Само собой, я не находил себе места. По сообщению моих людей Настькину мамашу выписали уже на следующий день. Отделалась она небольшим сотрясением да парочкой царапин. Можайский с младшей дочерью и вовсе сразу же вернулись в наш город. Я рассчитывал, что и Настька с матерью в скором времени последуют их примеру, ан нет. Вот уже третью неделю практически безвылазно они сидели в своем московском доме, а если и выезжали куда-то, то с такой толпой охраны, что сам цезарь со своими преторианцами отдыхал.
Понятно, что мамаша делала все для того, чтобы оградить Настьку от меня. И, пожалуй, я бы доверил ей безопасность моей девочки, если бы был уверен, что Жанна Можайская сможет также защитить ее от собственного мужа, который не то, что родную маму, а собственную жопу готов продать ради лишнего куска. Но уверенности не было, как и покоя. Хотя, надо признать, варясь в этом дурдоме и не получая от Настьки никакой отдачи, иногда проскальзывала шальная мысль – а может, оно и к лучшему? Может, на этом надо остановиться, пока никто ничего не знает? Не разрушать свой привычный уклад жизни, свою семью, отношения с детьми, да и ей не портить беззаботную юность своими проблемами. Ведь по сути, что нас ждет лет так через двадцать? Это я в свои сорок точно знаю, что нашел ту самую, подходящую мне на все двести, с которой действительно могу быть счастливым. А она? Что она в девятнадцать лет может знать о жизни, о мужиках, об отношениях? Нужен ли я ей буду по итогу, если она уже сегодня готова дать заднюю?
Такие сомнения обуревали меня. Подавить их становилось все сложнее, особенно, в моменты, когда, как сейчас, по приезде домой обнаруживаю, что дети отправлены к бабушке, а в столовой ужин на двоих с вином и неловко улыбающейся Ларкой в каком-то сексуальном, шелковом платье, больше похожем на ночную сорочку, с разрезом от бедра.
– Привет, – прижавшись ко мне всем телом, выдыхает жена куда-то мне в шею и мимолетно касается губами моей щеки.
Понятно, что на перемирие настроена конкретно. Видимо, решив, что раз я теперь ночую дома, то загул закончился, и можно возобновить супружеские отношения.
Раньше это всегда срабатывало, мы как будто перезагружались и начинали с чистого листа. Но теперь… Я впервые не знал, как быть.
Лариса суетилась вокруг стола, спрашивала про работу, рассказывала про успехи детей, про последние новости. Я на автомате открывал вино, слушал, смотрел и задавал себе вопрос: зачем мне соплюха, у которой семь пятниц на неделе? Зачем весь этот головняк, когда вот она – женщина, которой не надо ничего объяснять, чтобы быть уверенным в ее выборе? Которая пусть давно уже не любит, впрочем, как и я ее, но надежная, своя, родная. Знает меня вдоль и поперек: все мои отбитые привычки, поэтому кладет мне ложку вместо вилки для салата, зная, что мне так больше нравится, и плевать на этикет, ставит передо мной маринованные огурцы, потому что я так с детства привык.
Да. Она всё знает, всё понимает. Прекрасная мать, примерная жена, да и человек неплохой. И тем не менее, перед мысленным взором стоит Настька, и я снова спрашиваю себя: «Зачем она мне?».
Наверное, не будь я такой циничной сволочью, ответил бы «Люблю!». Но меня на хромой кобыле не объедешь, я в мистику и единение сердец не верю, эта сентиментальная шелуха ни о чем мне по сути не говорит.
А суть в том, что мне с Настькой ох*енно. Несмотря на все непонятки, сложности, истерики, а может и благодаря им, мне с ней хорошо, весело, на одной волне. Я, будто снова полный сил и энергии восемнадцатилетний пацан. Мои вечные спутники последних десяти, а то и пятнадцати лет: скука, пресыщенность и усталость исчезли. Все заиграло новыми, яркими красками. Я почувствовал себя по-настоящему живым, будто открылось второе дыхание. И это не какая-то новизна ощущений. Баб у меня было много всяких разных: и молодухи безбашенные, и скромные лани, и роковухи за тридцать, и умницы-разумницы, но только с Настькой я совпал по всем фронтам, вновь ощутил вкус жизни.
Она меня вдохновляла, держала в тонусе. Все с ней было по-особенному, даже секс. Хотя, казалось бы, чем там еще можно меня удивить? А она и не удивляла, просто отдавалась мне так, что я безоговорочно признавал – это лучший секс в моей жизни. Такого порева у меня даже во времена комсомола не было.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Настька, пожалуй, единственная женщина, которая хотела именно меня. Ни просто секса, ни каких-то ништяков, ни олигарха Долгова, а меня. Это большая редкость.
И нет, я не страдаю комплексом неполноценности. Боже упаси. Просто остальных баб ослепляют мои капиталы, и они начинают видеть машины, яхты, самолеты, меха, драгоценности. Где уж им за подобной горой радостей жизни разглядеть меня? А Настька ничего этого не видит, ей просто Серёжу подавай. Она знает, что мои капиталы – есть следствие моей личности. И эта личность ей нравится, она ее возбуждает, будоражит, манит, а я на эту наивную, бескорыстную дурь, называемую «любовью» тупо и самодовольно (экий я ох*енный) подсел, как на чистый колумбийский. И сейчас, как никогда понимаю, что соскакивать не хочу.
Не хочу я больше этих натужных ужинов, лицемерия, безуспешных попыток залатать разорванное одеяло. Ни ради детей, ни из благодарности к Ларке, ни потому что так положено – укреплять многолетний брак любым сподручным клеем.
Жизнь одна и это всегда поиск счастья. Кто-то находит его в тихой гавани, кто-то – в стакане воды на старости лет, кто-то в карьере, успехе и прочей шизе… я свое нашел в Настьке.
И пусть однажды она бросит меня старого самодура, пусть растопчет своими обалденными ногами, переступит и уйдет к другому: молодому и полному сил. Пусть. Но пока жизнь даёт мне возможность быть счастливым, я, черт возьми, выжму из этой возможности максимум.
Поэтому, когда по окончанию ужина Ларка подходит ко мне со спины и, обняв за шею, начинает медленно целовать, аккуратно убираю ее, скользнувшие по моей груди, руки. Поднимаюсь из-за стола и отхожу к окну, собираясь с силами для тяжелого разговора.
– Долгов, ты издеваешься? – ожидаемо взрывается Лариса. – Я по-твоему, железная что ли или ты меня уже мысленно в монастырь сослал? Может, мне тогда тоже завести себе кого-то на стороне и не…
– Давай разведемся, – спокойно прерываю поток праведного негодования и поворачиваюсь к жене.
– Что? – вырывается у нее ошарашенный смешок. Она смотрит на меня во все глаза и по всей видимости пытается понять, какого лешего происходит.
Предложения подобного толка – исключительно ее прерогатива. Я не имел привычки чуть что подавать на развод. За двадцать лет ни разу даже не произнес это сакральное слово. Если меня что-то не устраивало, я просто посылал Ларку в эротическое пешее и занимался своими делами. Так что ее удивление вполне понятно.
– Ты слышала, – невозмутимо отзываюсь и, подойдя к столу, наливаю полный бокал вина, который тут же осушаю в пару глотков.
– То есть? – все еще не может прийти в себя Лара.
Наверное, нужно было как-то ее подготовить, а не сваливаться, будто снег на голову. В конце концов, это далеко не сиюминутный порыв, навеянный размышлениями о смысле жизни, иначе я развелся бы в тот же день, как понял, что без Настьки мне вилы.
Но подходящий момент с минимальными рисками настал только сейчас. У Можайского, наконец, получилось под благовидным предлогом убрать тестя с должности председателя краевого Законодательного собрания, а Ларкин брат смог взять кредит, чтобы выкупить мою долю лесопилки, так что проблему и ценность они для меня больше не представляли. Оставалось только мирно решить вопрос с Ларисой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Получится ли? Я, если честно, не уверен. Но пока правда о нас с Настькой не всплыла, меньше вероятности, что жена пойдет на принцип и начнет вставлять мне палки в колеса своими десятью процентами акций. Да и я все же рассчитываю, что она, в первую очередь, будет думать о благополучии и безопасности наших детей, нежели о своих бабских обидках.
– То есть – оформим брачный договор задним числом и на неделе подашь заявление на развод, – поясняю сухо. – Ситуация накаляется, не знаю, смогу ли избежать суда. Зойка, кажется, что-то намутила. Конечно, мы будем пытаться перекинуть аварию и ряд сделок, оформленных задним числом, на Назарчуков, но сама понимаешь, это писано на воде. Начинается очень грязная возня, в ход пойдёт всё и все. Мне нужно быть уверенным, что ты с детьми в безопасности, как и наши деньги. Все недвижимое имущество оформим дарственной на детей, так мы избежим возможной конфискации, остальное, не считая оффшорных счетов, тебе и детям пополам, считай, это компенсация за двадцать лет и десять процентов акций. Перепишешь их на меня при разводе. Никакой связи с заводом у тебя быть не должно. Как только подготовят документы, вы уедите. Для всех, даже для родителей, просто, как будто в отпуск на весенние каникулы. И пока все не уляжется, будете переезжать каждые две недели. Думаю, до августа вопрос с заводом будет закрыт, и тогда уже, как и планировали, осядите в Калифорнии под своими именами.
