Уходя по аллее, дети не раз оглядывались и, пятясь задом, дружно махали руками. Только Лаура ни разу не обернулась. Рудольф смотрел, как она удалялась, постепенно все уменьшаясь, и наконец скрылась из виду в зелени кустарника. Который раз он так глядел ей вслед с щемящей болью, которая стала уже знакомой, привычной… Он думал: не оттого ли эта боль, что с самого начала он инстинктивно боялся потерять Лауру, предчувствуя неизбежность потери? И его охватило такое знакомое теперь, привычное чувство одиночества.
3
Радостно тявкая, навстречу им выбежал Тобик. Тогда заметила своих и Альвина. Неловко, грузно перешагивая через грядки, она что-то несла в фартуке.
— Что у тебя там? — не утерпел Марис.
Альвина раскрыла фартук, в нем были огурцы и укроп.
— А у нас есть краски! — крикнул мальчик, размахивая коробкой. — А тут у меня зуб.
— Что? — удивилась Альвина.
— Зу-уб! Ну, хорошо меня постригли? Понюхай, как пахнет!
— Есть письмо от папы, — сообщила Зайга, и Альвина оживилась, сразу потеряла интерес ко всему остальному.
— Чуяло мое сердце, что должно быть. — И пошла с ними в дом.
Перебивая и дополняя друг друга, дети рассказывали о поездке, Лаура молча шла сзади, и рядом с ней, учуяв колбасу в сетке, преданно держался песик; всех их овевал запах укропа. Увидав на дворе хозяйку, подняла голову и замычала — просилась в хлев — корова.
— Схожу за Росянкой, — предложила Лаура, отдала покупки Зайге и побрела прямо по траве к озеру.
— Да что, я не привела бы? Ничего ей не сделается, — возразила Альвина, которой не терпелось послушать письмо.
Лауре же, напротив, хотелось этот момент оттянуть. Что изменится от того, прочтет она получасом раньше или позже? Ничего. Еще она поймала себя на мысли, что хотела бы сперва прочесть одна, как будто стыдилась того, что делала не раз и опять собиралась сделать.
Выдернув железный кол из влажной земли, Лаура, как обычно, повела корову поить. Потянув за собой цепь, Росянка зашла в озеро и, наклонившись, пила, шлепая толстыми губами. В той стороне, где Заречное, гудел трактор; над камышом носились стрижи. Напившись, корова вышла на берег.
— Ну, пошли!
Они взобрались на гору, по пути Росянка подняла в траве и сгрызла яблоко…
— Что так долго?
— Разве долго?
— Давай отведу и привяжу.
Им было не о чем говорить. Лаура заметила нетерпение свекрови. Из хлева Альвина вернулась очень быстро, вошла в Лаурину комнату и, хотя невестку не подгоняла, своим молчаливым присутствием все время напоминала: быстрее, быстрее… В приотворенную дверь из кухни шмыгнул котенок, за которым, видно, гонялся Марис, подбежал, и, мяукая, терся об ноги то Альвины, то Лауры.
— Смотри, как бы хорошие чулки не разорвал, — предупредила Альвина.
— Молока ждет.
— Подождет, не помрет. Вот подою, тогда получит.
Вскоре, конечно, ворвался разгоряченный погоней Марис, он хотел во что бы то ни стало схватить беглеца,
— Вы не видали?.. А-а, вот он!
Котенок укрылся под шкафом.
— Не трожь ты его!
— Так я…
— Сейчас будем от папочки письмо читать, — пообещала Альвина.
Однако это не соблазнило Мариса, напротив — он тут же поставил свое условие:
— Дайте котенка, тогда буду слушать!
— Марис!
— Пусть его, Лаура, берет, раз ему охота, — сразу уступила Альвина и даже помогла внуку вытащить из-под шкафа котенка, который отчаянно мяукал и упирался. — Ты глянь на него, сатана, а не котенок! Зайга!
— Что, бабушка? — отозвалась девочка из кухни.
— Иди, письмо читать будем!
Зайга явилась со стаканом воды, кистью, красками и бумагой и, низко склонившись над столом, тут же взялась за работу; прямой, точно по линейке проведенный пробор делил ее затылок на два равных светлых полушария.
— Марис, и ты садись хоть тут! Марис!
— А он барахтается, не дается. Ой, вот нечистый дух!
— Ну, цыц у меня!
— А чего он…
— Надаю по заднице! Сиди, тебе говорят!
Лаура вынула из сумки письмо.
— Погоди, принесу ножницы, — вызвалась Альвина, но, пока она ходила, Лаура вскрыла конверт и развернула сложенный лист.
— Ну, начинай! — садясь на диван, поторапливала Альвина невестку, и та прочла:
— «Моя дорогая Лаура!»
…Все последние дни Рич был мертв, погребен под толстым слоем земли, слоем времени, расстояния, быть он был, но его в то же время как бы не было, и Лаура легким шагом шла по мхам и травам былого. Теперь же он сидел на грубо сбитой скамье, зажав в мозолистых пальцах огрызок карандаша, и писал… Бритая голова, склоненная от усердия набок, казалась четырехгранной… верхняя часть лба, белая, постоянно закрытая шапкой, была точно приставлена к медному лицу. Он поднял глаза, что-то обдумывая, чуть шевеля шершавыми, растресканными губами, глаза у него были как у Мариса, живые, темные и блестящие… С левой стороны рта — маленький светлый шрам, который не загорал…
— Чего ж ты не читаешь?
Лаура нервно откашлялась и начала:
— «Здравствуйте все, мои дорогие!
На прошлой неделе у нас прошел жуткий дождь. Два дня лил без передыху. Все развезло, не земля кругом, а творило, так что месим грязь, хорошо еще, что тепло. Но Ты… но вы не думайте, что я жалуюсь. Это я так, ведь Ты писала, что дома, наоборот, сильная сушь. Когда вернусь, приладим мотор, чтобы не таскаться в гору с ведрами и бидонами. У нас все по-старому, происшествий не было — ни плохих, ни хороших. У двоих из наших срок подходит к концу. Прямо не верится, что скоро и я буду на их месте. Еще год. Так хочется видеть Тебя, милая, и детей…»
Марис ерзал, под ним скрипел стул. Альвина подалась вперед, легонько толкнула мальчика: «Цыть!» — и снова застыла.
— «…и детей и всех вас. Но один из двоих, которые скоро выйдут на волю, мой кореш — есть у нас тут шофер Вася, я Тебе про него, кажется, писал — совсем извелся. Получил известие, что жена с ним разводится. Его домой отпускают, и вот тебе на — идти не хочет. Бродит чернее тучи. Стал я его уговаривать. Он глянул на меня волком, покрыл трехэтажным и говорит: разве я могу его понять? Он знает про Тебя, Лаура, я ему рассказывал. Верь не верь, но от его слов радостно стало на душе. Наверно, я действительно подлец. У человека горе, а я радуюсь. Но что же делать, если я горжусь Тобой… всеми вами. Представить себе не могу, что бы я делал, если б на свете не было Тебя…»
Монотонный, бесстрастный голос Лауры дрогнул, она быстро подняла взгляд: Альвина сидела просветленная, прикрыв веки, Марис гладил кошку, та успокоилась, довольная и ленивая, развалилась у него на коленях белым брюшком кверху; одна Зайга смотрела на мать с тихим недоумением, будто стараясь понять что-то туманное и таинственное.
— Все? — точно проснувшись, спросила Альвина,
— Нет, мама. Еще есть кусочек. «Когда от Тебя… от вас долго нет письма, иной раз ночью, когда не спится, я вспоминаю нашу прежнюю жизнь. И все мне кажется таким прекрасным, как в сказке. Думаешь так иногда, и прямо страшно становится — а вдруг оно может не воротиться! Разве заслужил это великое счастье такой подонок, такое чучело, как я, от которого Ты… и все вы… видела одно горе. А как придет от Тебя письмо, небо очистится, как после дождя, станет синим и ясным. И я становлюсь большим и сильным, себе самому на удивленье. И все мне по плечу…»
Под Марисом опять взвизгнул стул,
— Цыть ты!
— Сейчас кончаю, мама… «Спасибо за рисунки Зайги и Мариса. Показал своим. Одни сказали про его картину, что это конь, другие — что щипцы. Рука у Мариса, как у меня, тяжелая. У Зайги легкая, как птица, это у нее от Тебя. Целую их обоих и Тебя, милая… и также маму,
Ваш Рич.
Р. S. Если вы в последнее время фотографировались, пришли… пришлите карточку».
— Все?
— Да.
— Надо съездить в Цесис или в Валмиеру сняться, раз он хочет, — оживленно сказала Альвина. — Жалко, что не пишет, досыта ли кормят и не больно ли тяжелая работа…
Освободившись от нудной обязанности слушать, Марис живо вскочил на ноги.
— Что будет на ужин?
— Тебе бы только… есть, — тихо проговорила Зайга и ничего больше не прибавила.
— Вот подою корову и соберу на стол, — сказала Альвина, разгладила ладонями фартук и встала.
— Подоить могу я, — предложила Лаура.
— А не устала? — заботливо спросила Альвина.
— Целый день сидела.
— Посмотрю что-нибудь повкуснее. Хотела я оттопить кислое молоко из большого горшка. Поставила на плиту с краешку. Пока туда, пока сюда, глядь — уже перегрелось. Сухой творог получился, крошится. Но если как следует заправить сметаной…
— Я привезла колбасу.
— Вот и ладно! Огурцов порежем. Я малюсеньких нарвала, еще в пупырышках — посолить хотела. Да уж пусть! День сегодня такой, прямо праздничный… Кто их знает, дают им там огурцы или еще какую зелень?
