– Нет!
Воцарилось молчание.
И в Кольце Судьбы перед троном Манве стояли Эльфы Тьмы; но смотрели они только на Мелькора, Учителя своего, и он смотрел на них. И с ужасающей ясностью понимал: все было напрасно. Пощады не будет.
Тогда заговорил Король Мира:
– Что должно сделать с теми, кто отверг Единого и встал на сторону Врага? Что сделаем мы тем, кто хотел гибели вашей, о Дети Единого? – обратился он к троим, что ныне стояли у подножия его трона.
Смутившись под взглядом Короля Мира, трое опустили глаза. Но внезапно Финве выступил вперед; глаза его горели, а ясный напряженный голос звучал почти вдохновенно:
– Дозволь мне сказать слово, о Манве Сулимо, Король Мира, повелитель небесных сфер! Самой суровой кары достойны отступники, и никакое наказание не будет слишком жестоким для них. Должно Великим забыть о бесконечном милосердии своем в этот час, и да свершится воля Единого!
Манве согласно кивнул и молвил:
– Ныне возвещаю я слова Единого, что рек он мне, и хочу я, чтобы все слышали их: дурная трава должна быть вырвана с корнем. Велика милость Единого, но страшен гнев Его. Так пусть орудием гнева Его станут Валар!
И Манве произнес слова приговора. И когда заговорил он, Мелькор прохрипел: «Не надо!..» – и рухнул на колени, протянув к Манве скованные руки беспомощным отчаянным жестом мольбы.
Тогда раздался ясный голос Гэлеона:
– Не унижайся перед ними, Учитель: жалость и сострадание неведомы им. Они…
Но подскочивший Тулкас, чье лицо потемнело от ярости, ударом кулака заставил Эльфа замолчать.
И, стиснув зубы, Мелькор поднялся с колен и встал рядом со своими учениками. Он дослушал приговор до конца. Больше он не вымолвил ни слова.
Сам Ауле заковывал отступников, и Финве помогал ему в трудах его, ибо остальные двое в ужасе отступились. И велика была награда Валар; избранным родом стал его род. Но Мелькор проклял его.
Они ждали тринадцать дней. И еще десять. Эленхел не было. И тогда Аллуа сказала – она не придет. Наурэ гневно посмотрел на нее:
– Так ты знала?
– Да, с самого начала.
– И молчала? Вы обе – все, все предали!
– Пусть так. Но она вернется.
– Она убита, – глухо сказал Моро. Впервые со дня ухода он заговорил. – Все кончено. Все погибли. Разве ты не понял, почему Учитель отослал нас?
– Я-то понял. Думаешь, мне хотелось уходить? Думаешь, я…
– Хватит! – оборвала их Аллуа. – Довольно. Все понимали.
– Но ведь она не ушла! Она же клялась! И теперь все погибнет из-за нее! Это же предательство! И ты, ты тоже… Аллуа, ты-то как могла? Почему молчала?
– Не надо, Наурэ. Ты сам не веришь своим словам. Впрочем, кляни нас, как хочешь. Но она вернется.
– Когда? Ну?!
– Не знаю. Но вернется. И мы это увидим, – она сжала в руке холщовый мешочек, висевший у нее на шее – там лежал алый камень. – Надо ждать.
– Что же теперь – сидеть в бездействии?
– Нет. Будем жить. Познавать себя и учить других, чтобы быть готовыми, когда настанет время.
– Но ведь все изменилось, – дрогнувшим голосом сказал Альд. – Что же теперь нам делать?
– Будем решать сами, – ответила Оннэле Кьолла. – В нас верили. У нас есть Дар и есть Наследие. Будем думать.
Судьба не дала им времени. На третью ночь напали Орки. Утром, когда они вновь собрались вместе, оказалось, что их только четверо. Дэнэ и Олло подошли попозже. Айони пропала. Она уже давно жаловалась на странные головные боли, которые почти лишали ее памяти. Вот и теперь она бросилась в лес и, сколько потом ее ни искали, не отзывалась. Орки же, сами перепуганные неожиданной стычкой, быстро разбежались и вряд ли увели ее с собой. Оннэле Кьолла побежала за ней, ее все еще не было. Она так и не пришла… Потом пропал Дэнэ – ушел куда-то ночью. Наверное, маленький воин решил все же найти Айони…
А потом уже стало бесполезно искать. И тогда пятеро разошлись – каждый в свою сторону, чтобы встретиться здесь же, когда старший – Наурэ позовет их, и Наследие откликнется. Может, удастся найти прочих… Одно было утешением – они умели ощущать друг друга, и знали, что все живы. Жаль, что они еще не были так сильны, чтобы уметь вести мыслью. Можно позвать – а куда? Этого они не могли указать. Знали, что живы. Не знали – где…
Иэрне жалась к Мастеру, пытаясь запахнуть на груди распоротую мечом одежду. Это было страшно неудобно со скованными руками. Цепь была короткой и мешала любому движению. Мастер прижимал ее к себе – она была в кольце его скованных рук. Так они и стояли вместе. Иэрне давно поняла, что их убьют, только не знала как и когда. Здесь было муторно и тяжко – яркий свет со всех сторон, безжизненный и ровный, неподвижный воздух без запаха, ни теплый, ни холодный – никакой. У него был странный режущий вкус, почему-то напоминающий о крови… У нее мутилось в голове, и она плохо воспринимала происходящее. Даже если бы она не изнемогала от раны, все равно ее мозг отказался принимать то, что творилось. Сначала – Учитель на коленях, потом Мастер оставил ее и, шагнув вперед, говорил какие-то слова, потом его ударили, и он упал, сплевывая кровь, потом чей-то голос:
– Пощадите хоть женщин!
И другой – холодный и торжественный.
– Здесь нет мужчин и женщин. Здесь есть только проклятые отступники!
«Все-таки вместе, – успокоенно подумала она. – Хотя бы умрем вместе».
И – огромные черные глаза из толпы, полные ужаса и гнева…
…За скованные руки на цепях повесили их на скалах Таникветил. И орлы Манве кружили над вершиной, и, снижаясь, когтями рвали их тела. И Мелькор видел это. Если бы он и захотел отвести взгляд, то не смог бы сделать этого: подле стоял Тулкас, зорко следивший за пленником. Но если бы и не было рядом стража, он не закрыл бы глаза: он хотел видеть, чтобы запомнить навсегда. Все силы свои отдал он им, своим ученикам. Они избрали смерть; но смерть не приходила – даже этого он не мог им дать. Он мог только смотреть. Ремни стягивали грудь его так, что больно было даже дышать; цепи впивались в его тело, но он не чувствовал этого; на руках его вздулись жилы, и кровь брызнула из-под наручников. Он был беспомощен. И тогда он открыл мозг свой мыслям их, и сердце свое – страданиям их…
"-…Вы принимаете дар смерти, великий и страшный дар; не проклянете ли вы меня за этот выбор?
– Нет; мы сами выбрали путь. Другого отныне для нас нет.
– Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?
– Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу, и никто из нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону. Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор…"
«За что, за что их – так? Неужели никто не скажет: „довольно“?! Я виновен во всем; я должен, должен был защитить их – а теперь не могу даже дать им быстрой смерти… Лучше бы мне висеть там!» Он ненавидел Единого, ненавидел Валар, но более всего – себя самого. Он проклинал себя. Он смотрел, не отводя глаз, зная, что никогда не сможет ни забыть, ни простить себя. И тогда, как вздох, как стон, донеслись до него не слова – мысль:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
