ради, его тень вроде бы как-то уменьшилась. Она уже не так ревниво и властно льнула к нему. Она не закручивалась вокруг его плеч и ног. Она просто маячила у него за спиной. Мне снова стало видно папину дождевую тучу. Она всё ещё была чёрной, но не такой тёмной, кое-где посерее, и это должно было внушать надежду.
Проблема была в том, что раз папа не ходил на работу — отчасти из-за расчистки путей, отчасти по собственным причинам, поскольку ему было трудно даже выбираться из постели, — я всё больше беспокоилась о том, как мы попадём в субботу в Лондон на шоу «Большой бал», куда нам прислали билеты. Я подняла эту тему в разговоре с чрезвычайно взвинченной мамой утром в пятницу, в день её первого спектакля.
Когда я встала, мама уже сидела внизу, попивая кофе и бормоча себе под нос. Вид у неё был измученный. Кожа выглядела натянутой и серой. Вокруг неё закручивались оранжевые и жёлтые завитки с тёмно-синими искрами, но ближе всего к её телу держался зеленовато-коричневый цвет, от которого у меня появилось лёгкое ощущение тревоги. Выглядело так, будто к ней липло что-то нечистое: что-то в духе Маркуса, незачем и гадать. Она то и дело прикасалась к серебряному ожерелью, украшенному первой буквой её имени. Эта «Р» блестела и пускала зайчики от потолочных ламп на кухне. Они метались повсюду, будто выпущенные на волю и готовые сеять хаос.
— Красиво, мам. Новое?
Думаю, я уже знала, каким будет её ответ.
Она слегка покраснела и посмотрела вниз на ожерелье, будто удивившись, что она, оказывается, безотчётно теребит его.
— Ну да, новое. Маркус вчера подарил его мне на счастье. Очаровательное, правда?
— М-м-м-м, ну если тебе нравятся подобные штуки, — небрежно откликнулась я.
Она взглянула на меня с интересом:
— Это всего лишь ожерелье, солнышко. Маркус же не купил мне личную яхту! Ты думаешь, папа станет ревновать?
Я тяжело вздохнула:
— Я думаю, что папе сейчас вообще ни до чего нет дела. А завтра он должен был везти нас на «Большой бал». Как он собирается это сделать, если даже из кровати едва вылезает?
Мама взяла моё лицо в свои ладони:
— Так, послушай меня, Рози. Твой отец завтра ОТВЕЗЁТ тебя, Лоис и Эди на «Большой бал», даже если это будет последним, что он сделает в своей жизни. Он дал обещание, и он его исполнит. Положись на меня.
Она пошла наверх. Отчасти я почувствовала облегчение оттого, что мама собирается это уладить, а отчасти досаду, что я позволила ей отвлечь моё внимание от ожерелья, которое подарил ей этот негодяй Маркус.
Я задумчиво жевала свой круассан, не обращая особого внимания на мамин голос, доносившийся сверху на повышенных тонах. Не уверена, что, если она станет кричать на папу, это что-нибудь сильно изменит.
Однако спустя несколько минут папа исправно появился, в халате с Дартом Вейдером, небритый и слегка с душком. За ним тащилась Лоис, захватив с собой Би, желавшая непременно побыть рядом. Он молча сделал кофе для себя, несколько тостов для Лоис и сел за кухонный стол, потягивая напиток из своей чашки. По крайней мере, он встал с постели, со сдержанным оптимизмом подумала я.
Мама снова появилась на кухне и шлёпнула на стол конверт с билетами на «Большой бал».
— Мне пора, девочки. Увидимся завтра утром, перед вашей поездкой. Пожелайте мне удачи — или лучше скажите «ни пуха ни пера» или «чтоб тебе провалиться».
— Мамочка, почему я должна желать тебе провалиться? — пискнула Лоис. — Пожалуйста, не проваливайся.
Мама рассмеялась и наклонилась, чтобы от души поцеловать Лоис в щёку. Я отдала ей открытку, которую мы в порядочной спешке сделали прошлым вечером. Снаружи было нарисовано большое красное сердце — я сделала контур, а Лоис раскрасила, — а рядом с ним стояли схематичные фигурки: мама, папа, Лоис и я.
Ещё там была надпись с блёстками — «Желаем удачи!», а внутри было написано:
Дорогая мама!
Мы уверены, что ты будешь замечательной Мартой! Надеемся, что ты не забудешь слова, а если забудешь, то ни в коем случае не говори «Бе-е-е!».
С любовью, Розмари и Лоис.
У мамы на глазах навернулись слёзы.
— Это так мило, спасибо вам, девочки. Я найду для неё самое лучшее место в своей гримёрке и прикоснусь к ней на счастье, прежде чем выйти на сцену сегодня вечером.
Мама с вызовом посмотрела на папу, который завалился в кресло, потягивая кофе.
— Что ж, дорогой, не думаю, что смогу взять с собой тот огромный букет, который ты подарил мне на удачу.
Папа не ответил (понятное дело, он не принёс ей никаких цветов), однако порылся в кармане своего халата и извлёк открытку.
— Сегодня вечером ты будешь блистать, дорогая, — прошептал он, вручая маме открытку из серии «Чарли и Лола», украшенную надписью «Я видел Биг-Бен». Это такие открытки, на которых нарисованы двое детей.
Мама прочла открытку и сунула её к себе в сумку.
— Спасибо, Джон. — Она чмокнула его в макушку, обняла меня и Лоис и сразу же скрылась за дверью.
Не знаю, что было в той открытке, но догадываюсь, что что-то хорошее, иначе она не стала бы целовать папу — она бы его стукнула. Однако от меня не укрылось, что открытку-то он, разумеется, выдрал из книжки Лоис «Чарли и Лола едут в Лондон»: там в конце как раз были две открытки, которые можно вырезать из книги и использовать по-своему. Мы этого так и не сделали, так что я была готова побиться об заклад, что, если бы я прямо сейчас пошла и заглянула в ту книгу, там не хватало бы одной открытки. Надеюсь только, что Лоис не заметит.
Школьный день, казалось, тянулся без конца, но наконец раздался звонок, и я буквально сгребла все свои вещи и выскочила из класса.
Я в нетерпении ждала, когда покажется папа, сожалея, что вместо него нас не забирает кто-нибудь из наших постояльцев. Я была бы так рада прямо сейчас увидеть милую Филлис с её долговязыми ногами-ходулями и искренним стремлением помочь, что обычно приводило к разным авариям. Но есть надежда, что завтра мы с ней увидимся — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Я по-настоящему соскучилась по всей четвёрке.
Я увидела, как тёмная папина фигура приближается ко мне вместе с Лоис, прилепившейся к нему, словно моллюск к днищу корабля. Папина тень свалилась с его плеч, и я различала лишь её остатки, цеплявшиеся за его лодыжки, пытаясь
