К чему приводит в поэзии состояние подобной легкости бытия, вполне, впрочем, выносимой? Какие у нее новые координаты, коль скоро достигнуть определенности смысла больше невозможно, нельзя надеяться испытать боль или радость, а только перепевы былых ощущений, как с этим быть?
Должна очиститься реторта,и перегонный куб – остыть,поэзия – до мяса стерта,как много надобно забыть!
В расстегнутых ширинках комнат,клавиатуру теребя,но, кто рискнет и нам напомнит,что надобно забыть себя?
О, сколько жести в этом жесте,багровой кожи с бахромой……я позабыл, в каком ты месте,читатель нелюбимый мой.
И я хлебал из общей кружкилитературный cabernet,и не заметит новый Pushking,что старого на свете нет.
В этом анизотропном мире, где все направления равновероятны и все реакции идут в дело, возможно разве что помимо прямого намерения попасть в точку, предсказать развитие событий в нашем приземленном одномерном виде. Здесь Александр Кабанов силен, многие его тексты как будто бы предназначены для того, чтобы стать пророческими, воплотиться в реальность.
Отечество, усни, детей своих не трогай,ни плавником, ни ласковой острогой,ни косточкой серебряной в «стволе»…Славяне – очарованная раса,ворочается пушечное мясов пельменях на обеденном столе.
А я – любовью сам себя итожу,ты – в переплете, сбрасываешь кожу,как сбрасывают ветхое враньев считалке, вслед за королем и принцем,так бьют богов, так пробуют мизинцем –отравленное зеркало мое.
Трехцветная юла накручивает мили,вот белый с голубым друг друга полюбили,вот красный оросил постельное белье…И ты рисуешь профиль самурая,от нежности и от стыда сгорая,отравленное зеркало мое.
В остальном же пока в стихах Кабанова царит все то же вавилонское смешение и смещение слов и вещей, фактов, достоверно доказуемых и легендарных, лиц реальных и литературных. Караул от всего этого давно устал, правда-правда, остается надеяться, что и сам поэт это понимает.
Он бряцает на мандолине в Чуйской долине,где у солнца лысина в бриолине,иногда к нему приезжает Чингиз Айтматов –налегке, без секьюрити и адвокатов.
Говорят, что это – Манас, друг Тохтамыша,богатырь и поэт, переживший свою легенду,у него караван гашиша и буддистская «крыша»,а что еще надо, чтоб встретить старость интеллигенту?
Кушай конскую колбасу, вспоминай Пегаса,проверяй на вшивость мобильник и жди приказа,а когда он придет – вызывай на себя лавину,человек дождя и йети наполовину.
(«Манас»)За новым поворотом века – новые тропы русского стиха. Пройти по ним сможет не просто идущий, а тот, кто обладает смешанным опытом травматического наслаждения. Я уверен, что Александр Кабанов – именно их таких поэтов, так что все еще будет, обязательно будет…
Библиография
Образование в Японии // Неприкосновенный запас. 2001. № 5 (19).
Ласточка / Александр Кабанов. 2002.
голоса // Арион. 2003. № 2.
Айловьюга. СПб.: Геликон Плюс, 2003. 144 с.
Из перехваченного письма // Интерпоэзия. 2005. № 3.
[Стихи] // Новый Берег. 2005. № 9.
За рюмкою смолы // Новый Мир. 2005. № 10.
Крысолов. СПб.: Геликон Плюс, 2005. 144 с.
Какое вдохновение молчать // Дети Ра. 2006. № 6.
Поэзия странное дело… // Зарубежные записки. 2006. № 7.
Ребенок ua // Знамя. 2006. № 8.
Ужин с натурщицей // Континент. 2006. № 127.
Стихотворения // Новый берег. 2007. № 15.
Аблака под землей. М.: Изд-во Р. Элинина, 2007. 106 с.
Рукопись в прибое // Новый мир. 2008. № 3.
Больно надо // Дружба народов. 2008. № 6.
Стихотворения (из цикла «Приборы бытия») // Новый берег. 2008. № 22.
ВЕСЬ. Харьков: Фолио, 2008.
Комиссар катанья // Новый Мир. 2009. № 1.
Раздвоенное слово // Октябрь. 2009. № 2.
«Крыша этого дома пуленепробиваемая солома…» и др. // Волга. 2009. № 5–6.
Точка от укуса // Дружба народов. 2010. № 5.
Исход москвичей // Новый мир. 2010. № 6.
[Стихи] // Урал. 2010. № 9.
«Венецианский триптих» и девять других стихотворений // Сибирские огни. 2010. № 11.
Бэтмен Сагайдачный. М.: Арт Хаус медиа, 2010. 160 с.
По ком скрипит кровать // Интерпоэзия. 2011. № 7.
Боевой гопак // Дружба Народов. 2011. № 7.
Стихотворения // Новый Берег. 2011. № 34.
Русский индеец // Новый Мир. 2012. № 11.
Толкователь спамов // Интерпоэзия. 2013. № 3.
Под небом из бесплатного вайфая // Дружба Народов. 2013. № 4.
Случайное возгорание // Интерпоэзия. 2014. № 2.
Горящий сахар // Новый Мир. 2014. № 5.
Из книги «Волхвы в планетарии» // Дружба Народов. 2014. № 7.
Геннадий Каневский
или
«Не называй свою смерть по имени…»
Точный, легкий, экономный – это я про Геннадия Каневского: попытки с налета определить его манеру удаются не очень, хотя все поэтические компании и контексты понятны с первого вздоха. Каневский – больше очевидной понимающему взору суммы источников и ориентиров – в этом все дело, его поэтика не сводится к известному и родственному, но сохраняет и накапливает родство с многими смыслами и приемами, издавна живущими вокруг русских стихов.
Что умеет Каневский? Держать тему, расщепленную на насколько вариаций, видеть партитуру целиком, переступая через барьеры отдельных партий. Вот достаточно простой случай:
с неба тревожный весенний светпод ногами вышивка крестик гладьможет быть за каждым приходит смертькак из школы родители забиратьстоит она на трамвайном кругусозывая ветер со всех сторонодноклассники машут и вслед бегутворобьи галдящие средь воронбесполезно просить погулять ещелужи грипп мороженое все делапослезавтра устный потом зачетговорящий куст посреди столакому наливают вино не мнепод трамвайные звоны издалекао ком говорят во втором окнес занавеской оборванной с уголка
Здесь сопряжены две темы, вполне совместимые, восходящие к исходной метафоре, построенной вокруг простого слова «забирать». Среди его значений есть и другие («забирать в армию», например), но и два совмещенных в партитуре Каневского достаточно очевидны: «забирать из школы» и «смерть забирает». Сам по себе прием не нов (первое, что приходит на ум: сочетание картин игры на рояле и кормления птиц в хрестоматийной «Импровизации» – Я клавишей стаю кормил с руки…). В чем приращение смысла по Каневскому? Найдем два отличия.
Во-первых, каждая из картинок не только поясняет другую, но и продолжает жить своей жизнью, развиваться и расти, как будто и нет базовой метафоры, накрепко сращивающей их воедино. Картинка, увиденная глазами школьника, ожидающего прихода родителей, минуя мотив учебы, наращивается обертонами, по всей вероятности, более поздними, уже студенческими («устный», «зачет»), а тема прихода смертного часа подзвучена аккордом из «Заблудившегося трамвая» («трамвайные звоны…»).
Во-вторых, в отличие от высоких образцов музыкально расщепленных на партии стихов-импровизаций («грохочущая слякоть» + «шумней чернил и слёз» = «писать о феврале навзрыд») у Каневского демонстративно отсутствует тема самого процесса написания стиха, творчества, преображения жизни в звук и т. д. Самоумаление последовательно: к нам обращается не творец, но рассказчик: иногда взволнованный и стремительный, но всегда подчеркивающий свою схожесть с любым человеком вокруг, твердо рассчитывающий силы и средства воздействия на читателя, экономно пользующийся арсеналом поэтических приемов – одним словом: точный, легкий, экономный, что и требовалось доказать.
Возьмем более сложный случай реализации летучей манеры стихописания Геннадия Каневского. Здесь уже не сад расходящихся тропок – расщепление темы на параллельно существующие партии, но коллизия между реальностью и ее описанием, которые не соседствуют, но борются друг с другом не на жизнь, а на посмертное существование:
я говорю метель а ты не веришья напеваю снег а ты не слышишь
ты знай себе скользишь по тротуарамна маленькой березовой дощечкевсё валится всё под уклон слетаети тенькают серебряные пули
она москва ее лепили бесыгде шаг шагнет подземные провалыгде матюкнется там холмы такие
что по пути домой зайди на рыноккупи грудинку и горох для кати
я говорю а как горох о стену
Классические аристотелевские принципы подражания действительности то ли трещат по всем швам, то ли получают новое подтверждение. Мимесис не только не преображает жизни, он не отменяет ее автономного существования, реальность продолжает существовать и после акта творения художника, причем это ее бытие не ведает случившегося с нею преображения. Но все же в присутствии описания объект описания не может быть равен самому себе, обретает дополнительное зеркало, для рассматривания и обдумывания себя. Не два параллельных пересказа, но пересказ и предмет пересказа живут в одну сторону от границ жизни и небытия. Вот почему так привлекательно в стихах Геннадия Каневского сосуществование многоразличного, несовместимого, наличие параллельных историй – от бытовых до философских. Конечно, поэт и сам все о себе прекрасно понимает, однако его «филологические» декларации отменяют сами себя уже в заглавии
