Неожиданно Фарамир шевельнулся, открыл глаза и увидел склонившегося над ним Арагорна. А увидев, узнал, хотя никогда не встречал прежде. Взор его просиял.
— Ты звал меня, государь, — едва слышно промолвил он, — и я пришел. Что прикажешь, мой король?
— Оставь мир Теней, пробудись к жизни, — ответил Арагорн. — Сейчас ты очень устал. Отдохни, подкрепись и жди моего возвращения.
— Все будет исполнено, — сказал Фарамир. — Но пристало ли мне лежать в праздности, когда вернулся подлинный король?
— Отдыхай! — повторил Арагорн. — Мы еще встретимся, а пока прощай. Я нужен другим.
Он направился к выходу, Имрахил, Эйомер и Гэндальф последовали за ним. Берегонд с сыном остались подле Фарамира, от нечаянной радости оба просто остолбенели. Пиппин тоже замешкался, но потом поспешил за Гэндальфом и, уже закрывая за собой дверь, расслышал слова Йорет:
— Король! Нет, вы слышали — король! Руки целителя — разве не я это говорила?!
Вскоре уже все в Палатах Исцеления прознали о появлении короля-врачевателя, и весть эта, как на крыльях, разнеслась по городу.
— Она приняла страшный удар и тяжело пострадала, — сказал Арагорн, осмотрев Эйовин. — Рука, державшая щит, сломана, но эта беда невелика. Срастется, был бы уход хороший да воля к жизни. А вот с правой рукой, той, в которой был меч, дела обстоят гораздо хуже. Она соприкоснулась со злом столь великим, что из нее ушла жизнь, хотя видимых повреждений нет. Чтобы даже помыслить о схватке с таким врагом, нужны несравненная отвага и сила духа, ну а поднявший на него меч должен и вовсе быть крепче стали. Злая судьба свела их пути. Эйовин прекрасна: прекраснейшая ветвь на могучем древе королевского рода. Но мне трудно говорить о ней, я не всегда ее понимаю. Когда увидел впервые, она показалась мне белой лилией, стройной, чарующей, но горделивой и холодной, подобно тем дивным цветам, что эльфийские мастера выковывают из стали. Их не отличить от живых… да только они не живые. А потом мне подумалось, что она все же живой цветок, живой, но скованный морозом. Им можно любоваться, но лучше не трогать. Лед — не сталь, он хоть и тверд, да хрупок… Ведь ее недуг начался задолго до роковой битвы, не так ли, Эйомер?
— Не понимаю, зачем ты спрашиваешь, — печально отозвался вождь рохирримов. — Ни я, ни сестра никогда ни в чем тебя не винили, но мороз, о котором ты говоришь, сковал ее после встречи с тобой. Конечно, забот да печалей ей хватало и прежде, но она разделяла их со мной. Она любила государя, страдала от того, что Змеиный Язык прокрался в его сердце, но никак не была безразлична к жизни!
— Друг мой, — вмешался Гэндальф, — у тебя есть кони, воинские подвиги, вольные поля, а ей выпало родиться женщиной, хотя редкий воитель сравнился бы с ней доблестью. И такая дева превратилась в сиделку при больном, дряхлевшем на глазах старике, стала чем-то вроде посоха, на который он опирался. Думаешь, Змеиный Язык вливал яд только в уши Тейодена? Разве ты не слышал, как Золотой Чертог сравнивали с грязной конюшней, а сынов Эйорла — с шайкой пьяных разбойников, чьи дети подбирают под столами объедки вместе с псами? Так говорил Саруман, а Змеиный Язык повторял за ним. Конечно, дома он подбирал слова помягче, но смысл их от этого не менялся. Не всеми горестями делилась с тобой сестра, не всеми. Любовь и гордость не позволяли ей разомкнуть уста, но кто знает, о чем говорила она наедине с собой горестными ночами, когда вся ее жизнь сжималась в комок, а смыкавшиеся вокруг стены превращали жилище в губительную для вольного духа клетку?
Эйомер не отозвался: он молча смотрел на сестру, словно пытаясь по-новому оценить прошлое.
— То, что видел ты, Эйомер, не укрылось и от меня, — нарушил молчание Арагорн. — Сердце мое терзалось печалью, ибо я встретил любовь прекрасной и отважной девы, но ответить на это чувство не мог. Думаешь, мне легко было оставить ее в слезах и отчаянии? Вступив на Стезю Мертвецов, я не знал большего страха, чем страх за ее судьбу. Но скажу и другое — в тебе она любит брата, человека, которого по-настоящему знает, а во мне только манящую мечту о славе и подвигах, о великих свершениях и необъятном мире за рубежами Рохана.
Надеюсь, мне достанет сил исцелить тело, вернуть ее из замогильного Мрака. Но к чему восстанет она — к надежде, забвению или отчаянию, — то мне неведомо. И если отчаяние возьмет верх, она все равно умрет, разве что найдется иное лекарство, какое я ей дать не могу. Увы, ведь подвиги ее равны деяниям славнейших из славных.
Он склонился над девушкой, вглядываясь в лицо, белизной и впрямь подобное лилии, но холодное и затвердевшее, как могильный камень. Затем, коснувшись губами бледного чела, Арагорн позвал:
— Эйовин, дочь Эйомунда, проснись! Твоего врага больше нет!
Она не шелохнулась, но дыхание стало глубже — было видно, как поднимается и опускается ее грудь. Арагорн растер еще два листочка ацеласа, бросил их в кипящую воду и омыл этой водой лоб и лежавшую поверх одеяла безжизненную, холодную руку. И тогда — то ли оттого, что он и впрямь обладал забытым ныне могуществом, то ли так подействовали на всех его слова об Эйовин, — но всем присутствующим показалось, будто в окно ворвался свежий ветерок, юный и чистый, словно только что зародившийся на снежных вершинах под звездным куполом или на морских побережьях, омываемых волнами в пенных барашках.
— Пробудись, Эйовин, Дева Рохана, — повторил Арагорн, взял ее правую руку и с радостью ощутил тепло — жизнь возвращалась. — Пробудись! Тень исчезла, Мрак развеялся! Зови, она вернется, — сказал он Эйомеру, вложив руку девушки в его ладонь, а сам повернулся и вышел из комнаты.
— Эйовин! Эйовин! — восклицал Эйомер, и по щекам его текли слезы.
Внезапно она открыла глаза и слабо проговорила:
— Эйомер! Какая радость! А они все твердили, что ты убит… Но нет, то были темные голоса из кошмарного сна. Долго ли я спала?
— Нет, сестра, совсем недолго, — откликнулся Эйомер. — И не думай больше об этом, не надо.
— Я так устала, — вздохнула девушка. — Мне бы чуточку отдохнуть. Но сначала скажи, что с государем? Или не надо, уж это-то точно был не сон. Он мертв. Погиб, как и предчувствовал.
— Да, — подтвердил Эйомер. — Погиб, но перед смертью наказал мне проститься с тобой. Ты была ему дороже дочери. Теперь его тело с почестями покоится в цитадели Гондора.
— Горе нам, — вздохнула Эйовин. — Но все обернулось лучше, чем я смела надеяться в те темные дни, когда мне казалось, что Дом Эйорла впал в ничтожество и никогда не вернет себе былой чести. Да, Эйомер, а жив ли оруженосец государя, холбитла? Если жив, ты должен посвятить его в рыцари Марки. Вот кто настоящий герой!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
