– Частная?
– Вряд ли, потому что мы не были представлены друг другу. Случаются сборища на тысячу человек, совершенно необязательные…
– Что-то вроде банкета по поводу юбилея компании или благотворительного вечера?
– Именно. Масса лиц в толпе, о которых потом даже не вспоминаешь. Боюсь, твой Россетти и был таким лицом. Если бы я знал тогда, что ты столкнешься с ним при столь печальных обстоятельствах, – Айди хмыкнул. – То пригляделся бы к нему повнимательнее.
В ту же секунду Миша почувствовала, как огромный камень свалился с ее души. Милый, милый Айди! А ей должно быть стыдно за свою излишнюю подозрительность. Но она не стыдится, совсем другие чувства переполняют ее: Миша влюблена и счастлива. И сейчас она скажет ему, что прилетела в Гонконг, потому что… Потому что влюблена и счастлива, и не может больше ждать.
Она готова была сделать это, когда увидела Айди. Он стоял у входа в «Старбакс», прижимая к уху телефон. Входи же, милый! – еще минута, и мы встретимся.
То, что произошло потом, врезалось в ее память навсегда.
Молодая женщина.
Блондинка с точеной фигуркой; с длинными гладкими волосами, с пухлыми детскими губами, – сложившимися в улыбку при виде кого-то, кто дорог ей. На улице в это утро было не так уж мало людей, но улыбалась она Айди. Миша поняла это, когда Златовласка подошла к нему вплотную и коснулась ладонью его локтя. Он тоже улыбнулся ей, а затем заговорщицки приложил палец к губам и показал на телефон. Женщина кивнула, приподнялась на цыпочки и откинула Айди волосы со лба.
– Мне пора, детка, – сказал он. – Предстоит тяжелый день.
– Много работы? – Миша смотрела на девушку не отрываясь.
– Обычная рутина. Но хорошо, что она существует. Иначе я бы совсем извелся, думая о тебе.
– И что же ты думаешь обо мне?
– Ты знаешь что.
– Просто скажи.
– Я люблю тебя. Спокойной ночи.
– Хорошего дня.
Миша и сама не понимала, откуда у нее взялись силы, чтобы сказать это. Давно забытый призрак «Пальменгартена» придвинулся вплотную, она снова стоит в одной из его оранжерей, – никчемная, никому не нужная страшила, дружить с которой можно только от безысходности, из жалости. Вряд ли блондинку зовут Агата – как первую красавицу из их с Ящерицей класса – но целуются они так же самозабвенно.
Посреди Гонконга. На глазах у Миши.
Был ли Айди так же страстен с ней, как страстен с блондинкой? – судить об этом сложно, ведь Миша не видела себя и вероломного любовника со стороны. Она судорожно пытается вспомнить его жесты, его объятья. В них была осторожность и была нежность – чувства, симулировать которые легче всего.
Все его слова о любви – ложь. Ложь заранее подготовленная, хорошо простроенная, с разветвленной сетью коммуникаций и эшелонированной обороной. Осталось только понять, ради чего он так старался быть осторожным. Быть нежным.
Какой была твоя истинная цель, Айди?
Она обязательно подумает об этом – позже, когда эти двое наконец-то перестанут целоваться. Мише ничего не стоит уличить Ящерицу в предательстве: для этого достаточно просто встать с места, выйти на улицу и коснуться ладонью его локтя: точно так же, как сделала блондинка пять минут назад. В другой жизни, где комиссар полиции Миша Нойманн еще могла быть счастлива.
Этой жизни больше не существует.
И комиссара полиции тоже нет – есть девочка-подросток; страшила, годная лишь на то, чтобы оказаться не в то время и не в том месте –
шпионишь за мной?
Ничто не помешает Ящерице задать тот же вопрос, который он задал ей много лет назад, в «Пальменгартене». А китайская Агата будет сверлить Мишу глазами, не совиными – лисьими.
Повторения этой сцены она не перенесет.
А, значит, Миша не имеет права выдать себя. Сползти на пол, заслониться газетой, оставленной кем-то из посетителей («Asia Times» за вчерашнее число), скрыться в туалете – любая из принятых мер предосторожности не кажется чрезмерной. Загвоздка лишь в том, что Миша не может не только сдвинуться с места – она не в состоянии даже рукой пошевелить. И если Айди и его блондинка зайдут сюда…
Незнакомец Гонконг гораздо более милостив к Мише, чем «Пальменгартен»: парочка передумала пить кофе в «Старбаксе», у них наверняка нашлись дела поинтереснее. Оглушенная и беспомощная, Миша сидит за своим столиком в глубине зала, и лишь одна мысль бьется в висках:
Ее Айди умер. Утонул где-то под Килем, когда ему исполнилось шестнадцать.
А тот человек, который выдает себя за Айди, не имеет к ее лучшему другу никакого отношения. Ей следовало бы понять это с самого начала, с неправдоподобной истории о китайской лапше с морепродуктами: он следил за ней вовсе не потому, что был влюблен. А… почему?
Разбираться в побудительных мотивах незнакомого ей человека она не в состоянии. Во всяком случае – сейчас. Сейчас ее атакуют воспоминания о подозрительных мелочах: Вернер Лоденбах слишком явно интересовался делом Шолля. Слишком навязчиво предлагал свою помощь в следствии. Слишком охотно выдавал информацию, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
Так кто ты такой, Вернер Лоденбах?
Мутный тип, – сказал о нем Томас. Миша не должна плакать. Не должна.
Она уговаривает себя не плакать в такси, на пути в аэропорт. И у стойки, где меняет билет на ближайший рейс до Франкфурта, – в любое другое время этот рейс, с промежуточной остановкой в девять часов, показался бы ей слишком неудобным. Но только не сейчас. Она поднимается на борт со страстным желанием разбиться где-то над Индией, а, может, над Сибирью – или где там еще проложен воздушный коридор, по которому крадется ее самолет? Но разбиться означало бы утянуть за собой полторы сотни невинных. А виновный – Вернер Лоденбах – останется при этом безнаказанным.
…Во Франкфурте идет анонсированный Мишей дождь – с опозданием на сутки.
Она прячет лицо в этом коротком и сильном дожде и, наконец-то, дает волю слезам. На дисплее вновь заработавшего телефона – три пропущенных звонка и одно смс-сообщение: «Куда ты пропала? Волнуюсь и люблю».
Первое желание Миши – выбросить чертов телефон. Но тогда бы пришлось выбросить и этот чертов город заодно, и чертово собственное тело, навсегда отравленное Вернером Лоденбахом. Собственное тело волнует Мишу больше всего: ей придется жить с ним еще какое-то время и нужно как-то приспосабливаться. Ко всему, что связано с Лоденбахом – и не связано тоже.
«Я много думала. Мы слишком разные. Мы слишком дети, а дети не прощают обид. Переделать себя невозможно».
Ответ приходит через десять минут, которые кажутся ей вечностью. Вернер Лоденбах не потерял самообладания и вовсе не требует объяснений.
«Ты совершаешь большую ошибку»
«Все самые большие ошибки я уже совершила. Будь счастлив».
На этот раз он думает дольше, а, может, слишком занят унифицированной китайской Агатой. Но в перерыве между поцелуями и чем-то большим все-таки находит время написать:
«Вряд ли это получится без тебя».
Короткая фраза высвечивается на экране телефона в тот самый момент, когда Миша принимает душ. Наплевав на обычный режим экономии, она стоит под упругими струями целый час и больше не плачет – горько смеется, глотая безвкусную теплую воду.
Ты неподражаем, Ящерица, – говорит она сама себе, и кафельной плитке, и бесчувственным никелированным смесителям. В последний раз она произносит имя Айди вслух, прежде чем загнать воспоминания о нем, любовь к нему в самый дальний угол души. Туда, куда не заглядывают даже во снах. Жить дальше получится лишь при одном условии: ее любовь к Айди должна умереть.
Здесь и сейчас.
Вернер Лоденбах не возвращается из Гонконга первым же самолетом, чтобы выяснить: что же произошло? Так поступил бы человек, который влюблен. Но он не влюблен, теперь это ясно, как божий день. Он не возвращается ни через неделю, ни через месяц. Необходимое уточнение: не возвращается к Мише. Все остальное – в том числе, в какой именно географической точке она находится, – не так уж важно. Как и то, что дело Шолля и дело Гвидо Россетти, даже объединенные в одно, так и не будут раскрыты. Несмотря на обилие фактов, улик и возможных подозреваемых. Это – первый прокол в карьере полицейского комиссара Миши Нойманн. Обсуждать его она не склонна, даже с верным Томасом. А даже если бы захотела – все равно ничего не получилось бы. Ее рот забит рисом, – совсем как рот стрелка, найденного на продовольственном складе в гавани Хохсгхафен. И на каждом зернышке выгравировано имя – Вернер Лоденбах.
Часть вторая
Старший аркан
Колесница Гермеса
…Знакомство не клеилось.
После озвученного вслух желания поскорее приступить к работе, унылая немка надолго замолчала. Сосредоточенно молчал и Литовченко, очевидно, продумывая про себя линию поведения с комиссаром полиции Нойманн. Лишь у выхода из здания аэропорта он поинтересовался у Вересня, что тот собирается делать в ближайшие пару часов.
