– Кукушкин всегда прав.
– Так вот, если Кукушкин прав, то парня мариновали в каком-то бассейне около месяца. Для чего?
– Ну… – Вересень на секунду задумался. – Чтобы довести тело до кондиции, к примеру.
– До какой?
– До той, при которой его невозможно опознать. Во всяком случае – визуально.
– Вот! Но при этом преступникам было важно, чтобы придурка Лоденбаха все-таки нашли. И именно в таком виде. Иначе они просто бы зарыли тело в лесу. Или в болото скинули – мало разве у нас болот?
– Допустим.
– Едем дальше. Гостиница, где останавливался покойник… Что мы имеем там?
– Гипотетическую связь с девицей по вызову. И письмо, которое он оставил на ресэпшене для человека по имени Арсен Бартош.
– Аптечного магната. Все правильно?
– Да.
– Что о нем известно?
– О парне, который взял письмо, или о самом Бартоше?
– Важное уточнение, – Литовченко с невероятной ловкостью очистил первого леща и отодрал янтарную сочащуюся жиром спинку от хребта. – Фотографии аптекаря свидетелям предъявил?
Знакомство свидетелей со светлым образом владельца сети аптек было запланировано Вереснем как раз на сегодня, но явление немки спутало все планы, о чем Боря тут же поведал капитану.
– Я уже извинился, слышь, – пробухтел Литовченко. – Сделаешь это завтра – и все решение проблемы.
– Сделать-то сделаю. Но что-то мне подсказывает, что дон Карлеоне из «Викинга» и Бартош – разные люди.
– Почему?
– Слишком запоминающаяся физиономия у этого визитера. Об этом все говорят в один голос. Если Бартош, действительно, замешан в похищении и убийстве Лоденбаха, он не стал бы так глупо светиться.
– А если он просто связан с утопленником по работе? Такое может быть?
– Может. Правда, мы не знаем, чем занимался Лоденбах…
– А немка на что? – Литовченко, очевидно, вспомнив о прелестях фройляйн комиссарши, скорчил гримасу отвращения. – Надеюсь, она нас просветит.
– И я надеюсь. Но даже если предположить, что они связаны по работе… Оставлять письмо в гостинице вместо того, чтобы без хлопот отправить заказным или вручить при личной встрече… Это нелогично, ты не находишь?
– Отправлять заказным – тот еще геморрой, Боря.
– Обычно поручения подобного рода выполняет секретарь. А я видел секретаршу Бартоша. Такая все пентагоновские секретные файлы за пять минут выкрадет и не поморщится. А уж письмо отправить для нее – плевое дело.
– А если это конфиденциальное письмо? – Литовченко не собирался сдаваться. – Или того хуже – приватное… э-э… пикантного характера. Секретарше подобные вещи не доверишь.
– Секретарше не доверишь, а левому портье на стойке – вполне?
– Портье – лицо незаинтересованное.
– Ладно. Допустим, Бартош во всей этой истории – человек случайный… И появился в «Викинге только для того, чтобы получить письмо неизвестного нам содержания. Но тогда выходит, что донов Карлеоне было два.
– Два? – капитан едва не поперхнулся рыбьей костью.
– Мужчина, который арендовал бээмвэ-кабриолет в фирме «Ложкин-Авто», тоже смахивал на мафиози и тоже щеголял в дорогом костюме и начищенных ботинках. И если письмо с ресэпшена еще можно считать безобидным совпадением, то аренду автомобиля по подложным правам и паспорту давно умершего человека… Сам понимаешь. Преступный умысел. Не станет уважаемый бизнесмен в этом мараться. В крайнем случае, пошлет какого-нибудь подручного, гораздо менее заметного.
– Вот ты и выясни все про этого бизнесмена. А я попробую зайти с другого конца.
– Это с какого же? – насторожился Вересень.
– Тело держали в бассейне, так? Значит, нужно найти бассейн!
– И как ты собираешься искать?
– Для начала отсечем те, в которых Лоденбах не мог бы залечь ни при каких обстоятельствах. А это места, где постоянно тусуется народ. Спорткомплексы, олимпийский резерв, лягушатники при школах и институтах, аквапарки. Что еще?
– Дельфинарий.
– Опять же! Остаются частные искусственные водоемы на территории загородных вилл и поместий.
– Ну, это нереально, – Вересень поцокал языком.
– Почему еще?
– Сколько загородных домов в Ленинградской области? Ты их все шерстить собираешься? И как понять, есть ли на территории участка бассейн или нет?
– Гугл-мэпс нам в помощь. Просканируем пригороды, выделим подходящие объекты и начнем обход, помолясь.
– Да тебя дальше ворот никто не пустит! И корочки не помогут. Частную собственность еще никто не отменял.
– М-да, – Литовченко поскреб подбородок. – Без ордера на обыск соваться бессмысленно…
– Именно.
– Но можно проникнуть в интересующие нас дома под видом работников службы по благоустройству территорий.
– Или садовниками прикинуться, – улыбнулся Вересень.
– Тогда уж лучше водопроводчиками.
При упоминании о водопроводчиках, мысль Литовченко заработала в направлении, далеком от магистральной темы, и разговор принял совершенно другой оборот:
– А кошечка там надолго?
– Наверное, уже имеет смысл побеспокоить.
– Да?
– Я так думаю.
Вересень поднялся со стула и двинулся по направлению к комнате. Капитан последовал за ним. И лишь на пороге, уже ухватившись за дверную ручку, Боря обернулся к Литовченко и тихим шепотом произнес:
– Вообще-то, там немка.
– Кто? – опешил и.о. начальника убойного отдела.
– Комиссарша.
В до-мандариновскую эпоху Литовченко обязательно разразился бы целым потоком отборного мата, но теперь (после непродолжительного молчания) от него прилетело вполне вегетарианское:
– Ну, ты и гад, Вересень! Какого черта… Что она там делает?
– Изучает оперативные данные. А ты что подумал?
– Насчет комиссарши – ничего. Предупреждать надо!
– Вот. Предупреждаю.
– Может, я пойду тогда?
– Нет уж.
– А с немкой мы завтра встретимся. На оперативном совещании. К чему торопить события?
– А Мандарин? – выкатил последний, непобиваемый аргумент Вересень. – Ведь расстроится животное, когда узнает, что приходил его дружбан Литовченко. А к нему так и не заглянул.
– Думаешь, расстроится?
– Да голову даю на отсечение, – для пущей убедительности, Вересень провел по шее большим пальцем.
– Ну тогда ладно. Задержусь, пожалуй.
Поскребшись для проформы в дверь, Вересень тут же распахнул ее. И замер на пороге. А, следом за ним, застыл и Литовченко: картина, которая открылась им, была воистину удивительной. Нет-нет, в самой комнате ничего не изменилось; все вещи, включая магнитную доску, стояли, лежали и висели на своих местах. И даже фройляйн комиссар никуда не делась, она всё так же сидела на стуле, – вот только теперь к ней прибавился Мандарин. Дурацкий парень оккупировал колени Миши, его передняя лапа была приподнята и опиралась на предплечье немки. А ее рука касалась лопаток Мандарина – и, боже, – что это была за рука! Тонкая, изящная, с длинными пальцами, каждый из которых жил своей жизнью. Если при первой встрече Миша Нойманн предстала перед Вереснем в образе Юдифи, то теперь это была классическая, освещенная теплым внутренним светом «Дама с горностаем». Даже лицо фройляйн комиссар – прежде некрасивое – преобразилось, а недостатки вдруг стали достоинствами. Но главным, все же, был свет, который шел от Миши. Ни одна женщина на памяти Вересня не светилась так. Отвести взгляд от этой – внезапно открывшейся ему красоты – было невозможно. И Боря смотрел на комиссара полиции, как зачарованный.
Сходные чувства испытывал и капитан Литовченко. Вряд ли в голову опера пришла высокохудожественная ассоциация с шедевром Леонардо, скорее – что-то более приземленное, связанное с супермоделями, рекламирующими духи и концепт-кары. Но сути дела это не меняло: капитан, так же, как и Вересень, оказался застигнут врасплох Мишиной, так неожиданно открывшейся, привлекательностью.
Позже, когда к Вересню вернулась способность размышлять, он решил, что виной неожиданного преображения дурнушки в красавицу был никто иной, как дурацкий парень. Своим кошачьим (а лучше сказать – инопланетным) чутьем он понял о немке главное и постарался донести это главное до всех остальных. Оно заключалось в том, что Миша была, прежде всего, необыкновенным человеком: умным, добрым, надежным и честным, и – не очень-то счастливым. Определенно, она заслуживала большего, чем имела на сегодняшний день. И Вересень вдруг подумал, что тот, кто увидит россыпи превосходных качеств, заложенных во фройляйн Нойманн, и останется рядом с ней – вытащит лотерейный билет на миллион.
Неизвестно, о чем подумал Литовченко, но он покраснел, покашлял, прочищая горло, а потом выдавил из себя:
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, – откликнулась бывшая дурнушка, голос которой тоже претерпел существенные изменения. Он больше не скрипел, как несмазанная телега, и в нем появилась едва заметная обаятельная хрипотца. Задействованы были в основном нижние регистры, отвечающие за чувственность и провокационность. Если бы Миша исполнила сейчас песню «All my tomorrows» из репертуара Ширли Хорн, Вересень нисколько бы не удивился. Удивил его лишь Литовченко, ведущий разговор в несвойственной ему почтительной манере.
