Калме написал «Трактат о вампирах Венгрии и прилежащих к ней областей», впервые опубликованный в 1746 году, — собрание полуподтвержденных слухов и грубо приукрашенных народных сказок.
— Даже покойный и часто поминаемый дурным словом профессор Ван Хелсинг был в основном последователем Калме, — продолжил Джекил.
— А вы, джентльмены, хотите стать Галилео и Ньютоном в изучении вампиризма?
— Репутация не важна, — сказал Моро. — Любой шут может ее купить. Посмотрите на Королевское общество — и увидите, что все они, неважно, «теплые» или не-мертвые, лишь стая лысых бабуинов. В науке главным является доказательство. И вскоре мы его добудем.
— Доказательство чего?
— Человеческого потенциала к совершенствованию, мисс Дьёдонне, — заявил Джекил. — У вас хорошее имя. Вы действительно даны нам Богом. Если бы мы все смогли стать такой, как вы…
— Если все станут вампирами, то чем они сами будут кормиться?
— Боже, мы ввезем африканцев или туземцев с островов южных морей, — воскликнул Моро так, словно рассказывал какому-то невеже, что небо голубое. — Или же поднимем зверей до человеческого состояния. Если вампиры умеют изменять форму, то этой способностью могут обладать и другие существа.
— Есть и африканские вампиры, доктор Моро. Принц Мамувалде очень уважаем в наших кругах. Даже в южных морях у меня есть родственники и подобные мне…
В глазах Джекила Женевьева увидела нездоровое мерцание. То же самое читалось и в яростном взгляде Моро: неистовую жажду Прометея, жажду поглотить пламя знания.
— Какой холодной темной тишиной обернется совершенство, — сказала Женевьева. — Мне кажется, что абсолютное и всеобщее улучшение будет очень похоже на смерть.
Глава 28
ПАМЕЛА
— Неожиданно я стала с теплотой, даже нежностью относиться к дону Августину Калме, — сказала Женевьева, сев ближе к своему спутнику.
Кучер Клейтон возил Чарльза всю ночь, а потому без какой-либо подсказки направил кэб в сторону Уайтчепела. После неожиданной поездки в Лаймхаус Чарльз с удовольствием ездил по Лондону с проверенным человеком, который работал на клуб «Диоген».
— Множество блестящих людей казались их современникам сумасшедшими. — Борегар удивился тому впечатлению, которое на вампиршу произвели ученые.
— У меня нет современников, — ответила та. — Кроме Влада Цепеша, а с ним я никогда не встречалась.
— Но вы же понимаете, что я имею в виду?
Глаза Женевьевы сверкнули:
— Разумеется, Чарльз…
Она постоянно обращалась к нему по имени. С любой другой дамой это могло показаться непривычным, но было бы полным абсурдом настаивать на соблюдении условностей этикета, общаясь с женщиной, которая годилась Чарльзу в десятикратные прабабушки.
— Возможно, эти убийства — всего лишь эксперименты, — продолжила она. — Когда доктору Ноксу понадобились трупы, он не слишком заботился о том, где их брали; доктору Джекилу и доктору Моро нужны тела не-мертвых, и эти двое явно не побрезгуют собрать их прямо с улиц Уайтчепела.
— Моро был замешан в каком-то скандале с вивисекцией пару лет назад. Нечто совершенно отвратительное с участием освежеванной собаки.
— Могу в это поверить. Под его белым халатом скрывается настоящий троглодит.
— И он — человек немалой силы. Говорят, мастерски обращается с кнутом. И по миру поездил.
— Но вы же не считаете его нашим убийцей?
Борегар слегка удивился тому, что оказался настолько предсказуемым.
— Не считаю. Во-первых, он — гениальный хирург, это общеизвестно.
— А Джек-Потрошитель много знает об устройстве тела, но с внутренностями обращается с изысканностью пьяного мясника, разделывающего свиную тушу.
— Именно.
Чарльз привык к тому, что ему всегда приходится все объяснять. Теперь же, когда он оказался рядом с женщиной, которая с легкостью следовала за ходом его мысли, новые ощущения освежали, если не пугали.
— А не мог он намеренно подпортить работу, чтобы отвести от себя подозрения? — спросила она, а затем сама же себе и ответила: — Нет, если Моро настолько безумен, чтобы убивать ради опытов, он бы не стал рисковать результатом исследований ради намеренной неряшливости. Будь он Потрошителем, то похищал бы жертв, перевозил их в безопасное место и там уже оперировал бы в свое удовольствие.
— Всех девушек убили там же, где нашли.
— И быстро, чуть ли не в панической спешке. Здесь не просматривается никакого «научного метода».
Вампирша закусила губу и на мгновение превратилась в серьезную шестнадцатилетнюю девочку, одетую в платье старшей, более легкомысленной сестры. Затем древний разум вернулся.
— Значит, ваш подозреваемый — доктор Джекил?
— Он химик-биолог, а не анатом. Я не очень разбираюсь в этой области, но с его статьями справился. У него довольно странные идеи. Последней публикацией была «О строении тканей вампиров».
Женевьева обдумала такую возможность.
— Мне трудно представить его в этой роли. Рядом с Моро он кажется таким… таким безобидным… Напоминает священника. И он слишком старый. Я не могу представить себе, как он бегает ночью по улицам, да и Потрошитель явно сильнее, чем Джекил.
— Но что-то в нем есть.
Она на секунду замолчала.
— Да, вы правы. Что-то в нем есть. Полагаю, Генри Джекил — не убийца. Но какая-то черта в нем не дает мне покоя.
Борегар мрачно усмехнулся тому, что его подозрения подтвердились.
— За ним стоит понаблюдать.
— Чарльз, вы используете меня в качестве ищейки?
— Думаю, да. Вы возражаете?
— Гав-гав, — сказала она, хихикая. Когда Женевьева смеялась, ее верхняя губа хищно задиралась над острыми зубами. — Помните, мне нельзя верить. Я говорила, что война кончится к зиме.
— Какая война?
— Столетняя.
— Хорошее предположение.
— Однажды я оказалась права. Но тогда мне уже было все равно. Кажется, к тому времени я очутилась в Испании.
— Изначально вы были француженкой. А почему жили не во Франции?
— Тогда Франции принадлежала Англии. Говорят, именно из-за этого и разгорелась война.
— Так вы были за нас?
— Вот уж точно нет. Но это произошло давным-давно, в другой стране, и та девочка исчезла в прошлом.
— Уайтчепел — очень странное место для такой, как вы.
— В Уайтчепеле полно француженок. Половина filles de joie[21] на улицах называет себя «Фифи Лятур».
Он снова рассмеялся.
— А ваша семья, должно быть, тоже приехала из Франции, месье Борегар, но живете вы на Чейни-уок.
— Карлейлю эта улица нравилась.
— Я как-то встречала Карлейля. И многих других. Великих и хороших, безумных и плохих. Иногда я боялась, что кто-нибудь меня выследит по упоминаниям в мемуарах, которых немало накопилось за века. Выследит и уничтожит. Ничего худшего со мной произойти не могло. Так убили мою подругу Кармиллу. Она была сентиментальной девочкой, страшно зависимой от «теплых» любовников, но не заслуживала того, чтобы ее пронзили колом, обезглавили и оставили плавать в гробу, полном ее собственной крови. Полагаю, больше мне не стоит думать о подобной мрачной судьбе.
— А что вы делали все эти годы?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Спасалась бегством? Ждала? Старалась поступать правильно? Как вы думаете, я — хороший человек? Или плохой?
Ответа Женевьева не ожидала. Смесь меланхолии и горечи в ее исполнении казалась неожиданно забавной. Чарльз подумал, что такая веселость помогает ей жить, справляться со столетиями, что отягощали Дьёдонне, как Джейкоба Марли — его цепи.
— Приободритесь, старина, — воскликнул Борегар. — Генри Джекил считает вас совершенной.
— Старина?
— Это всего лишь выражение.
Женевьева грустно хмыкнула:
— А разве это не так? Я ведь действительно старина.
Чарльз не понимал тех чувств, которые испытал в ее присутствии, он нервничал, но одновременно испытывал восторг. Словно пребывая в постоянной опасности, он учился сохранять хладнокровие под непрекращающимся огнем. Когда Борегар находился рядом с Женевьевой, он как будто делил с ней общую тайну. Что бы Памела подумала о вампирше? Его жена всегда была проницательной: даже когда агония ножами вонзалась в нее, он не смог ее обмануть, хотя до самого конца говорил, что все будет хорошо, что она снова увидит собственный дом. Памела мотала головой, ничему не верила и требовала выслушать ее. Она не могла смириться с приближением смерти; злилась, причем не на дурака-доктора, а на себя, на собственное тело, которое подвело и ее, и ребенка. Ярость горела в ней лихорадочным огнем. Держа жену за руку, Чарльз чувствовал это. Памела хотела что-то сказать ему, но не успела, умерла; с тех самых пор Борегар бередил рану, пытаясь понять, что за мысль пришла ей на ум в последнюю минуту, мысль, которую она так и не смогла облечь в слова.
