Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но это же просто группки экстремистов…
— На Богомдарованном они вышвырнули управляющего с прииска и было их… я думаю, все приложили к этому руку. В Камышовке за резолюцию Совета, обратите внимание Совета, о разделе земли, о недоверии правительству голосовало свыше восьмидесяти процентов. Ваше так называемое оппозиционное меньшинство не дает коров моим заготовительным конторам, а это значит — осенью я должен платить за мясо в полтора-два раза дороже. Обратите внимание на рост политических требований. Сколько денег я просаживаю в вашу шарашкину партию?
— Аркадий Илларионович, оскорбляйте меня, но не трогайте великую партию.
— Пузыритесь? Но и субсидии от меня вы будете получать в соответствии с конъюнктурой в деревне и на моих приисках, настоящей конъюнктурой, не дутой вашими комитетами. Сократятся заготовки в конторах — сократятся и субсидии; забастуют рабочие на руднике — просите субсидию в стачечном комитете. Где Евгения Грюн?
— Все еще в селах, на митингах.
— Очень жаль. Она единственно светлая голова в комитете. Мне надо ее увидеть. А пока… надеюсь вы сообщите мне, какие меры вы собираетесь принимать. Поймите, мы теряем массы, и конъюнктура в селах хуже некуда. Кстати, вы не читали Маркса? Очень рекомендую снова прочесть, и надеюсь в среду… часа так в два-три вы мне сообщите, что предпринимаете для выправления дел. А функционеров ваших гоните немедленно, пока они не загубили все дело. И, видимо, мне придется самому принять меры для охраны своих интересов.
И еще, дорогой Викентий Александрович, примите к сведению. Некоторое время назад я имел разговор с Керенским. Он был моим адвокатом, и наши добрые отношения до сих пор сохраняются. Я сказал ему, что вынужден отступать перед рабочими, перед крестьянами, что в силу правительства веры нет. Александр Федорович сказал, что на этих днях правительство примет эсктраординарные меры. И добавил: армия ненадежна и для спасения России от большевистской заразы необходимо сплочение всех сил, от меньшевиков и эсеров до пуришкевичей, Марковых и мещерских. До скорого свидания, Викентий Александрович, пока я вынужден защищаться сам! — И позвал секретаря.
— Пошлите ко мне Сысоя Козулина.
10.
В тот вечер, запыленный, уставший, сменив по дороге на постоялых дворах двух лошадей, Сысой добрался до заимки, стоявшей неподалеку от тракта. Хозяин хорошо знал Сысоя и молча указал на сеновал.
— Ротмистр Горев… Ротмистр Горев, — будил Сысой лежавшего на сене заросшего, небритого человека в грязной рубахе. — Ротмистр Горев…
— А? — тот вскочил на колени и сунул руку в карман. Но, узнав Сысоя, снова опустился на сено. — Ты, остолоп, какое имеешь право меня будить? Мало учили тебя в участках?
— Вам письмо от Аркадия Илларионовича…
— Так сразу и говори, недотепа. Давай.
Распечатав конверт, долго читал, перечитывал, кряхтел, чесал волосатую грудь и недоуменно поглядывал на Сысоя. А тот легонько хлестал прутиком по голенищам сапог и насвистывал песенку про златые горы.
«Здорово получилось. Наорал. Высрамил. А теперь сидит и кукиш целует», — Сысой искоса поглядывал на Горева и наслаждался его обескураженным видом. Молчание затянулось, но уж во всяком случае Сысой не нарушит его. Пусть ротмистр сам начинает.
И Горев был вынужден начать. Прежде всего он натянул на голые ноги сапоги, подпоясал рубашку тоненьким ремешком, спросил:
— Ты… Простите, вы знакомы с письмом?
— А как же… — бж-жик прутиком по голенищу. — Перед тем как письмо запечатать, Аркадий Илларионыч велел на память все выучить.
— М-мда… И что же я должен делать?
Снова молчание. Каждой минутой проволочки Сысой мстит за недавние окрики.
— Вы… ротмистр Горев… — говорит он, растягивая слова для важности, как это делает сам Ваницкий, — поступаете в мое подчинение.
— Распоряжение, черт возьми.
— Подчинение, ротмистр… и без всяких чертей. В баню сходите, а то от вас несет, как от козла. Сапоги снимите, не то по сапогам вас сразу признают за офицера. Оденьтесь под крестьянина. Возьмите у хозяина лошадь с седлом и покажите усердие… Я умею ценить усердие в людях. Соберите человек тридцать старых жандармов, шпиков, городовых, тюремных надзирателей. Они же сотнями были у вас в подчинении, и как можно скорее приведите их в село Камышовку, в контору господина Ваницкого. Да не строем ведите, а по одному. В крестьянской одежде. Там я вас буду ждать. Поняли?
— Понял, конечно.
— Выезжайте в ночь.
Конечно, не следовало говорить таким тоном, но и проучить ротмистра не мешает. Ишь, стоит, как вареный рак, и глазами хлопает. Еще бы смирно скомандовать, вот был бы смех.
— Все поняли, ротмистр? Да смотрите не перепутайте чего-нибудь. Аркадий Илларионович гневаться будет так, что лучше на дно морское сгинуть.
— Денег надо.
— Знаю. Вот на первый случай две сотенных. И не забудьте, уезжаете в ночь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ1.
Аркадий Илларионович встретил Валерия на вокзале и поспешил предупредить вопрос сына: «Маме уже много легче… Даже почти совсем хорошо…» — обнимать не стал, только крепко пожал руку сына. Оглядел его походную офицерскую форму, шашку, револьвер в кобуре, новую звездочку на погонах.
— Хорош! Идем к экипажу, мама нас заждалась и… договоримся сразу, дома о ее болезни ни слова.
— Неудобно, папа, после такой истории не спросить ее о здоровье.
— Ни к чему. Ты же знаешь мнительность мамы. Садись, мой дорогой, вот наш экипаж.
— Подожди минутку, папа, я узнаю, когда отходит поезд.
— И это решительно ни к чему.
— Мой эскадрон сейчас едет на фронт, папа, и мне надо как можно скорее его догнать.
— Читай. — Ваницкий протянул Валерию телеграмму.
«Омска штабная Ваницкому Аркадию Илларионовичу. Прошу передать штаб-ротмистру Ваницкому, что его рапорт удовлетворен и ему предоставлен отпуск впредь до нового назначения».
— Ничего не понимаю… никакого рапорта я не подавал! Мои солдаты идут на фронт, а мне почему-то отпуск. Сейчас же пошлю запрос в штаб.
— Подожди, — Аркадий Илларионович почти грубо остановил Валерия, но, овладев собой, сказал с обычной снисходительной усмешкой — Начальству, Валерий, не задают вопросов. Начальство само задает вопросы. Ты это знаешь. Поедем домой.
— Но я решительно не понимаю…
— Садись в экипаж, а время подумать найдется и дома. Кстати, у нас сегодня журфикс…
Говоря, Аркадий Илларионович слишком открыто и прямо смотрел в глаза сына, слишком добродушен и задушевен был его голос, и Валерий понял: отцу неудобно, он чувствует себя чуточку виновным. Тогда стало ясно: мать не болела, вызвал его отец из-за каких-то своих соображений. И отчисление из эскадрона его рук дело. «В телеграмме-вызове отец написал неправду! И сейчас продолжает лгать, потому-то и смотрит так подчеркнуто прямо!»
Валерий покраснел и сделал вид, что разглядывает улицы родного города.
Вспомнилось, как вечерами мать вставала перед иконами на колени и, поставив рядом Валеру, заставляла повторять за собой: «Клянусь тебе, боже, я буду стоять до конца моих дней за правду, веру, царя и отечество».
«Ваницкий не может солгать», — Внушал отец с детства. И вот царя уже нет. От защиты отечества освободил сам отец…
Небо швырнуло в лицо Валерию пригоршню дождя. Холодного, противного. И небо по-осеннему серо. «Выскочить. Немедленно догнать эскадрон. Иначе перестану себя уважать». Придерживая шашку, привстал на подножке, приготовился спрыгнуть, но экипаж в это время переезжал глубокую лужу. Не будь этой лужи, Валерий, конечно, бы спрыгнул и уехал на фронт к своему эскадрону, к товарищам, и вся его жизнь потекла бы совершенно иначе. Но колеса экипажа чвакали в грязи, и Валерию живо представились окопы, такими, как они рисовались со слов фронтовиков. Вода по колено. Такая же грязь. Вши. А лазареты с безрукими, контуженными, слепыми Валерий неоднократно видел сам. «С мамой надо увидеться… Проститься… Вечером уеду…» — и отчего-то вдруг покраснел.
Дома встретила мать.
— Родной мой… Как ты добрался? Присядь, я хоть взгляну на тебя. Боже, с усами… Штаб-ротмистр! А для меня по-прежнему маленький мальчик в коротких штанишках из черного бархата.
— Мамочка, можно я тебе расскажу потом… — говорил Валерий спустя некоторое время, — а сейчас мне совершенно необходимо поговорить с отцом.
— Пожалуйста… Только он, наверно, уже уехал и, как обычно, будет очень не скоро.
2.
Аркадий Илларионович из дому не уходил. Чувствуя раздраженность Валерия, он решил, что лучшим лекарем будет время, и, сказав прислуге, что уезжает из дому, ушел в кабинет. Да и дела очень срочные: свидание с Грюн.
— Есть два человека на свете, с которыми я могу говорить не таясь, как с собой, это вы и Яким Лесовик, — говорила Ваницкому Грюн. — Но от вас я хочу получить толковый совет. Я рассказала председателю губернского комитета о том, как в Камышовке полуграмотный большевик нокаутировал лучшего оратора эсеровской партии, Я честна. Я не скрываю своих неудач. А если на то пошло, то одна неудача только подчеркнула успех остальных. Но у меня неудачных выступлений быть не должно, И тем более в поединке с неграмотным мужиком. На мой рассказ председатель заметил: «Эка важность — неудача в одной деревушке. Но, к сожалению, там контора Ваницкого. Он рвет и мечет. Зайди к нему. Обязательно». Еще и поэтому я у вас. Вы правда рвете и мечете?