило. Знахарку он мог бы раскрутить за ноги и забросить через Черное море в Турцию. И ее борова тоже. Илья пытался не думать о самом больном, тревожном и неприятном. Ему хотелось, чтобы ничего не вспоминалось... или все было бы таким же незначительным, как дурацкое столкновение с колдуньей. Но подкинутое письмо не давало покоя:
«Твоя дщерь, юница Грунька, соблазнена развратно Хорунжим. Жди, что принесет в подоле. Доброжелатель».
Писульку передала Илье жена перед самым уходом в набег. Нюрка не умеет читать. Зажгла светильник, плеснула на похмелку браги.
— Вота, Ильюша. Грамотку нам подкинули под порог. Проговори мне вслух. Поди, Прокопка Телегин нашей Груньке ласку изливаеть. Чой-то он заглядывается на нее. Девка-то у нас невестится. Четырнадцать ей лет с гаком.
Коровин быстро пробежал глазами по строчкам, сунул писульку в гаман с огнивом. Брагу проглотил, поморщился, пошел к берегу.
— Чо там? — допытывалась Нюрка.
— Не про тебя! — мрачно ответил он уходя.
Жгла Илью подметная пакость, не давала покоя. Хорошо, ежли все энто навет. Но скорее всего — правда. Грунька часто ходит убирать избу Хорунжего. А девка вымахала здоровая. И вся рыжая в мать — солнечная, улыбчивая. Вспомнилось, что недавно видел ее голой в бане. Бедра сильные, как у бабы. Груди по-девически тугие, высокие, но налитые и могутные. Илья тогда даже смутился. Господи! В голове все перемешалось, не узнал Груню, увидел Нюрку! Потому и растерялся, крикнул:
— Нюрка!
— Чаво орешь? Я ишо не ополоснулась, — вышла в предбанник и жена.
— Да я так, не знаю! — выскочил он в огород.
А мать с дочерью гольные за ним под небо вышли. Засмеялись и побежали к реке, нырнуть в холодную воду. И что за привычка шастать нагишом? Да, выросла Грунька. А давно ли все с печки падала. Бегала сопливой, худенькой, голенастой. Хорунжий любил с ней водиться. Все, бывало, приходил в гости и шумел от самой калитки:
— Где мой любимый Рыжик? Где моя синеглазка Грунька?
«Никому и ничего не скажу. Вернусь с похода, войду в избу Хорунжего и зарублю его! Без единого слова! Сразу ударю саблей, если даже спит. Или заколю кинжалом. Выстрелю из пистоля!»
— А за что? Разве мало в станице казаков такого же возраста, как Хорунжий, с женами-юницами? — спросил беззвучно чей-то голос.
— Есть и такие. Но они не обманно единились, а через свадьбу.
— А ты со своей Нюркой?
— Замолчи. Я не хочу говорить с тобой! Я убью Хорунжего!
Все эти замыслы Илья Коровин мог исполнить с легкостью. Не по его нутру было долго раздумывать, с кем-то советоваться, сомневаться. Смертный приговор Хорунжему был утвержден сразу и окончательно. И не было на земле человека, который бы мог помешать исполнению замысла...
— Я убью его! — твердо сказал Илья сам себе.
— Кого? — поинтересовался Охрим.
— Хорунжего!
— За какие провинности?
— Энто мое дело.
— Хорунжего не можно убивать, он не женимши ишо, не оставил потомства. Дай ему хоть ночку с молодухой поласкаться! — не к месту веселился Сергунь Ветров.
— Хорунжий мухи в жизни не обидел! — вздохнул Охрим.
Ермошка вспомнил, как Хорунжий брал в полон Соломона. И горящая степь колыхнулась перед глазами в памяти. И беспрерывные набеги на кызылбашей, хайсаков и ногаев. И сабля, занесенная над башкирином у Кричной ямы возле Магнит-горы. Но теперь, пожалуй, не выжить Хорунжему. Илья Коровин не бросает слов на ветер...
От раздумий отрывали холодные брызги, всплески волн. Ледяная вода текла за ворот зипуна. И вдруг впереди где-то, за туманом, прозвучали отдаленно два выстрела. Илья Коровин оживился, задвигал плечами, начал выстраивать ватагу в полукруг. Нечай известил, наткнулся на купеческий караван. Третьего выстрела не прозвучало. Значит, надобно пока таиться в засаде, пользуясь туманом. Прятаться на всякий случай. Корабли Нечай обшарпает и утопит сам. У него сейчас сто шестьдесят челнов с казаками, тридцать пушек. А добыча на дуване разделится по справедливости. Поровну достанется и тем, кто брал корабли, и тем, кто таился в засаде.
Но время для ватаги Коровина почти остановилось. Казаки суетились, проверяли пистоли, заряжали пушки, дымили запалами. Ветер доносил изредка вопли, беспорядочные выстрелы, скрежет сабель. Затем наступила тишина.
— Разгружают корабли, передают добро купецкое на челны! — объяснил Ермошке Коровин.
— Взяли две посудины приступом, — поднял палец Охрим.
— Три! Бог любит троицу! — заспорил Овсей.
Все сначала происходило так, как и предполагал Илья Коровин. Учение закончилось неожиданной удачей: четыре ватаги по сорок челнов выскочили с разных сторон в одно место. А там, будто островок хорошей погоды. Тумана нет, идут тихонько три купеческих корабля. И не успели на заморских парусниках ударить в колокола тревоги. Мгновенно окружили купцов казаки, забросили хищно железные кошки на борта. И полезли со всех сторон с пистолями и саблями. Отбивались купцы и моряки слабо. Убили токмо Лукашку Медведя, Фому Беглого, Филата Акулова и Корнея Пухова. Ранили Гаврилу Козодоя и Всеволода Клейменого. Громила Блин руку потерял. Отрубили вороги, когда лез на палубу купца. Трифону Страхолюдному какой-то турок или казылбашин откусил в рукопашной схватке нос. Но Тришка после этого дрался еще злее. Серьезных потерь у Нечая не было. Три больших корабля, набитых богато товарами и золотом, покачивались на волнах с опущенными парусами. Казаки перебили всех, кто был наверху и под палубами. Трупы сбросили в море.
— Разгружай! — торопил друзей Нечай.
— Куда поспешать. В энтом тумане нас и черт не найдет! — отмахнулся Богдан Обдирала, раскупоривая бочку с вином.
— Продрогли! — оправдывался Макар Левичев.
И ватага Еремы Голодранца залезла вся почти на палубу купца. Казаки открыли две бочки вина, ломали сыры, веселились. Прошка Тараканов нашел котел с горячим вареным мясом, лепешки и мед. Молодцы Демьяна Задиры ударили шапками о палубу, заплясали пьяно с первого ковша. Остап Сорока вытащил откуда-то клетку с попугаем, начал потешаться.
