Княгиня Марфа и княгиня Силье буравили друг друга злыми взглядами. Одна в память об обиде, нанесенной дочери единственной, другая — помнила муки сына любимого. Но сказать что-то друг другу о смертельной обиде, полыхающей в сердце, они не смели. Не до бабскимх распрей сейчас.
Княгиня Горлунг незаметно выглядывала среди дружины князя Торина Яромира на вечерней трапезе. А когда увидела его, сердце её забилось учащенно, дружинник был еще краше, чем она его помнила. Яромир ни разу не взглянул на неё, Горлунг знала это точно, ибо его теплый взгляд словно жег кожу, его нельзя было не почувствовать. Он забыл её, ведь у Любостая всегда много женщин, его мысли всегда заняты новой девицей, былых он позабыл. Вот и все, она может лишь изредка любоваться Яромиром так, чтобы никто не заметил. Горько.
Так и прошла вечерняя трапеза, непривычно тихо, без хмельных песен, бесед и криков дружины. Каждый из сидящих за столом княжеским, был погружен в свои невеселые думы.
ГЛАВА 24
Княгиня Горлунг, так переживавшая из-за холодности и невнимания дорогого её сердцу Яромира, была неправа. Дружинник бравый не забыл её. Как часто бывает у мужчин, пользующихся вниманием женщин, Яромир не помнил свои победы, но ту, которая ускользнула от него, он не забыл.
Поздним вечером, когда ночная властительница ярко сияла на небе, словно ухмыляясь впалым боком, князья и княгини разошлись по отведенным им одринам, дружина мирно потчевала в дружинной избе, а дозорные зевали на забороле, дверь в покой Горлунг отворилась. И мягкой пружинистой походкой в светлицу княгини вошел он, красавец Яромир. Вошел, словно к жене своей, не таясь, смело и легко, будто зверь дикий, готовый к прыжку.
Горлунг же готовилась ко сну, плела косу возле окна. Как давно она не смотрела на спящий Торинград, словно целая жизнь прошла вдали от этого места, а с другой стороны, будто никогда она и не уезжала. Вздрогнув от звука открываемой двери и страшась, что это Карн пожаловал в её покои, княгиня вздрогнула и резко обернулась.
— Здравствуй, княгинюшка, — улыбаясь, сказал Яромир.
— Здравствуй, Яромир, — шумно выдохнув, ответила Горлунг.
Она смотрела на его такое родное и любимое лицо и не могла отвести взгляд. Казалось, что за это время, пока она его не видела, Яромир стал еще краше. Словно боги его настолько любят, что награждают дружинника со временем всё большей пригожестью. Глупые, шальные мысли теснились в голове Горлунг.
— Всё хорошеешь, княгиня, — ласково сказал Яромир.
Горлунг молчала, склонив голову, она знала, что это ложь, наглая и безжалостная. Княгиня понимала, что такое супружество, как у неё, не могло украсить никого, ведь для женщины главное быть любимой мужем. Женское время — ночь, когда муж видит красоту её, сокрытую от посторонних глаз. А её ночи были горькими. Вот и одеяния у неё теперь богатые, шитые златом да серебром, из тканей заморских, да только счастья они ей не принесли и не красят вовсе.
Она стояла перед ним в простой белой сорочке, отороченной у горла кружевом, смоленая коса струилась по плечу, а лицо бледное, словно вся кровь от него отлила в раз.
— Что же ты, княгинюшка, молчишь? Али видеть меня не рада? — улыбаясь, спрашивал дружинник, глаза его горели страстно, торжествуя над ней, ведь знал Яромир, чувствовал всем своим любвеобильным сердцем, что мил он ей. Предчувствие близкой победы сжимало его сердце, Яромир был уверен в себе, в чувстве Горлунг к нему, ведь бабы они все одинаковы, что чернавки, что княгини.
— Рада, Яромир, как не рада. Я всех здесь рада видеть, — ответила Горлунг, стараясь, чтоб её голос звучал твердо и спокойно.
— Неужели я для тебя, светлая, как все? Ты для меня одна такая, — сказал Яромир, ласково касаясь её лица рукой, словно убирая невидимую пушинку.
— Нет, не как все, ты для меня особенный, и знаешь это, — нехотя согласилась она.
Казалось, что Яромир ждал этих слов, прижал её несопротивляющееся тело к себе, руки его шарили по спине Горлунг, и ей казалось, что они несут свет и тепло, так хорошо ей было в его объятиях.
— Я помнил всё это время о тебе, светлая, сердце мое увезла ты с собой в Фарлафград. Я же думал, что ты забыла меня, покой потерял совсем, — шептал ей Яромир те слова, которые она так хотела услышать.
Горлунг подняла на него глаза, черные, зовущие, молящие, ей так хотелось, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось. И когда Яромир поцеловал её, она лишь вздохнула, прижимаясь к нему крепче.
— Яромир… — шептала она, подставляя лицо для поцелуев. Вот оказывается как приятно, когда тебя целует любимый мужчина, это совсем иначе. Горлунг внезапно вспомнила быстрые, мокрые поцелуи мужа и слеза покатилась по её щеке. Карн — единственный, кто может её целовать, и боги не дали ей иного. А милый Яромир навсегда останется для неё самым любимым и самым красивым мужчиной, но чужим. Боги покарают её за это мгновение слабости, удар их будет безжалостен и беспощаден. Хотя, они и так её карают за былую гордыню и зло, разве может быть еще хуже? Нет, нельзя, она — княгиня — пример для люда своего. Только нет у неё никого люда, как нет и земли, а зваться можно хоть как.
Вдруг Горлунг вспомнила Торина, его укоризненное лицо, и такая злость её захлестнула, что вмиг прошла вся любовная слабость. Он даже не взглянул на неё нынче, а она ведь не просто дочь, причем нелюбимая как некогда, нет, она теперь считай его наследница, только опять не мила Горлунг сердцу отца.
— Яромир, отпусти, не гоже это, — тихо и очень серьезно сказала она. Момент слабости прошел, и она теперь опять княгиня, а он лишь простой торинградский дружинник. Пускай и краше всех он видимых её когда-то мужчин, но не муж он ей.
— Нет, светлая, раз я уже отпустил тебя, ушел, и ты досталась ему, — ответил Яромир, распутывая её косу, целуя шею белую.
Горлунг почудилось, что земля уходит у неё из-под ног, мурашки побежали по её коже, от поцелуев его жарких. Вот что значит быть любимой, быть женщиной… Неизведанное и такое манящие счастье… И тут шальная мысль посетила Горлунг, ведь может же быть у неё в жизни одна ночь с любимым мужчиной, один шанс почувствовать себя женщиной, любимой, любящей, хозяйкой ночи.
— Ты ведь мила мне, светлая, княгинюшка моя, как никто другой, — шептал ей Яромир.
Внезапно отворилась дверь, и в светлицу вошел Эврар, Яромир и Горлунг отпрыгнули друг от друга. Рында лишь покачал головой, глядя на свою госпожу, на Яромира Эврар не смотрел, словно и не было его здесь. А тот, увидев, что это не Карн, а верный пес Горлунг, ухмыльнулся.
— Уходи, Яромир, — твердо сказала Горлунг, словно её подменили, будто не она мгновение назад таяла в его руках.
