к глазам, я увидел кровь на ладони. А в следующий миг повернул голову на шорох и уперся взглядом в черную пустоту огромного отверстия дула маленького пистолета. Надо мной стоял «чертов инвалид».
— Повтори. — глухо попросил он. Именно попросил, не приказал. С какой-то мольбой и надеждой в голосе.
Я в сотый раз повторил проклятое и сложное слово, глядя выше, в черную бороду стоявшего надо мной человека.
Пистолет дрогнул в руке и опустился, но тут же поднялся опять.
— Как называли того негра его друзья? Говори!
«Какого негра?», «Какие, черт побери, друзья?» — мозг не хотел верить в происходящее и это было логично. Надо мной стоял полоумный субъект с деревянной рукой, держал меня на мушке и задавал совершенно дикие вопросы. Но, как ни странно, я знал не менее дикий ответ.
«Если отцу этого будет недостаточно, — сказал мне на прощанье Тим, — скажите:
— Наб. — слово сорвалось с моих пересохших губ. Я облизнул их и повторил:
— Наб.
Пистолет окончательно опустился, а затем звякнул о пол рядом со мной. И я увидел то, что меня действительно поразило и немного испугало. Черную, заросшую половину лица прорезал светлый полумесяц. Человек улыбался.
*****
— Вы простите моего мужа. Он сейчас на сильном взводе. Этот взрыв, эти погибшие, ужас. Да еще Тимка… Мы думали, что он пропал. Или… еще хуже.
Темноволосая женщина сидела напротив меня и аккуратно забинтовывала мою руку. Рана была неопасная. Выстрелом Человек оцарапал и ожег мне кожу чуть выше локтя. Кость была цела, пуля даже не рассекла мышцы. Но повредила куртку. Я с грустью смотрел на испачканный и продырявленный рукав.
— Толя был хорошим стрелком, но травма лишила его ведущей руки. И он начал учиться стрелять левой. Но пока у него плохо получается.
«И это очень хорошо!» — со злостью подумал я, все еще не спуская глаз с куртки.
— Ой! — вдруг осеклась она. — Простите, я не то говорю. Разумеется, это счастье, что он не смог вас убить… — она сконфуженно замолчала.
Я отвлекся от созерцания попорченного предмета и с интересом посмотрел на свою собеседницу. Чуть длиннее нужного лицо не показалось мне красивым, вдобавок было очень бледным. И собирающиеся во впадинках и морщинках тени делали его старше. На вид ей было чуть больше тридцати пяти лет, то есть мы с ней почти ровесники. Тонкие губы, узкий нос. И совершенно ненужная родинка на правой щеке. На пару сантиметров выше того места, где бы она смотрелась изящно. Зато ее огромные, очень выразительные серо-голубые глаза были глазами Тима. Заплаканными глазами.
Она заметила, что я на нее смотрю:
— Спасибо вам. За Тимку. Мы весь Рынок перевернули, пока его искали. Среди живых и среди… мертвых. То, что он не погиб в давке — это выяснилось сразу, но…
— Скажите, — перебил я ее, — а почему он находился на стадионе один?
Женщина вздохнула:
— Это идея мужа. То есть, Тимофея, конечно, но Толя был не против. Они с Тимой начали часто ругаться, хотя раньше были не разлей вода. Играли в пиратов, разбойников, читали книги, строили замки из мебели в этой комнате, — она обвела рукой помещение. — А в последнее время Толя стал очень занят и все меньше времени уделял сыну. Потом появилась Даша. Это Тимкина сестренка.
— То есть он ревновал к сестре? — скептически спросил я.
— Нет-нет, — поспешно ответил она. — Тимка обожает сестру — играет с ней, читает сказки. Он как будто заменил ей отца. Я все понимаю, работа Толи очень важная и напряженная, потому и не ропщу. А вот Тимофей — не понял. Сбежал ночью из дома, поселился в этой ужасной Яме.
— Просто сбежал? Мимо охраны?
— Охрана его быстро нашла, сообщила Толе, но он приказал оставить сына в покое, только присматривать за ним. Считал, что ему стоит попробовать, ведь Тимка не приспособлен к жизни среди других, среди его сверстников.
«Как же он прав!» — пришла в голову мысль.
— Но это уже моя вина. — женщина виновато улыбнулась. — Я всегда боялась за сына. Поэтому в круге его общения были только я, Толя и воспитательница Нина Владленовна… — она замолчала, словно на что-то решаясь, затем продолжила. — Наш первый ребенок умер в младенчестве. Тогда, еще до Тумана. Я думала, что у меня больше не будет детей. Но появился Тим. Потом случилась эта катастрофа. Вы не представляете, как сложно выживать с маленьким ребенком. И я не имею в виду трудности… физические, хотя их тоже хватало. Сложно жить, думая, что твой ребенок обречен, что у него нет будущего.
— Однако позже вы перестали переживать? — спросил я и постарался скрыть иронию. Не знаю почему, но мне никак не удавалось сочувствовать ей.
Она с удивлением посмотрела на меня, но потом поняла.
— Вы про Дашу? Дда… — она снова сконфузилась. — Сейчас у нас есть такая возможность.
«А как же обреченное будущее?» — чуть было не ляпнул я, но все-таки промолчал.
Конец разговора получился скомканным. Женщина закончила перевязку и молча делала узел. В этот момент в комнату вошел Максим, как всегда веселый и позитивный, что, кстати сказать, иногда раздражало. Например, сейчас.
— Привет! Уже заштопали?
— Как видишь. — я приподнял перебинтованную руку.
Макс внимательным (профессиональным?) взглядом оценил наложенную повязку, повертел в руках рукав моей куртки и покачал головой, будто в восхищении:
— Всегда думал, что везение — понятие абстрактное. Но вот передо мной сидит везение в чистейшем физическом виде. Я видел, как стрелял Человек, когда еще был целый! — он улыбнулся свое шутке, но перевел взгляд на женщину и фальшиво поперхнулся. — Хм. Так вот, про везение. Это как же нужно было сойтись звездам, чтобы всегда закрытая дверь вдруг оказалась незапертой, чтобы лучший стрелок, которого я знаю, год назад потерял руку и в итоге промазал по мишени с десяти метров? Чтобы из всех детей Рынка ты спас, пусть по случайности, именно того самого.
Мама Тимофея сложила разложенные на столе лекарства и остаток бинта в коробку, еще раз сказала «спасибо» и вышла. Я машинально кивнул и спросил Макса, когда мы остались вдвоем:
— То есть, ты считаешь, что мне повезло?
— Безусловно! — Макс, вроде как, удивился. — Человек перед тобой теперь в неоплатном долгу. Не стал говорить при Оксане, но и я, и он уже знаем про Ко-тов. — он заговорщицки подмигнул.
Удивительно? Да, но я уже устал удивляться.
— Кстати, — продолжал он, — об этих юнцах можно больше не беспокоиться.
— Вы их…
— Нет, что ты! Я осознаю, что это дегенераты и они не понимают ничего, кроме грубой
