мнению, из кости)66.
Таким образом, оказывается, что в последний великий период палеолитической охоты существовал культурный континуум, простиравшийся от Пиренеев до озера Байкал, откуда бóльшая часть культуры, а также некоторые расовые признаки охотничьих племен Северной Америки были заимствованы в течение тысячелетий после окончания палеолита. По всей видимости, была установлена значительная преемственность, простирающаяся во времени и пространстве от верхнего палеолита в Европе до последних великих охотников североамериканских равнин. Всюду данная традиция впитывала влияния как местного ландшафта, так и соседних неолитических и постнеолитических культур. Тем не менее во всех случаях можно легко выявить устойчивый комплекс мотивов, который явно относится к охотничьей, а не к оседло-земледельческой социальной системе. И одной из наиболее устойчивых его черт является ассоциирование шаманского транса с полетом птицы. Ястреб и орел, дикий гусь и утка, похоже, распространены по всему ареалу, но в отдельных регионах могут появляться и другие птицы: сова и стервятник, ворон, сорока или дятел. Последний – из-за красного всполоха на голове – часто является главным героем в сюжете кражи огня.
Как показал проф. Мирча Элиаде в своем исчерпывающем исследовании данной темы67, главный талант шамана заключается в том, чтобы по желанию впадать в транс. Ритмы шаманского барабана, как и ритмы индоарийских ведических гимнов, задуманы как крылья, крылья духовного перемещения: они одновременно возвышают дух шамана и вызывают его подручных. И именно в этом трансе он совершает свои чудесные деяния. В этом трансе он летит, как птица, в верхний мир, или спускается, как олень, бык или медведь, в нижний мир. У бурят животное или птица, охраняющие шамана, называются хубильган, что означает «метаморфоза», от глагола хубильку, «изменить себя, принять другую форму»68. Первые русские путешественники в Сибири в первой половине XVIII века отметили, что шаманы разговаривали со своими духами странным, скрипучим голосом69. Они также обнаружили многочисленные изображения гусей с распростертыми крыльями, иногда сделанных из латуни70. И здесь необходимо вспомнить, что в Мальта, палеолитической охотничьей стоянке, где было обнаружено не менее двадцати женских статуэток, также было найдено несколько летящих гусей и уток, вырезанных, как и статуэтки, из кости мамонта. Летящие птицы на самом деле были найдены на многих палеолитических стоянках; а под крылом одного из образцов, как я уже отмечал, появилась самая ранняя свастика, о которой мы имеем сведения. Как и свастики на гораздо более поздней посуде Самарры высокого неолита, эта имеет зловещую форму, которая, по мнению д-ра Юнга, обычно символизирует регрессивный процесс (такого рода процессом, пожалуй, можно считать полет шамана). И мы должны помнить, что в палеолитической пещере Ласко изображен шаман, лежащий в трансе, в маске птицы и с фигурой птицы, сидящей на посохе рядом с ним. Шаманы Сибири носят такие костюмы птиц по сей день, и считается, что многие из них были зачаты своими матерями от птицы.
Во многих концах света душу изображали в виде птицы, и птицы обычно выступают в качестве духовных посланников: ангелы – это тоже видоизмененные птицы. Но птица шамана обладает особым характером и силой, наделяющей его способностью летать в трансе за границы жизни и все же возвращаться. Вот, что рассказал один тунгусский шаман: «Наверху есть особое дерево, где воспитываются души шаманов, прежде чем они стали таковыми. На этом дереве на ветвях есть гнезда (в которых лежат, воспитываются души). Дерево это называется “тууру”. Чем выше на этом дереве находится гнездо, тем сильнее бывает, больше знает и дальше видит воспитавшийся в нем шаман»71. Таким образом, шаман – это не только обитатель, но даже привилегированный отпрыск тех сфер силы, которые невидимы для нашего обычного бодрствующего сознания, но которые все могут ненадолго посетить в видении. Он же странствует по ним свободно.
Мы заметили, что птицы, найденные в Мальтá и на других палеолитических стоянках, – это утки и водоплавающие птицы, дикие гуси; и я попытался также обратиться к богатому контексту ассоциаций, связывающих фигуру птицы с духовным полетом шамана. Близкой оказывается и фигура героя-обманщика, титана, приносящего огонь, и демонического врага богов. Позвольте мне теперь добавить, что индуистские мастера йоги, которые в своих трансовых состояниях выходят за пределы рамок мышления, известны как хамсы, что означает «дикий гусь» или «лебедь». В образах традиционного индуизма дикий гусь символизирует брахмана-атмана, конечную, трансцендентную и в то же время имманентную основу всего бытия, с которой йогу удается отождествить свое сознание, таким образом выходя из сферы бодрствующего сознания, где А не есть не-А, и даже за пределы сна, где все сияет своим светом для необусловленного, недвойственного состояния «меж двумя мыслями», когда полярность «субъект – объект» полностью преодолена и даже различие между жизнью и смертью снимается.
Но прежде чем продолжить этот полет, мы должны на мгновение остановиться и еще раз рассмотреть вопрос природы и функции символа.
Мифологии соединения и отъединения
Теперь можно выделить две противоположные функции религиозного символа. Первая – вовлечение, соединение; вторая – отъединение, перемещение и метаморфоза. В первом случае иллюстрацией будет социальная мандала иератического города-государства, которая вовлекает каждого члена в контекст переживаемой значимости, связывая его как часть с целым. Равноценным примером можно считать средневековую мандалу Церкви воинствующей, страждующей и торжествующей. Значение, или конечная основа, такого символа не подлежит сомнению. Подобно успешному произведению искусства, это самоцель, сообщающая разуму, созерцающему его, ощущение счастья, а жизни, вовлеченной в него, – ощущение смысла. Вспомним слова д-ра Юнга о том, что символ в отличие от знака является «наилучшим выражением или формулою для сравнительного неизвестного, наличность которого, однако, признается и требуется»72.
Таким образом, когда символ функционирует для вовлечения, наш разум находится под действием чар самого символа, одновременно получая необходимую информацию и защиту от неизвестного. Но когда символ функционирует для отъединения, перемещения и метаморфозы, он становится катапультой. В Мундака-упанишаде есть наглядное представление о символе, функционирующем таким образом:
Пранава – лук, стрела – Атман, Брахманом зовут эту цель;
Следует, не отвлекаясь, узнать его. Пусть [человек] соединится с этим [Брахманом], как стрела [с целью]73.
Ритм шаманского барабана – это пранава, слог АУМ. Транс шамана – это птичий полет оперенной стрелы. Его разум, освобожденный от прибежища символа, должен непосредственно встретиться с mysterium tremendum неизвестного.
Но неизвестное имеет две степени. Есть (1) относительно неизвестное и (2) абсолютно непознаваемое. Можно сказать, что относительно неизвестное представлено психологически – содержанием бессознательного, социологически – динамикой истории, а космологически – силами Вселенной. Это то неизвестное, к которому отсылает термин parokṣa, означающий «за пределами досягаемости глаза». И то, к чему parokṣa отсылает, воспринимается бодрствующим сознанием не сразу. Эти явления называют адхидайвата, т. е. «ангельские» или «божественные». Святые и мудрецы лицезрели их в видениях, и поэтому говорят, что они относятся к области «сновидения».
