— Чего она так рычит? — судорожно проглотив кусок, спросил Марис.
— В ней вращаются маленькие лезвия. Видишь?
— У нас дома такой нету. Есть бритва дяди Рейниса, — сказала Зайга. — Ей хорошо чинить карандаши, но бабушка не дает — еще обрежемся.
— А может она… отхватить нос? — из осторожности справился Марис и, получив отрицательный ответ, подставил Рудольфу круглую, надутую щеку. — Поводи немножко. Ну! Дай попробовать, что тебе — жалко?
— Да что брить-то? У тебя же, дорогой, нет бороды.
— А ты — как будто она есть. Ну капельку! Что твоя бритва — сразу сломается?
— И не боишься?
— Чего бояться, — храбро ответил Марис. — Мало ли чего я дома беру, что не разрешают. И ничего.
Рудольф легонько провел бритвой по детскому подбородку. Марис прыснул.
— Ну как?
— Терпеть можно. Только ужасно щекотно, — сказал Марис, ощупывая ладонью подбородок.
Рудольф» заметил, что и Зайга, хоть ничего и не говорит, смотрит на бритву как завороженная, и шутки ради предложил:
— Может, и ты хочешь попробовать?
— Да, — беззвучно произнесла девочка, подошла к нему и приблизила лицо с зажмуренными глазами, дрожащими ресницами, будто готовая к опасности или наслаждению. Поза девочки была исполнена доверия к Рудольфу, и она остро напомнила ему нечто, очень знакомое и близкое.
— Спасибо, — сказала девочка, открывая глаза, в которых было легкое разочарование: наверно, она ожидала большего.
— У тебя нету еще чего-нибудь… такого? — деловито осведомился Марис, описывая руками в воздухе нечто неопределенное, а глазами скользя по часам.
Зайга бросила на него укоризненный взгляд, но Марис был из породы толстокожих: он мог стоически переносить не только замечания, но даже тумаки, не говоря уж о таких пустяках, как — подумаешь! — укоризненные взгляды.
— Чего, например?
— Аппарат у тебя есть?
— Какой аппарат?
— Которым делают карточки.
— Есть. Только я оставил его в Риге. Мне и в голову не пришло, что здесь найдется тип, интересующийся фотографией.
— Что такое тип?
— Покажи ему трубку, пусть его поглазеет, — вставила Мария.
— Что это за трубка? — тут же спросил Марис.
— Большие такие окуляры, в них далеко видно.
— Очки?
— Еще дальше видать, чем в очки.
— Покажи, Рудольф! — потребовал Марис.
Рудольф достал из шкафа бинокль.
— Для чего этот ремешок?
— На шею вешать.
— Повесь! И куда смотреть?
— В стеклышки.
— Ой, какая Мария маленькая.
— Те-тя Мария, — раздельно произнося каждый слог, поправила Зайга.
— Ты не тем концом держишь.
— А как надо? Так?
— Конечно, так.
— Так я ничего не вижу.
— Дай я отрегулирую. И выходи во двор, здесь же смотреть не на что.
Сквозь увеличительные стекла знакомая местность предстала перед мальчиком чужой, полной неожиданностей.
— Лошадь! — шепнул Марис почти восторженно. — Вон дядя Залит. И трубка во рту. А вон телята в Пличах, хи-хи, бегают. Прямо как в кино!
— И мне дай! — протягивая руку, робко попросила Зайга, но Марис вцепился в бинокль и не выпускал из рук.
— Подожди, машина едет. Ой, как ползет!
— Ма-а-арис… — просила Зайга.
— По-до-жди!
— Марис!
— И лодка на озере, и…
— Ну, Ма-а-рис!..
Лишь после долгих пререканий мальчик выпустил бинокль из жадных рук и отдал сестре, не забыв предупредить:
— Только не долго! Слышишь?
Зайга припала к биноклю, направляя его то в одну, то в другую сторону, и лишь невольная улыбка, сдвинутые брови и вздрагивающие уголки рта выдавали ее чувства.
— Ну, довольно, — напомнил Марис.
— Ага, — продолжая смотреть, рассеянно согласилась девочка.
— Отдай! — потребовал брат тоном собственника.
— Ага, — думая о чем-то своем, опять повторила Зайга; на ее личике отражалась таинственная игра воображения — радость и тень задумчивости попеременно сменяли друг друга.
— Ну, от-дай! — скулил теперь Марис, дергая сестру за локоть, а она, увертываясь от брата, все смотрела и смотрела, не отрывая глаз. — Зайга-а!
— Давайте положим в шкаф, — предупредил назревавшую ссору Рудольф. — Едем мы в конце концов или?..
Девочка сразу послушалась, протянула Рудольфу бинокль, — глаза у нее были затуманены.
— Возьмем с собой! — предложил Марис.
Но во избежание новой ссоры Рудольф решительно отклонил это предложение.
— Лучше оставим. А то еще потеряем.
— Да ну! Я его стеречь буду.
— И если мы думаем попасть в парикмахерскую, надо ехать. Нет-нет, оба на заднее сиденье! Здесь сядет мама.
Марис никак не мог усидеть спокойно. Рудольф слышал, как мальчик все время вертелся, ерзал. Марис больше стоял, навалившись локтями на спинку, чем сидел, все смотрел из-за Рудольфова плеча вперед и дышал ему в ухо, тараторя без умолку:
— Во как летит! Теперь через мостик. Ух, как подбросило! Повор-рачиваем направо… Смотри, как корова на нас глаза вылупила! Хи-хи-хи…
Девочка же сидела так тихо, будто ее тут вообще не было, и, только бросив короткий взгляд назад, Рудольф увидел расширенные восторженные глаза.
— Тебе удобно, Зайга? — спросил он, чтобы что-то сказать.
— Ага, — послышалось сзади, и больше ни слова. Она предоставляла брату рассказывать обо всем, что он и делал, — подробно, взахлеб, без умолку, как футбольный комментатор:
— Проезжаем Пличи… Лизавета белье вешает… Вон, вон они, гуси! Гусак задирает голову, на нас таращится! Ишь, пугает, хорохорится! Загоны. Телята пьют. Картофельное поле. Лесок, где повесили дядю Рейниса… Вон косу-уля! Ну смотри, косуля! Бежит, смотри, сейчас скроется…
— Не кричи, я ведь тоже не слепой.
Пока косуля перебегала дорогу, Марис шумно дышал Рудольфу прямо в ухо, потом в зелени кустов еще мелькнул ее красный бок, и все снова стихло, погрузилось в дрему.
— Убежала… — перевел дух Марис.
— Кто такой дядя Рейнис?
— Ты не знаешь? Ну, наш дядя Рейнис! — с ударением сказал Марис, не умея объяснить то, что и так само собой понятно, и Зайга сказала:
— Его бандиты повесили. Он ехал на лошади, и лошадь вернулась домой одна. В телеге лежала его шапка. Бабушка закричала, заплакала… Но это было давно… — торопливо добавила она, будто успокаивая, ободряя Рудольфа, и, подумав немножко, повторила еще раз: — Очень, очень давно. Меня тогда еще не было, Мариса не было, одна тетя Вия…
— Трактор, — возобновил свои комментарии Марис. — Это «Беларусь», знаешь?
Зайга опять сидела тихая-тихая. Казалось странным, что этот хрупкий ребенок старался успокоить, ободрить Рудольфа — большого, сильного мужчину.
— С прицепом, — возвестил Марис. — Везет в Пличи корма для телят. Эйдису одному не справиться.
Рудольф почувствовал на себе Зайгин взгляд. Он почему-то ожидал, что девочка снова скажет, успокаивая: «Это было очень, очень давно». Ждал ли ребенок от него обещания… заверения, что это больше не может, не должно повториться? Или Зайга искала у него заступничества, защиты?
— Заречное, — объявил Марис.
Рудольф затормозил у почты.
— Помочь тебе или сумеешь отпереть сама?
— Сама, — отозвалась девочка, легко взбежала по крутой лестнице здания и тут же воротилась с целой пачкой назад.
Ключик висел у нее на груди поверх блузки, в руке она держала журнал, несколько газет и сверху два письма в разных конвертах. Сев в машину, она захлопнула дверцу и, пригладив мелкие вьющиеся прядки на висках, сказала:
— Готово!
— «С-е-ль-с-к-а-я жи… жи… знь», — читал по складам за спиной Марис. — «П-р-о… про-л-е-т…»
— Ты что, уже читать умеешь? — удивился Рудольф.
— Немножко умею. «…Проле-т-а-н-и-и…»
— «…тарии!» — поправила тоже смотревшая в журнал Зайга.
— Кто тебя учил?
— Читать? — рассеянно переспросил Марис, боясь поднять глаза от журнала и потерять незнакомое слово. От напряжения он судорожно стискивал журнал. — «…про-ле-та-ни-и…» Чуть-чуть Вия, чуть-чуть Зайга, так понемножку и… «в-с-е-х с-т-р-а-н…»
Письма лежали теперь на сиденье поверх газет. Спрашивать, от кого и кому они, Рудольфу было неловко.
— Что такое пролетании?
Увидев Рудольфа, Лаура просияла, и он, держа в своей руке ее узкую ладонь, радостно смотрел в порозовевшее, поразительно молодое лицо, озаренное счастьем, которого она не могла скрыть — с лица ее будто спала пелена. От Лауры пахло незнакомыми духами. Сначала Рудольф просто не знал, что сказать, говорить ли ей «ты» или «вы», токи близости струились между ними, и казалось, они оба чувствовали это.
— Вы долго ждали? — спросила Лаура.
Но прежде чем Рудольф успел ответить, Марис воскликнул:
