…Мандарин встретил хозяина недовольным рыком, что в переводе с кошачьего должно было означать: ну, и где ты задержался, приятель? И Вересню, дабы упредить склоку, пришлось по-быстрому рассказать дурацкому парню о приезде полицейского комиссара из Франкфурта, который – хоть и носил мужское имя – при ближайшем рассмотрении оказался женщиной. Упоминание о женщине вызвало у Мандарина странную реакцию: он снова недовольно заворчал, а потом вскарабкался по Вересню и повис на шее, крепко вцепившись когтями в рубашку.
Вересень растолковал это по-своему и поспешил успокоить кота:
– Это не то, что ты подумал. Дамочка та еще. Ни рожи, ни кожи. Ужасно некрасивая, бедняжка. Хотя… Кукушкин говорит, что толковый специалист. Он тебе кланяться велел, кстати. Кукушкин, само собой.
Прояснив таким образом ситуацию, Вересень принялся жарить картошку под психоделические композиции со шведского лицензионного диска «From Gagarin’s point of view»[12]. И в момент, когда картошка уже начала подрумяниваться, раздался телефонный звонок.
– Миша Нойманн, – услышал Вересень на том конце провода уже знакомый скрипучий голос.
– Ага.
– Не ждать до завтра.
– В смысле?
– Брэйнсторминг. Начать нужно сегодня.
– Решили таки поделиться соображениями?
Гиперактивность немки совсем не улыбалась Вересню. Она предполагала, что следователь, даже не пожрав толком, должен бежать куда-то и, на ночь глядя, включать мозги. И неизвестно еще, как на его уход отреагирует Мандарин – вдруг ему попадет шлея под хвост и он опять включит свой чертов «Титаник»? Положительно, с точки зрения Гагарина идея фройляйн комиссара была контрпродуктивной.
Да и с любых других точек – тоже.
– А… до завтра не потерпит? – осторожно спросил Вересень. – Никак?
– Нет.
– Может, тогда… у меня?
Предложение выглядело нелепым, особенно, если учесть, что его телефонная визави была немкой – раз, и – малознакомой женщиной – два. Но Вересень совершенно справедливо рассудил, что устраивать брэйнсторминг будет сподручнее, имея перед глазами наглядную агитацию. А именно – материалы по делу Вернера Лоденбаха, развешанные на заветной магнитной доске. Оставалось только заручиться согласием самой комиссарши.
– Это… удобно? – после непродолжительного молчания сказала она.
– Вполне. Я живу один. Айн. Айн манн.
По-немецки это означало «один человек», и Вересень понятия не имел, откуда знает это выражение. Но, произнеся его вслух, тут же получил от дурацкого парня лапой по скуле и немедленно поправился:
– Айн манн и айн кот. Э-э… кэт. Ну как, согласны?
– Хорошо.
– Тогда я зайду за вами минут через двадцать.
– Хорошо.
Немка отключилась, а Вересень окинул взглядом кухню и часть коридора, а потом рысцой побежал в комнату. Порядок, царивший в квартире, нельзя было назвать идеальным, но это был именно порядок, а не какое-нибудь холостяцкое безобразие: грязные носки нигде не валяются, полы пребывают в относительной чистоте, следов вековой пыли на рабочих поверхностях стола и телевизора тоже не видно. Кроме того, после переезда к нему Мандарина, Вересень собственноручно вымыл окна: дурацкий парень любил сидеть на подоконнике и глазеть на улицу. Вернее – на никогда не рассасывающуюся автомобильную пробку внизу и близлежащие крыши.
Оставалось только разобраться с ворохом одежды: ее Вересень обычно складировал на стульях. Лишняя пара джинсов, летний пиджак, футболки и тенниски перекочевали в кладовку, после чего Боря еще раз осмотрел комнату и остался доволен ее видом.
– Сегодня у нас будут гости, – объявил он Мандарину. – Вернее – гостья. Немецкий товарищ. Так что – не орать и не бесчинствовать. И помнить, что мы с тобой представляем страну. Усек?
Мандарин отнесся к новости спокойно. Спустившись с рук Вересня, он зевнул, выгнул спину и отправился на подоконник.
– Скоро вернусь! – крикнул ему Вересень прежде, чем захлопнуть дверь.
Они с Мишей и впрямь обернулись за пятнадцать минут – при этом Боря успел продемонстрировать немке «типичный питерский закат», «типичный питерский двор-колодец» и «типичных питерцев, отдыхающих после трудового дня» – за них сошли два байкера, которые как раз парковали у «Паутины» свои «харлеи».
Из всего увиденного Мишу впечатлил только двор-колодец.
– Здесь же совсем нет света! – сказала она, глядя на маленький квадратик неба, со всех сторон подпираемый ущельями стен.
– Зато хорошая акустика, – парировал Вересень.
Мандарин поначалу не проявил никакого интереса к гостье из Франкфурта, да и она осталась совершенно равнодушной к дурацкому парню. Лишь скользнула по нему взглядом – и все. Это было что-то новенькое, и Вересень почувствовал себя уязвленным: до сих пор знакомство с Мандарином третьих лиц проходило на ура. Оно оставило глубокий след в суровых мужских сердцах Кукушкина и Литовченко, не говоря уже о самом Вересне. Но немка…
С ней явно было что-то не так.
Презрев инопланетные кошачьи уши, она уставилась на доску, увешенную фотографиями и украшенную смехотворной Вересневской графикой.
– Может быть, чайку? – подал голос Вересень.
Вместо ответа фройляйн комиссар еще ближе придвинулась к доске.
– Что это? – спросила она, разглядывая нарисованную пальму.
– Тимбукту. Тимбукту упоминается в записке, которую Кристина Бирман написала Лоденбаху, – Вересень ткнул сначала в фотографию эскорт-девицы, затем – в имя утопленника, и напоследок – в саму записку. – Записка, честно говоря, довольно странная. Но, может, вы в ней разберетесь. Как женщина.
– Как женщина? – Миша приподняла подобие бровей.
– Если судить по тексту записки, то складывается впечатление, что этот тип… Вернер Лоденбах… Чего-то там пообещал и не выполнил. Обманул, одним словом.
– Обманул, – немка снова пошла красными пятнами. – Обманул.
В этот момент в кармане Вересня заверещал мобильник. Знаками показав комиссарше, что ему нужно поговорить, следователь вышел из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь. Щель была оставлена для Мандарина, который обычно ходил за Борей, как привязанный.
– Ты дома? – раздался в трубке бас Литовченко.
– Дома.
– Сплавил немчуру?.. Уж прости, что так сегодня получилось. Обстоятельства непреодолимой силы.
– Не обстоятельства, Витя. А твой косяк.
– Согласен. Но за это вызвавшим огонь на себя полагается поощрение. Презент.
– Какой еще презент?
– Сейчас увидишь. Я у тебя под подъездом стою.
В подтверждение слов Литовченко загудел домофон.
– Открывай!
Вересень нажал на кнопку и, дождавшись, когда капитан вломится в подъезд, распахнул настежь входную дверь. А дверь в комнату, наоборот, закрыл, отметив про себя, что Миша вполне освоилась и даже оседлала стул. И теперь сидит на нем, сложив руки на коленях и не отрывая взгляда от доски.
Мандарин в коридор так и не вышел.
Немудреный презент Литовченко состоял из двух огромных, – с руку – вяленых лещей, завернутых в газету и упаковки баночного пива. Лещи были отрекомендованы, как «ростовские, только с самолета, а третьего дня еще в Дону плавали».
– А Мандарин как, рыбку уважает?
– Вяленую? Вряд ли.
– Ну, я ему на всякий случай вкусняшек прихватил, – капитан сунул два пальца во внутренний карман пиджака и извлек оттуда упаковку лакомства из лосося. – Он где вообще?
– В комнате, – понизил голос Вересень.
– А чего это ты шепчешь?
– Он не один.
Сказанное Вереснем привело капитана в восторг.
– Так ты ему телочку притаранил? В смысле – кошечку?
– Ну… Что-то вроде того.
– Вот это – правильный ход. А мы можем и на кухне посидеть. Пока суть да дело. Рыбку пожуем, пивасиком закинемся, обсудим дела наши скорбные.
Но одними лещами капитан не ограничился. Угнездившись за кухонным столом, он поставил перед собой картошку и за пять минут опустошил бóльшую часть сковороды: Вересню достались лишь крохи.
– Очень жрать хочется, извини, – Литовченко подцепил на вилку сразу три больших куска. – Целый день маковой росинки во рту не было. Ну, как там немчура?
– Уже работает.
– Что-нибудь новое от нее узнал? Кто этот тип?
– Мы пока этого не обсуждали. Заехали к Кукушкину, потом сидели в управлении. Ей нужно время, чтобы сложить картинку.
– Я вот что подумал, Вересень… Лоденбах – парень непростой.
– Тоже мне – открытие.
– Непростой – от слова «очень». Если все, что надул нам в уши Кукушкин – правда, то убийство получается слишком мудреным. Сам посуди: утопили его в одном месте, а всплыл он совсем в другом. Даже если предположить, что Кукушкин прав…
– Кукушкин всегда прав.
– Так вот, если Кукушкин прав, то парня мариновали в каком-то бассейне около месяца. Для чего?
– Ну… – Вересень на секунду задумался. – Чтобы довести тело до кондиции, к примеру.
