— Как тебя зовут, попка? — спрашивал он.
— Салям алейкум! — отвечала птица.
— Так ты попугай — басурманин? — удивился Остап.
— Дурак! — сказал попугай по-русски, чем развеселил всех казаков окончательно.
Нечай нашел под палубой, за тюками сукна, купца-грека, выволок его на потеху.
— Разболокайся и мыряй в море!
— Смилуйтесь, братья-казаки!
— Господи, еще один брат!
— Я купец-грек! Вы зря убили Сулеймана. И за него, и за меня можно получить большой выкуп!
— Раздевайся!
Казаки сорвали с купца одежу, отобрали три золотые цепи, гаман с драгоценными камнями. На палубу выпал откуда-то комок застывшей черной смолы. Пленник подхватил его и протянул Нечаю:
— Вот, возьми, атаман, сокровище!
— Как ты посмел издеваться над славным Нечаем? — освирепел Касьян Людоед, бросив голого купца за борт.
— Це снадобье целебное — мумие! Сгодится! — заметил Нечай, пряча черный комок в подмышнике.
— Эх, пей-гуляй! — призывал Клим Верблюд.
Милослав Квашня сбросил свои мокрые и рваные штаны, начал натягивать теплые порты купца. Никита Обормот разулся, менял сапоги.
— Салям алейкум! — гортанил попугай. — Я Цезарь! Кровь за кровь!
— Наша ворона умнее, больше слов произносит, — рассуждал Голодранец.
— Молчи, старый хрен! — выркнула заморская птица.
— Стервец! — удивился Нечай.
В это время попугай нахохлился и обрушил на казаков руладу отборной похабной ругани.
— Раз, два, три, семь... тридцать... семьдесят... сто двадцать!
Казаки считали, сколько раз изругнется птица. Такой грязной брани никогда не слышали. Попугай ругался в мать, в бога, в печенку, в селезенку, в дым, в якорь...
— Сто двадцать выражений!
— И одно другого краше.
— Вот чему их за морем-то учат!
— Нет, наша ворона скромнее.
— Зело похабная птица!
— Такую и в дом не принесешь, срамота!
— В шинок отдадим, Соломону.
Вино пили нечаевцы, обсуждали похабщину заморской птицы. И не заметили казаки, как выплыли из тумана двенадцать галер с пушками. Они шли подковой, поэтому сразу замкнули круг. И загрохотали пушки. Упал замертво Клим Верблюд, уронив братину с вином. Схватился за живот и повалился за борт Тришка Страхолюдный. Не успел надеть новые портки Милослав Квашня. Он ткнулся носом в палубу, уставился срамно в небо голым задом. Макар Левичев загородил грудью Нечая от картечи. Пушки били в упор. На галерах, однако, опасались утопить богатые корабли, захваченные казаками. Нечаевцы прыгали, скользили по вервям в свои челны. Но по челнам с галер стреляли ядрами. Нечай, Ерема Голодранец и Демьян Задира сготовили все же к бою сорок лодок. Но они пока крутились, прятались за бортами купеческих кораблей, чтобы не попасть под пушки. Высунуться просто не было возможности.
— Энто погибель! Но мертвые сраму не имут! — бросил свой челн на прорыв Касьян Людоед. За ним устремился и Демьян Задира. Они намеревались проскочить убыстрение на веслах между двух галер. Но первое же огненное ядро оторвало голову Касьяну, а второе разнесло лодку в щепки. Погибли и челны Демьяна Задиры.
Илья Коровин сразу бросился на выручь нечаевцам. Но когда выскочили из тумана к месту боя, много казаков уже пошли ко дну кормить рыб. Перелом наступил молниеносно. Рявкнули сорок пушек коровинцев. Вой на галерах растерялись. Илья не распылял силы. Обрушил удар сразу токмо на четыре вражьих корабля. Били казаки в упор по самым уязвимым местам: туда, где были пороховые погреба. И четыре галеры после трех залпов взорвались, осыпав море обломками и огнем. Воспряли духом и поредевшие ватаги Нечая, Остапа Сороки и Еремы Голодранца. Они, искупая свою оплошку, во мгновение ока растерзали и утопили еще четыре десятипушечных посудины. Но и сами казаки несли тяжелые потери. Большой урон терпела от пушек ворога и ватага Ильи Коровина. Погиб Сергунь Ветров, ушли в пучину морскую отважные братья Яковлевы. Андриян Шаленков улетел от взрыва в море. Однако приближалась перемога. Тимофей Смеющев и Василь Скворцов проскочили вплотную к одной галере, вцепились в нее острогами, начали рубить борт секирами.
— Рехнулись? — удивился Илья.
Но есаулы прорубили борт и ворвались на галеру с казаками через пороховой погреб. Нечаевцы окружили две последние посудины, бросали кошки на борта, лезли с воплями на палубы. Сопротивлялись на галерах отчаянно. Бились саблями, стреляли из пистолей и пищалей. Оглушали казаков ударами дубин, разбивали головы, сбрасывали в море десятками. И все же враги были обречены. Внезапность коровинского удара решила исход битвы. И токмо один самый большой, двадцатипушечный корабль, уходил от поражения. Приблизиться к нему было невозможно. Он крошил челны издалека ядрами и крупной сечкой. Илья показывал своей ватаге: догонять, в бой! Все уже почти погибли из ватаги Коровина. Ринулись последние четыре ватаги-чайки. И тут же три были разбиты вдребезги. Пробился к ворогу всего один челн, на котором были Илья Коровин, Овсей, Охрим и Ермошка. Мертвого Сергуню атаман выбросил в море. Овсей размахнулся и вонзил острогу в борт вражеского двадцатипушечника, приторочил чайку вервью. Враги с палубы теперь не могли их достать. Казаки укрывались под пузатыми боками корабля, как под навесом. Но корабль поднял паруса, набирал скорость, уходил. А упускать его было нельзя.
— Концы в воду! — наказывал строго Меркульев перед походом.
Илья Коровин заметил в борту вражеского корабля пролом, подтянулся на руках, заглянул...
— Что там? — спросил Овсей.
— Кажись, пороховой погреб.
— Подсадите, помогите! Я залезу и взорву себя и вражину! — попросил слезно Охрим.
— Там вои, втроем. Ты слабоват, Охрим, для боя. Не успеешь, тебя убьют. Я полезу сам. А вы обрубайте вервь, ложитесь на дно челна. Вас отнесет за корму.
— Я с тобой! — взялся за пистоль Овсей.
— Давай! Пошли, Овсей! Прощай, Охрим! Прощай, Ермолай!
— Я тоже пойду! — встал Ермошка.
— Придет и твой черед умереть по-казацки. Не суйся в пекло уперед батьки! — осадил его Овсей.
Илья подсадил Овсея, сам забросился в пролом на руках легко и ловко.
— Передайте Нюрке... — начал было он, выглянув на миг, но тут же исчез.
На них уже набросились служители порохового погреба. Охрим обрубил приторочную вервь. Челн скользнул вдоль борта и, быстро крутнувшись, ушел за корму в море, где еще слышались изредка стрельба, где казаки добивали последние три галеры. Ермошка упал на дно челна, как было велено. Но вскоре он заметил, что Охрим не прячется. Тогда и он сел смело, стал смотреть на удаляющийся вражеский корабль.
А Илья с Овсеем перебили обслугу в пороховом погребе басурманской посудины. Но к ним скатилась по двум лестницам еще дюжина рослых нехристей. Овсей отбивался саблей, истекая кровью. Богатырю Коровину пропороли живот, выткнули клинком глаз. Двое отвлекли его шумным нападением, а тихий смуглый великан в чалме в стремительном прыжке отрубил Илье правую руку. Овсей заколол вражину, но и сам рухнул, пронзенный мечом. Илья Коровин вытащил пистоль из-за пояса левой рукой и выстрелил в пороховой сусек. И вспучился над морем огненный шар, бросая по сторонам обломки корабля... Погиб Илья Коровин, погиб Овсей.
— Зажарит ведьма сердце петуха, луна кроваво в море упадет! — заголосил, будто бы запел Ермошка, плечи его вздрагивали.
Охрим крякнул неопределенно, поднял парус и взялся за рулевое весло. Он направил чайку к трем горящим вражеским галерам. Там ликовали оставшиеся в живых нечаевцы. И толмач запричитал по-древнему хрипло и воинственно:
— Острите сабли, казаки! За волю вольную! За веру верную! За землю русскую!
Цветь двадцать пятая
Добро, захваченное в море, не поместилось бы на уцелевших двадцати семи челнах. И привел домой Нечай по шуге добытые в бою корабли. Полковник Скоблов отобрал в устье пушки. А с Нечаем говорить не стал, когда узнал, что погиб Илья Коровин.
— Горе-вои! Из двухсот челнов двадцать семь коснушек осталось! Девятьсот сабель потеряли! И какие казаки погибли! Сергунь Ветров, семь братьев Яковлевых, Андриян Шаленков, Клим Верблюд, Трифон Страхолюдный, Демьян Задира, Касьян Людоед! На ком же будет держаться Яик?
— Нет вины у Нечая! Славен наш атаман! — кричали оставшиеся в живых казаки.
Есаулы Тимофей Смеющев и Василь Скворцов молчали. Из всей ватаги Коровина возвращались токмо они да Охрим с Ермошкой. Нечаевцы могли изрубить их, меркульевских дозорщиков. На дуване, однако, никого не обидели. Товары купцов и золото разделили справедливо. Кус выделили в казну войсковую. Пусудины купецкие разобрали на брусья и плахи для церкви, укрепа хат. Морскими цепями перегородили брод. Якоря кузне пожертвовали. Отцу Лаврентию поднесли короб золотых. Поп от радости-то чуть не тронулся.
Меркульев был доволен Нечаем и его походом, хотя искренне жалел о гибели есаулов, особенно — Ильи. Зато теперь долго будет на Яике покой: из набега не вернулись сотни воров, почти вся голутва канула в море. Сбылась меркульевская задумка. Весь Яик из домовитых казаков! Нет, не можно запрещать набеги! Велика от них польза! Можно вскоре и круг провести. Крикуны сгинули, стоятельные казаки согласятся на соединение с Московией. Не можно прозевать время выгодного соединения, с благами, освобождением от податей.
