Верховные сенаторы нации решают, что по меньшей мере заседание будет постоянным, пока все это не кончится. В связи с этим представьте себе, что достопочтенный Лафранк де Помпиньян, наш новый председатель, которого мы назвали преемником Байи, - старик, утомленный жизнью. Он брат того Помпиньяна, который грустно размышлял по поводу книги "Сетований"[231]:
Se lamentait toute sa vie?
C'est qu' il prйvoyait
Que Pompignan le traduirait!
Знаете ли вы, почему Иеремия Жаловался всю свою жизнь? Потому что он предвидел, Что Помпиньян переведет его!
Бедный епископ Помпиньян удаляется, получив Лафайета в помощники или заместители; последний в качестве ночного вице-председателя бодрствует вместе с поредевшей палатой в унылом расположении духа при свечах, с которых никто не снимает нагара, и ожидает, что принесут бегущие часы.
Так обстоят дела в Версале. Но в Париже взволнованный Безанваль, прежде чем удалиться спать, отправился в Дом инвалидов нажать на старого месье де Сомбрейя. Это большой секрет: у месье де Сомбрейя в подвалах хранится около 28 тысяч ружей, но настроению своих инвалидов он не доверяет. Сегодня, например, он послал двадцать человек развинтить эти ружья, чтобы ими не овладели бунтовщики. Но за шесть часов они вывинтили курки едва ли у двадцати ружей - по ружью на человека. Если им приказать стрелять, то, он полагает, они направят свои ружья на него.
Несчастные старые ветераны, это не ваш звездный час! В Бастилии старый маркиз Делонэ[232] тоже уже давно поднял подвесные мосты и "удалился в свои покои", выставив на бастионах под ночным небом часовых - высоко над огнями освещенного Парижа. Национальный патруль, проходя мимо них, имеет дерзость стрелять по ним: "семь выстрелов около полуночи", но безрезультатно. Это был 13-й день июля 1789 года, худший, как говорили многие, нежели предшествующее тринадцатое число: тогда с небес падал только град, теперь же безумие подымалось из преисподней, сокрушая далеко не только урожай.
В эти самые дни, как свидетельствует хронология, старый маркиз Мирабо лежал в жару в Аржантейе, и звуки сигнальных пушек не достигали его ушей, поскольку уже не он сам был тут, а лишь его тело, глухое и холодное. В субботу вечером он принял последний вздох и испустил дух, покинув этот мир, который и никогда-то не следовал его представлениям, а теперь и вообще впал в горячку и полетел кувырком (culbute generale). Но что это все значит для него, отправляющегося в иные края, в дальнее странствие? Старый замок Мирабо тихо возвышается вдалеке на крутой скале, "разделяющей две извилистые долины", бледный, исчезающий призрак замка; и эта гигантская мировая круговерть, и Франция, и сам мир - все исчезает, как тень на гладком зеркале моря; и все будет, как судил Бог.
Молодой Мирабо с тяжелым сердцем, потому что он любил своего честного, храброго старика отца, с тяжелым сердцем и погруженный в тягостные заботы, отстранен от исторической сцены. Великий кризис произойдет без него.
Глава шестая. БУРЯ И ПОБЕДА
Для живых же и сражающихся рассветает новое утро 14 июля. Под всеми крышами бурлящего города назревает развязка драмы, не лишенной трагизма. Сколько суеты и приготовлений, страхов и угроз, сколько слез пролито из стареющих глаз! В этот день, сыны мои, будьте мужчинами. В память о страданиях ваших отцов, ради надежды на права ваших детей! Тирания угрожает неистовой злобой, и ничто не поможет вам, кроме ваших собственных рук. Сегодня вы должны погибнуть или победить.
На рассвете не сомкнувший глаз Постоянный комитет услышал знакомый крик, выросший до яростного, возмущенного: "Оружия! Оружия! Пусть старшина Флессель и другие предатели, какие у вас там есть, подумают о шарлевильских ящиках. Нас сто пятьдесят тысяч, но лишь один из трех вооружен хотя бы пикой! Оружие - это единственное, что нам нужно: с оружием мы - непобедимая, грозная Национальная гвардия, без оружия мы - чернь, которую сметет залп картечи".
По счастью, разносится слух - ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным, - что в Доме инвалидов лежат мушкеты. Скорее туда! Королевский прокурор месье Эти де Корни и каждый обладающий властью, кого может отпустить Постоянный комитет, пойдет с нами. Там расположился Безанваль, возможно, он не станет стрелять в нас, ну а если он убьет нас - умрем.
Увы, у бедного Безанваля войска редеют и нет ни малейшего желания стрелять! В пять часов утра, когда он в забытьи еще видит сны, в Военной школе у его изголовья вырастает фигура "с лицом довольно красивым, горящими глазами, речью быстрой и краткой, видом дерзким"; такая фигура отдернула завесы у ложа Приама![233] Фигура предупредила,
что сопротивление бесполезно, и если прольется кровь - горе тому, кто будет в этом повинен. Так сказала фигура и исчезла. "Во всем сказанном было некое красноречие, которое поражало". Безанваль признает, что следовало бы арестовать его, но сделано это не было. Кто мог быть этой фигурой с горящими глазами, быстрой и краткой речью? Безанваль знает это, но не раскрывает тайну. Камиль Демулен? Пифагореец маркиз Валади, одушевленный "бурным движением в Пале-Руаяле, продолжавшимся всю ночь"? Молва называет его "молодым месье Майяром"38[234], но больше никогда не упоминает его.
Как бы то ни было, около девяти часов утра наше национальное ополчение катится на юго-запад широким потоком к Дому инвалидов в поисках единственно необходимого. Королевский прокурор месье Эти де Корни и другие представители власти уже там; кюре прихода Сент-Этьен Дюмон отнюдь не миролюбиво возглавляет свой воинственный Париж. Мы видим марширующих судейских в красных камзолах, ставших теперь судейским ополчением; волонтеров из Пале-Руаяля, единых духом и мыслью, ставших национальными волонтерами, число которых исчисляется десятками тысяч. Королевские ружья должны стать ружьями нации; подумайте, месье де Сомбрей, как в этих обстоятельствах вы откажете им! Старый месье де Сомбрей готов начать переговоры, выслать представителей, но это ни к чему: несколько человек перелезают через стены, чтобы открыть ворота, и ни один инвалид не выпускает ни пули. Патриоты шумно устремляются внутрь, растекаются по всем комнатам и коридорам от подвала до кровли в поисках оружия. Ни один погреб, ни один чердак не избежит обыска. Оружие найдено - все в целости, упакованное в солому, - не для того ли, чтобы сжечь его! Толпа бросается на него яростнее, чем голодные львы на мертвую добычу, с лязгом и руганью; толкотня, свалка, драка вплоть до того, что давят, топчут - возможно, даже насмерть - наиболее слабосильных патриотов. И вот под этот оглушительный рев и грохот не сыгранного еще оркестра сцена меняется, и 28 тысяч хороших ружей подняты на плечи такого же количества национальных гвардейцев, вынесены из мрака на ослепительный свет.
Пусть же Безанваль посмотрит на сверкание этих ружей, когда они проплывают мимо него! Говорят, что французская гвардия навела на него пушки с другого берега реки, чтобы в случае необходимости открыть огонь. Он пребывает в нерешимости, "пораженный", как они льстят себе, "неустрашимым видом (fiere contenance) парижан". А теперь к Бастилии, неустрашимые парижане! Там все еще есть угроза картечных залпов, туда устремляются мысли и шаги всех людей.
Старый Делонэ, как мы уже говорили, удалился "в свои покои" за полночь в воскресенье и с тех пор остается там в замешательстве, как и все старые военные, из-за неопределенности положения. Отель-де-Виль "предлагает" ему впустить солдат нации, что в мягкой форме означает сдачу крепости. Но с другой стороны, у него есть твердые приказы Его Величества. Конечно, его гарнизон составляют всего 92 ветерана-инвалида и 32 молодых швейцарца, но зато стены толщиной 9 футов; конечно, у него есть пушки и порох, но, увы, всего однодневный запас продовольствия. Кроме того, город населен французами, и гарнизон состоит по преимуществу из французов. Суровый, старый Делонэ, подумай, что тебе делать!
Начиная с девяти часов все утро повсюду раздаются крики: "К Бастилии!"[235] Здесь побывало несколько "депутаций горожан", ищущих оружия, от которых Делонэ отделывался мягкими речами, произносимыми через бойницы. Ближе к полудню выборщик Тюрио де ла Росье получает разрешение войти и обнаруживает, что Делонэ не намерен сдаться и готов скорее взорвать крепость. Тюрио поднимается с ним на бастионы: груды булыжников, старых железок и снарядов собраны в кучи, пушки направлены на толпу, в каждой амбразуре по пушке, лишь немного отодвинутой назад! Но снаружи, смотри, о Тюрио, толпы стекаются по каждой улице, набаты яростно бьют, все барабаны выбивают общий сбор; Сент-Антуанское предместье все, как один человек, катится сюда! Это видение (призрачное и тем не менее реальное) созерцаешь ты, о Тюрио, в этот момент со своей горы Видений: оно пророчит другие фантасмагории и яркие, но невнятные, призрачные реальности, которые ты пока не осознаешь, но скоро увидишь! "Que voulez vous?" (Что вам угодно?) - вопрошает Делонэ, бледнея при виде этого зрелища, но с укоризной, почти с угрозой. "Милостивый государь, - ответствует Тюрио, возносясь в выси мужества, - что вы собираетесь делать? Подумайте, ведь я могу броситься вместе с Вами вниз с этой высоты" - всего-то сотня футов, не считая рва под стеной! В ответ Делонэ умолкает. Тюрио показывается с какой-то башни, чтобы успокоить толпу, которая волнуется и подозревает неладное, затем он спускается и удаляется, выражая протест и предупреждения, адресованные также и инвалидам, на которых, однако, это производит смутное, неопределенное впечатление: ведь старые головы нелегко воспринимают новое, да и, говорят, Делонэ был щедр на напитки (prodigua des boissons). Они думают, что не будут стрелять, если в них не будут стрелять и вообще если удастся обойтись без этого, но в целом они будут руководствоваться обстоятельствами.
