– Элхэ!..
Аллуа распахнула дверь в комнату подруги. Хрупкий юноша, стоявший к ней спиной, вздрогнул и обернулся.
– Элхэ?.. – девушка растерянно остановилась. Юноша снял шлем, и Аллуа улыбнулась:
– Тебе идет… и не узнать тебя… – посерьезнела. – Думаешь, это понадобится в дороге?
Элхэ не ответила, только закусила губу.
– Ты… идешь?
– Нет, – тихо и твердо.
– Почему?.. Но ведь… А Учитель – знает?
Элхэ отрицательно покачала головой.
– Но нужно сказать… – Аллуа окончательно растерялась.
Взгляд зеленых глаз стал жестким и холодным.
– Ты не скажешь ему.
– Элхэ! Ведь это наш долг – исполнить…
– Я вернусь, – коротко, как удар клинка.
– Послушай, – Аллуа прикрыла дверь и заговорила серьезно и печально, – ведь ты понимаешь… Это война, а смерть не выбирает…
– Знаю. Я не уйду.
И вдруг рванулась к Аллуа, порывисто сжала ее горячие руки ледяными пальцами, заговорила тихо и торопливо:
– Пойми, поверь – знаю, все знаю, вижу, но – не могу, не могу уйти… Прости – может и он простит – я должна остаться. Я вернусь; не знаю, как – знаю одно: так будет. Не останавливай. Не говори никому. И ему – не говори. Он не должен знать. Я прошу тебя – так надо, верь мне, верь мне…
Аллуа долго стояла молча, глядя куда-то в сторону.
– Что же, ты права. Вот как… как же я не поняла раньше… Не бойся, я никому не скажу, никому и никогда. И ничего не стану объяснять, если спросят…
– Да, да! Пусть обвинят в предательстве, пусть проклянут – я не могу иначе, не могу! Если я не останусь сейчас, я перестану быть тем, что я есть, моя сила погибнет, я стану никчемной пустышкой, зачем я – такая…
– Не надо, молчи. Я все понимаю. Но ведь нас должно быть – девять. Мы вряд ли сможем совершить задуманное, если хоть кто-то уйдет.
– Я вернусь, клянусь тебе! Аллуа, ты же знаешь меня! Ты веришь? Ты веришь?
– Я знаю и верю. Что же – будем ждать. Будем ждать.
– Прости меня. Не кори. И прошу тебя…
– Не надо говорить. Давай лучше помолчим…
– Аллуа, Аллуа… Как мне страшно…
– Наурэ, я должна сказать тебе. Эленхел догонит нас позже.
– Почему она не идет со всеми?
– Она заболела. Учитель велел мне передать, чтобы мы уходили без нее. Дней через двенадцать она найдет нас.
– Ну, если так… Что же, на рассвете – в дорогу.
Восемь – отправились в путь. Одна – осталась. Когда он говорил ей слова прощания, она стояла, опустив голову, пряча глаза, уже зная, зная наверняка, что не сумеет подчиниться его приказу. И не смела сказать ему об этом.
Тонкие пальцы не сдержат тяжелый меч.
Но я не уйду – и неважно, что будет потом.
Стальная броня тяжела для девчоночьих плеч,
Но я буду рядом, я стану тебе щитом.
Она знала – это последняя ее песня, которую уже некому будет спеть. «А потом вы вернетесь», – говорил он, и этот мягкий голос, эти уверенные слова могли обмануть кого угодно – но не ее, Видящую. Ей было так больно, словно, оставаясь, она предавала его, но по-другому не могла – потому что была Видящей. Потому, что подчиниться значило – убить рвущуюся слева в груди птицу. Потому что знала, что должно случиться.
…Немного было тех, кто умел держать в руках оружие. Перо привычнее рукам книжника и сказителя, и более пристала менестрелю лютня. И дело женщин – не сражаться, но дарить жизнь и исцелять. Но никто не повернул назад; и сам Мелькор вступил в бой во главе Эллери Ахэ.
И тогда, встав на обломке скалы, крикнул Менестрель Гэлрэн:
– Последнюю песню – тебе, Крылатый!
Сияли вдохновением глаза его, и ветер развевал пепельные волосы, и горела крылатая звезда на груди – ярче алмаза. Он запел. И замерли все на поле битвы, слушая его. Он пел об Арте – о трепетном сердце в ласковых руках Тьмы, и об иных мирах, которые есть жизнь и величие Мироздания. И каждому слышалось в песне что-то свое, и опускались руки, державшие оружие, и появлялись улыбки на залитых кровью лицах, и Тьма не казалась более страшной и враждебной, ибо только во Тьме – Свет…
Никто и никогда не слагал в Арде такой песни, а, быть может, и никогда не сложит – разве что рухнет Стена Ночи, и сердца людей распахнутся для Музыки Миров и Зова Эа, и открыты будут Врата… Но Вала Тулкас, стряхнув колдовское наваждение, крикнул:
– Что вы слушаете его?! Бейте!
И Майя, ближе всех стоявший к Менестрелю, бросился к нему и нанес удар. Тот не успел поднять меча. Мелькор рванулся вперед, и черный меч опустился на голову Майя.
– Убирайся в чертоги Мандоса! Будь проклят!
Вала склонился над своим учеником. Крыльями обернулся его черный плащ, и эти крылья скрыли от глаз Бессмертных умирающего. И словно невидимая стена окружила их: никто не мог и не смел приблизиться, хотя вокруг кипел бой.
Серебряная звезда на груди Менестреля стала красной. «Знак внезапной смерти… Так вот, что носил ты на сердце, ученик…» – успел подумать Мелькор.
Гэлрэн прижал его руку к сердцу и улыбнулся:
– Все-таки увидел тебя еще раз, Учитель… Благодарю…
– Ученик мой… – голос Валы сорвался.
– Прощай… прости меня… прости нас всех… за то… что будет… Мы не сумели… прости…
– Что ты говоришь… что ты говоришь… – Мелькор задохнулся от боли.
– Учитель… Не опускай рук; в них – Арта… не вини себя ни в чем, Крылатый… Теперь я знаю, Звезда… я вижу… я слышу…
Голова Менестреля бессильно запрокинулась. Пальцы, сжимавшие руку Мелькора, разжались. Мертв.
Осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Вала опустил тело ученика на землю и провел ладонью по его лицу, закрыв ему глаза. Лицо Мелькора застыло.
– Спи, мальчик мой… – чуть слышно вымолвил он.
Она видела только одно: это побелевшее, искаженное гневом и болью лицо. Лицо обреченного. Она знала – он обречен на жизнь, как они – на смерть, и смерть показалась ей в этот миг великим даром милосердия. Для него. Для нее – трусость, предательство. Но по-другому – не могла.
Потом все произошло слишком быстро. Сколько их было – Майяр в багряных одеждах, чьи глаза горели мрачным огнем смерти – она не успела понять, но заметила еще одного, внезапно появившегося слева. И рванулась вперед.
Она не ощутила боли, приняв два тяжелых удара в грудь. Только успела осознать, что ни меча ни щита у нее уже нет – отбросила их за миг до того, как оказаться рядом. Теперь они уже не нужны. А потом его рука подхватила ее, и она удивилась – разве я падаю?..
Склонившееся к ней лицо – растерянное, тревожное. Он торопливо сорвал шлем с головы маленького воина. Лицо Элхэ показалось совсем девчоночьим, невероятно юным из-за коротко обрезанных волос. Она подумала – зачем они теперь? И под шлем не лезут… И только вздохнула, когда тяжелые косы волной лунного света упали к ее ногам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
