— Слыхал я, — сказал Звездан, — будто в Триполь хощешь ты возвращаться еще до весны?
— Была такая задумка, — ответил Мистиша.
— А мне говорил, что весною наладишься в путь…
— Зимою полозницы добрые — вмиг долечу до Киева, а то ждать придется, покуда подсохнут дороги.
Но не прочел решимости Звездан в глазах паробка. Не полозницы причиною, что оставил Мистиша теплую избу купца.
— Оно, конечно, прямиком-то ближе, — сказал дружинник, — но не всякий прямой путь вернее окольного. Приехал я сюды не просто поглядеть на тебя, Мистиша.
— Почто же еще?
— Посылает меня князь Всеволод в Новгород. Ищу попутчика.
— Уж не меня ли выбрал?
— Видимо дело, да как ты решишь?
Польстило Мистише Звезданово предложение, но как бросит он во Владимире горбуна?
И об этом подумал Звездан. Видя замешательство паробка, сам поспешил на выручку:
— Вот и Крива возьмем с тобой. Ловко управляется он с луком, а в дороге все может быть. Да согласится ли он?
— Крив не согласится?! — воскликнул паробок и живо выскочил из конюшни. — Крив, а Крив! — кликнул он горбуна: — Подь сюды!
Переваливаясь на длиных ногах, горбун появился в воротах, со света прищурился:
— Почто звал?
— Хошь, возьмем тебя с нами в Новгород? — сразу предложил ему Звездан.
— В Новгород-то? — по природной хитрости своей стараясь казаться равнодушным, спокойно отвечал Крив. — Так в Новгород, говоришь?
Звездан с Мистишей молчали. Горбун, скрывая улыбку, пощупал пальцами нос.
— В Новгород-то я со всею охотой! — произнес он наконец, уже не сдерживая радости.
— Вот и столковались, — кивнул Звездан и сразу перевел разговор на сборы. — Откладывать нам недосуг — заутра тронемся. Тебе, Крив, дам я коня и обоим одежду справную: как-никак, князевы мы послы.
На следующий день рассвет застал их уже далеко за городом. Мороз был крепок, солнце вставало в ярких столбах. Хоть и прибавил просинец дня на куриный переступ, а все к весне. Снег сверкал ослепительно, тут и там на переметенной дороге виднелись звериные наброды, деревья в лесах под приподнятым светлым небом стояли не шелохнувшись на ветках, неприметные летом, проглядывались черные птичьи гнезда.
Взбодренные морозцем, кони бойко шли то наметом, то рысцой.
Глава десятая
1
Как потревоженное осиное гнездо, волновалось и бурлило Олешье.
Никогда еще не видывал Негубка такого беспорядочного скопища судов: почти все устье Днепра от берега до берега было забито насадами, стругами, дощаниками, греческими дромонами и скедиями.
— Что это, Негубка? — спрашивал купца опешивший Митяй.
— А бог весть, — спокойно отвечал привыкший к неожиданностям Негубка. — Должно, взволновалось море, вот и не вышли в срок.
Благо, невелика была Негубкина лодия, ловко скользила между судами к берегу.
— Одного в толк взять не могу, — рассуждал купец, — почто бы это ромейские боевые корабли сгрудились в Олешье. В Русском море, почитай, и так-то не ежедень повстречаешь их, а тута на тебе!..
Еще больше разобрало его любопытство, когда пристали к берегу.
— Батюшки-святы! — хлопнул себя по бокам Негубка. — А народищу-то!..
Все свободное пространство на исаде плотно забито людьми. Трудно удивить купца, а тут изумление так и было написано на его лице.
Горя от нетерпения, первым спрыгнул на берег Митяй, схватил за руку новгородского гостя в синем зипуне:
— Аль беда какая в Олешье?
— А подь ты! — выругался гость, вырвал руку, исчез в толпе.
Негубка уже был рядом. Углядев стоявшего чуть в сторонке, возле сваленного в беспорядочную груду товара, степенного купца с окладистой пегой бородой, улыбчиво поздоровался с ним, как со старым знакомым:
— Не скажешь ли, мил человек, почто суета да шум, как на пожаре? Сколь раз хаживал через Олешье, а такого не видывал.
— Да и я попал нынче, как в мешок головой, — отвечал купец. — Ни дохнуть, ни глотнуть. Царьград, слыш-ко, лыцари повоевали — вот и набежали ромени, кто ноги унес.
У Негубки к коленкам подступила слабость, поискал глазами, где бы присесть. Негде. Зажмурился, про себя подумал: «Свят-свят, уж не послышалось ли?»
— Ты… того, — пробормотал он, — не хлебнул ли с утра-то?
— Не хлебнул я, не сумлевайся.
С трудом пробились через толпу, пошли к избе посадника. На церковной паперти вихлялся юродивый, рвал на себе лохмотья, кричал надтреснутым голосом:
— Братия!.. Христьяне!.. Пришел конец православной вере. Антихриста посадили на патриарший стол!..
Бабы плакали, мужики толпились вокруг угрюмо. Чуть в стороне разглагольствовал жирный ромей в потертой хламиде. Толмач переводил:
— Сие папы Иннокентия козни. И тако говорит сей муж: возгордился папа, вознамерился в гордыне своей положить Царьград к апостольскому престолу. Хитер-де латинянин и зело коварен. А после занесет папа стопу свою и над нашей Русью…
— Кукиш ему! — послышалось из толпы.
— А еще тако сказывает сей муж, — бесстрастно продолжал переводить толмач, не обращая внимания на шум и выкрики, — собралось-де в Венеции войска видимо-невидимо, и дож ихний (князь, должно, по-нашему), какой-то Дандоло, спевшись с папою, принялся соблазнять и златом переманивать к себе ратоворцев: почто, дескать, вам в Египет идти ко гробу господню, когда рядом Царьград, а в нем богатства неисчислимые…
— Ишь ты, — говорили в толпе, — тож себе на уме. Вера верою, да своя рубашка к телу ближе.
Растерянно улыбаясь, ромей кивал мужикам, все бойчее и бойчее лопотал по-своему. Толмач, вспотев от напряжения, едва поспевал за ним:
— И тако дале говорит сей муж: соблазнил-таки ратоворцев тот самый Дандоло, и пошли они и взяли град Задар. Задарские-де купцы зело ловки были в торговых делах и стояли у дожа того, яко рыбья кость в горле.
— Да что там дож! — выкрикнул кто-то. — Наши-то князья тоже друг у друга грады берут.
На него цыкнули. Толмач утомленно провел ладонью по лбу.
— Не томи, дале сказывай, — подстрекнули из толпы. Жарко было, люди дышали тяжело, но никто не уходил. Народу прибывало. Сжатые со всех сторон, Негубка с Митяем пытались приподняться на носках, чтобы лучше видеть ромея.
— Неча понукать, — кинул в толпу раздосадованный толмач. — Что хорошо, то с поотдышкой. Больно мудрено говорит ромей. Погодите, покуда разберуся.
— Разбирайся, да долго не томи, — сказали ему. — И мы, чай, люди. Солнышко-то и нас припекает.
Лица у всех были озабочены, переговаривались шепотом, как на похоронах.
Толмач полопотал с ромеем и, набрав в грудь побольше воздуха, бойко продолжал:
— Что дале-то, енто все обратно от папских хитростей. Тут он вот про что сказывал: мол, и сами ромеи виноваты, не то прошла бы мимо них лихая беда. Лексей, вишь ли, сын ихнего василевса, коего сбросили со стола, прибег к Иннокентию этому самому и стал просить у него за отца: посадите-де батюшку на стол, а мы в долгу не останемся.
— Золотишком, что ль, тоже расплатиться хотел?
— Не. Золотишка у самого папы вдосталь. Пообещал, вишь ли, Лексей, что за подмогу подчинят-де они с батюшкою Царьград со всеми землями и прочими градами апостольскому престолу…
— Иуда Лексей-то, — переговаривались в толпе. — Ишь, како расторговался…
— И пошли ратоворцы ко Царьграду, — продолжал толмач, — и взяли сей святой град, и порушили церкви, и многие дома пожгли, и многих людей побили, яко дикие половцы. И бежали ромеи со своей земли, дедовой и прадедовой, кто куды — иные в Трапезунд, иные к нам, в Олешье.
Говорили в толпе:
— Лихой беды не заспишь — палом она палит. Жалко, робятушки, ромея.
— Да, попало зернышко под жернов. Ни кола ни двора — куды ему нынче податься?..
Расходились в возбуждении, смекали по-простому:
— Выходит, ныне едино что Русь всему православию опора и надёжа.
— Надёжа… Вона и к Роману подсылает папа своих гонцов.
— Да гонит их Роман в шею.
Расходились, возвращались всяк к своим делам. Негубка с Митяем тоже вернулись на свою лодию. Думал-гадал купец: куды подевать запасенный для Царьграда товар? Куды направить стопы? Кому сбывать рыбий зуб, меха и воск?
Вот ведь прельщали же Негубку во Владимире: пойдем с нами в Булгар — купцов там видимо-невидимо, в накладе не останешься… Так нет — дался ему Царьград. А теперь к Булгару поворачивать — все лето потерять, и так подзадержались они из-за поздних холодов на волоках.
Одно только и оставалось, что подыматься к Киеву, оглядеться и либо через Полоцк к немцам на побережье идти, либо к уграм и ляхам через Волынь и Галич.
Ночью по левому и по правому берегу Днепра горели многочисленные костры. Под утро был большой переполох, кто-то сказал, что, пронюхав о добыче, из степи нагрянули половцы.
