Признаться честно — больше всего в этот момент захотелось впиться когтями в холеное высокомерное лицо и кричать-кричать-кричать… Рин сцепила зубы, чувствуя, как дрожат пальцы и чешутся клыки, прижатые к небу. Она не может себе этого позволить. Не теперь. Только от нее зависит жизнь её друга. Её брата. Половинки её души. Если ты не уберёг часть своей души — разве ты имеешь права все также свободно дышать и жить? Разве ты сможешь улыбаться и любить? А Лэйри… Вот же высокородный мерзавец. И она ещё несколько рий назад считала его привлекательным? С ним было спокойно? Забудьте, это было временное девичье скудоумие.
— Но ведь подобное обвинение и приговор неправомерны, мой принц, — она заставила себя выровнять дыхание и ответить. И что с того, что голос чуть хрипит?
— Вот как? — насмешка? Удивление?
— Подобного рода приговоры имеет права выносить только Верховный Судья Империи. Только Палач Императора… Но карри Илшиарден в отъезде… — она запнулась, но все же продолжила. Просто отступать некуда, мосты сожжены, а на трусость и осечку прав нет, — пусть я только ученица, но я в полной мере обладаю даром и это полностью подтверждено. Кроме того, я являюсь Верховной жрицей божества, который покровительствует справедливым решениям. Какими бы они ни были. Мой господин… — в зыбучий песок, так уж с головой, — умоляю вас, даруйте мне право, как вашему Палачу, как Жрице — вынести свой собственный приговор данэ Киорану!
* * *
Толпа гудела — она заполняла всю площадь Рионтэ, выливалась в переулки, теснясь. Казалось, на тебя смотрит жадное стоглавое чудовище. Жадное, злобное, жаждущее зрелища… И крови — все равно чьей. Рин поежилась — внутренне, кутаясь в длинный темный плащ, который её предоставил наследник. Сейчас она стояла за его охраной, которая укрывала чужих взглядов даже лучше, чем амулет рассеивания внимания, выданный ал-шаэ. С того момента, как она озвучила свою безумную просьбу, прошло два дня. Два дня изнурительных тренировок дара на грани потери сознания, два дня существования почти в полной изоляции в одном из закрытых объектов ИСБ. Ни один посторонний не должен был знать о том, что они задумали. Она по глупости даже не понимала сначала, в какую опасную игру ввязалась… Ярость ушла, и за крамольные мысли в адрес ал-шаэ Нильяра стало стыдно. Он приходил, когда мог, — и учил. Да, он не владел даром Судьи, но много раз наблюдал за тренировками и работой своего друга, поэтому такие советы были очень ценны.
Много раз она пыталась призвать покровителя, но все было бесполезно. Именно тогда, когда справедливость была нужна больше всего на свете, её божество упрямо отмалчивалось — глухая стена вместо связи. Игра. Не покидало ощущение, что они все играли, понимая её смысл и правила, и только она барахталась, как котенок. Признаться, это начинало надоедать. И только мысли о Кио заставляли стискивать зубы и выжимать последние крохи силы, терпя и боль, и жалящие уколы черных шипов дара. Может быть, в ней слишком мало веры? И в себя, и в других. Какая же она жрица, если до сих пор тан Ши видится чем-то нереальным — грезой, сном. Сладкое и опасное заблуждение, оно рассеялось как-то вдруг, когда перед рассветом последнего дня удалось забыться зыбким сном. В нем не было разговоров или образов — только четкое ощущение чужого присутствия и знакомая прохлада темного дара. И ощущение — неожиданное яркое и сильное чувство уверенности, надежды, одобрения. Словно кто-то невидимый погладил по голове, тихо шепча слова поддержки. «Ты даже не понимаешь, на что согласилась… Справедливость — не значит доброта и мягкость. Но ты сама сделала этот шаг. И я не могу его не оценить, моя маленькая жрица». Воображение? Правдоподобный сон?
Только, когда она проснулась, на постели лежала незнакомая одежда, на которой виднелась одна и та же нашивка — роза с черными шипами, а под ней вился девиз. Не так она думала его получить — а торжественно, совершив подвиг, из рук ректора или императора, перед восторженной толпой. Но этот дар был во сто крат ценнее. Древними рунами шарсара — явно с применением магии — было выписано «Всегда верная».
Пришедший наследник ничего не стал объяснять — чей это подарок и так было ясно. Древнее ритуальное одеяние иль-шаэссэ — боевых жриц Справедливости, его мечей. У отца тоже должно было быть такое… должно было бы. Если бы он был посвящен своему богу и принес ему клятву. Судя по тому, что в последнюю их встречу ошейник все ещё причинял ему боль — карри проявил свойственное ему упрямство, отказываясь идти на поклон. У всего есть цена… Что ж, она свою заплатит.
Одежда выглядела просто и строго, обладая какой-то неуловимой изысканностью. Мягкая теплая ткань не причиняла неудобства, брюки, сапоги с острыми мысками из кожи неизвестного существа, рубашка, пояс и длинный камзол, почти до колен, с разрезами по бокам для удобства ходьбы. Был ещё темный плащ с такой же эмблемой и девизом и серебряная брошь в виде двух переплетающихся, словно змеи, роз. Брошь она наколола на камзол, а плащ было решено оставить у наследника. Может быть, она тешила себя иллюзиями, но в эти дни с ал-шаэ было удивительно легко общаться. В мужчине не было ни высокомерия, ни надменности — даже если сначала казалось иначе. Он просто держал себя с таким достоинством, что вызывал неприкрытую робость. Властный, умный, знающий себе цену — он был словно закутан в кокон отстраненности. И только в последние иторы их занятий нет-нет да проскальзывали какие-то эмоции — но и их можно было отследить скорее по движению тела, выражению глаз, едва уловимым жестам. Извечное проклятье всех менталистов — низкий порог эмоций. Проклятье или дар — иначе они бы сошли с ума, не справившись с потоками чужих мыслей и чувств.
«Его ведут», — скользнула четкая сосредоточенная мысль, вырывая из воспоминаний.
«Его ведут», — скользнула четкая сосредоточенная мысль, вырывая из воспоминаний.
И правда — прямо напротив императорской ложи открылся портал, выпуская мрачную процессию. Сначала в него выскользнули два иршаса в боевом облачении, затем — ещё двое, ведущие скованного пленника в истинной форме, за ними замыкающий.
Из горла поневоле вырвалось шипение. Впрочем, оно потонуло в реве чужих глоток. Кио… сильный, смелый, всегда поддерживающий её Кио был таким раздавленным, что перехватило дыхание от боли. Безучастный, покорный, равнодушный к крикам, оскорблениям, брошенным из толпы камням. Магические цепи выпили все его силы, а рабский ошейник не давал пошевелиться. Швырнули. Ударили. Ублюдки! Рин сама не заметила, как оказалась в ипостаси иршассы. Мощный гибкий хвост нервно застучал по полу.
«Успокойтесь немедленно! Вы ставите под угрозы всю нашу затею. Я начинаю жалеть, что поверил вам. Вы ещё ребенок, а не беспристрастный судья. Как бы ни было больно, вы не имеете права позволить заподозрить вас в субъективности. И тем более своим поведением не должны поставить под сомнение вашу компетентность и силу. И так слишком многие после этого захотят до вас добраться»… — резкий мысленный окрик промчался холодным потоком, смывая злость и неуверенность. Все получится. Они справятся.
Она старалась отрешиться от всего. Не видеть, как приговоренного приковывают к позорному столбу и распинают заклятьями. Не слышать, как зачитывают приговор. Она и так его уже знала — Киорана приговорили к одному из самых мучительных видов казни — ему отрубят большую часть хвоста, а потом внедрят в тело особое заклятье, которое будет пожирать его заживо. К горлу подкатила тошнота. Нет, она справится. Она никогда не допустит такой несправедливости… Она никогда не простит истинным виновникам такого унижения своего друга.
Вот из ложи поднимается император — именно по его знаку начинается казнь. Все чувства обострились до предела. Ал-шаэ Нильяр шэ Льяшасс вдруг шагнул к отцу и что-то негромко ему сказал. Издалека не было видно реакции императора — не было видно даже его лица. Только ощущение, отголосок чужой невообразимой мощи.
«Идите. И предстаньте перед Повелителем как подобает. Он ждет».
