— Понимаешь, ЭКО — сложная и болезненная процедура, плюс полный отказ от секса ради зачатия. На такое трудно отваживаться несколько раз, если не веришь на все сто, что сработает. А если уж убедила себя, что все получится, тогда будешь соглашаться на ЭКО вновь и вновь, откладывая усыновление на потом. Как-то так.
— Ну и глупо, по-моему.
— Вы с Беном не хотите иметь детей — тебе Клаудиу не понять.
Саша состроила странную недовольную гримаску, но отрицать не стала.
— А ты хочешь?
— Конечно.
Будь я абсолютно откровенной, я призналась бы, что больше всего в жизни боюсь навсегда остаться бездетной. Я стараюсь не думать об этом, но мысль упорствует и пугает меня. Как объяснить это Саше? Как дать понять, что желание иметь детей уже сказывается на моем поведении, проявляется во взглядах? Что оно заставляет меня с вожделением смотреть на ее мужа?.. Нет!
— Вчера в больнице мне стало так страшно, что я расплакалась.
— Страшно?
— Да! Страшно, что у меня не будет детей. Саша, я плакала потому, что у меня нет детей, а из Клаудии в это время вычищали ребенка. Я натуральная дрянь.
Я и вправду чувствовала себя дрянью, но по другим причинам.
— Ну что ты, Тесса! В твоем возрасте одиночество наверняка тяготит, но это еще не значит, что тебе нужны дети.
— Ты так говоришь потому, что сама их не хочешь. Завидую! Это жуткое чувство, оно приводит меня в отчаяние. Вот уж не думала, что когда-нибудь отчаюсь… — Я всхлипнула и вытерла глаза.
— Ошибаешься. Я безумно хочу иметь детей, Тесса.
Я вскинула голову, перестала ковыряться в своей тарелке и уставилась на Сашу:
— А?
— Просто я считаю, что люди часто заводят детей по неверным причинам.
Я растерялась:
— Как можно хотеть ребенка по неверным причинам?
— Между желанием иметь ребенка и быть родителем — целая пропасть. Обычно люди хотят детей. И думают, что у каждого будет малыш как из рекламы памперсов.
— Это материнский инстинкт.
— Ничего подобного. Это стремление производить потомство.
— Послушай, Саша, я хочу не своего маленького двойника, а малыша, ребенка. Человека, которого буду любить. Личность.
— Так поезжай в Китай и усынови его.
— Если бы все было так просто! Но…
— Но? — подхватила Саша повисший в воздухе обрывок фразы.
Но — я хочу свою кровинку? Все же хочу маленького двойника? Хочу мужа, чтобы он любил и защищал меня, а малыш унаследовал бы его глаза и мои ноги? Хочу того, что есть у всех?
— …Но не могу обзавестись даже бойфрендом.
Уловка была жалкой, и Саша поняла это, однако тыкать пальцем великодушно не стала. Только заказала латте без кофеина с соевым молоком и морковный кекс. Я ощетинилась и разозлилась на нее. Мне казалось, Клаудии и Элу надо посочувствовать, а не докапываться до истинных мотивов их действий. В растерянности я упустила, что Саша почти в точности повторила мои слова Элу, и продолжала злиться на нее.
Конечно, она права. Желание иметь ребенка и желание быть родителем отличаются как небо от земли. В одном проявляется эгоизм, в другом — альтруизм. Если они сочетаются — прекрасно. Жаль только, случается это редко, иначе в мире не было бы столько плохих родителей. А их пруд пруди — взять хотя бы матерей Бена и Хэлен, да и моя мама далека от идеала. Я злилась на Сашу, потому что хотела пополнить ту же армию. Потому что среди ночи вдруг решила, что она замужем за отцом моих неродившихся крошек. И я бесилась, поскольку любила Сашу, знала, что она сделала правильный выбор, и этих детей мне не видать как своих ушей.
Официантка принесла кекс и кофе.
— Прости, Саша, я совсем запуталась.
— Не надо извиняться. Ты ни в чем не виновата.
Кусок кекса показался мне горьким. Я смотрела, как Саша медленно и методично размешивает в кофе коричневый сахар.
— Извиниться должна я, — продолжала она. — Для меня это слишком болезненная тема, чересчур личная. А Клаудиа имеет полное право поступать так, как считает нужным.
— Она просто хочет быть матерью.
Опять тот же странный, неодобрительный взгляд.
— О том и речь.
— Не понимаю.
— Будь все женщины такими, как Клаудиа, у меня не было бы матери.
Я вскинула брови:
— У тебя чудесная мама, которая на все готова ради тебя и твоих братьев.
— Верно. Но, как тебе известно, она меня не рожала.
Я резко выпрямилась. Как я могла забыть! Биологическая мать Саши сбежала, когда та была совсем крохой. Ее отец снова женился, когда Саше исполнилось шесть лет. Его новую жену Саша зовет мамой. А я и забыла, что мама у нее «ненастоящая». Так вот что она имела в виду.
— Тесса, перестань думать о том, что хочешь ребенка, и задумайся, действительно ли ты хочешь быть матерью. Только без умилительных подробностей — укачивание пухлого крошки, любящий муж и так далее. Думай о будничной ответственности, раз и навсегда меняющей жизнь и сводящей с ума. О том, как и чем рискуют родители. И если не передумаешь, значит, ты готова. Тогда тебя ничто не остановит. Если ты и вправду решилась.
В то утро я проснулась в отчаянии, изнывая от тягостных мыслей и до слез жалея себя, а вернулась домой будто заново родившейся — после обеда с человеком, которого меньше всего хотела видеть. Даже мой акт милосердия, поход по магазинам для Эла и Клаудии, предстал передо мной в другом свете. Мне требовалось чем-то занять себя, я боялась оставаться одна, потому что думала о Бене с тех пор, как открыла глаза. Проще сыграть эпизодическую роль в трагедии Эла и Клаудии, чем мечтать о Бене. В голове уже сложилась и безостановочно крутилась пугающая фантазия с обилием тревожных деталей: Бен признается, что его любовь ко мне не угасла; Саша и Бен соглашаются разойтись полюбовно; мы с Беном уходим вдаль на фоне живописного заката, в компании маленьких Бенов и Тесс. Ужасно. И замечательно. Соблазнительно — и тошнотворно. Правдоподобно и абсолютно нелепо.
Сбросив туфли, я плюхнулась на диван. Разберемся во всем по порядку. Да, мы переступили черту. Но всего на долю секунды. И то под влиянием обстоятельств — я имею в виду трагедию в жизни наших давних друзей, а не мое плачевное положение.
Нас остановил голос Клаудии. Будь между нами все серьезно, нас не растащили бы за уши, не образумили бы никакими криками. Тем более что под наркозом Клаудии были вовсе не нужны мои заботы — вовсе не обязательно было мчаться к ней, поправлять подушки, укрывать ее одеялом, приоткрывать форточку. Она даже не подозревала, что ее сиделкой движет не сострадание, а склонность к промедлению. Бен уехал. Не захотел дождаться меня, все прояснить, обсудить и возродить. Чары развеялись. На этот раз без помощи велосипедистки, мчащейся прямо на фонарный столб. Никто не пострадал. Ничто не сломалось. Ничего непоправимого не случилось. Момент был — и прошел.
