супом, перед тушеной капустой, перед жарким и запивают все это пивом. И здесь тоже так сделают – само собой.
– Заседание прерывается до двух часов дня, – объявляет председатель.
И все с облегчением выдыхают, встают на ноги, тут же спешат. Каждый хочет добраться до своего автомобиля, своего трамвая, своего места в ресторане или своего дивана дома, отдых от Освенцима, два часа освобождения от истории – ну-ка, прочь из этого призрачного лабиринта, скорей назад, в реальную, безопасную действительность этой страны. Сейчас все ринулись к гардеробу, теснятся и толкаются, конечно, каждый все еще чувствует себя неловко и смущенно, как после хорошей театральной постановки, и в развевающемся пальто спешит прочь по коридору.
Впереди меня идет Брайтвизер, интеллектуального вида бухгалтер с опытом работы с «Циклоном Б». Он быстро идет пружинящей походкой и немного прихрамывает, спускаясь по лестнице. Куда же он пойдет? На мгновенье меня преследует идея пойти за ним следом, понаблюдать за ним: в какой автомобиль он сядет и с кем проведет обеденный перерыв. Я думаю: чем он будет выделяться среди других немцев? Будет ли это заметно в ресторане, когда он будет там сидеть и есть? Будет ли он бросаться в глаза? Надо бы проверить. Но затем я осознаю, что это была бы совершенно безрезультатная попытка. Люди с опытом работы с «Циклоном Б» едят, спят и живут так же, как и все остальные в этой стране. Они современники этого нездорового немецкого времени.
Так странно вновь оказаться здесь и сейчас. Вдруг передо мной больше не предстают картины прошлого, они кажутся нереальными; есть только настоящее, 27 февраля 1964-го. Солнце ярко освещает площадь перед Старой ратушей, по-весеннему тепло, а свет такой ослепительный, какой в это время года обычно бывает только в Милане и Турине. По ухабистой площади перед Старой ратушей прогуливаются туристы с фотоаппаратами и мимоходом делают пару снимков.
– Lovely, – говорит одна пожилая дама рядом со мной. – Прелестно.
Одна группа негров, похоже, заинтересовалась фонтаном, изумляется средневековому памятнику – типичное удивление туристов, длящееся секунд тридцать, не дольше. На заднем плане их приветствует каркасный дом из 1383 года; его недавно заново отделали: знаменитый Фарторхаус № 1, самое старое здание во Франкфурте. Разве не должен человек любить эту уютную, мечтательную, угловатую Германию? Даже Джойс и Томас Вулф однажды стояли на этой площади, во времена правления Гитлера в Германии, – опьяненные и завороженные немецкой готикой.
Я перехожу на другую сторону, к церкви Святого Павла, на площадь Паулсплац, и внезапно мне навстречу несется гул спешащего полуденного уличного движения живого немецкого большого города. Словно ураган техники; я чувствую, что потерялся в нем. Теперь ты не можешь думать о расстрелах и умерщвлениях газом, дымовых трубах и крематориях, ты должен позаботиться о том, чтобы живым и здоровым перейти через эту улицу. Это опасно для жизни: цивилизованные джунгли, битва машин, длинные вереницы автомобилей, сигналы, знаки, зеленый свет, красный свет и желтое мигание совершающих правый поворот транспортных средств, регулировщики, размахивающие руками, словно марионетки. Люди теснятся, толкаются и ждут, и кто-то кричит вслед водителю, недостаточно быстро тронувшемуся с места на зеленый свет, и при этом стучит пальцем по лбу, традиционным немецким жестом демонстрируя свое мнение о его умственных способностях. Вот так оно и есть. Это Франкфурт в двенадцать часов пятьдесят пять минут, коммерческий центр свободной Германии, каждый полдень в ФРГ. И все водители автомобилей, похоже, принадлежат к моей возрастной группе, господа лет сорока с хвостиком, играющие сейчас в войну на улице, в бизнесе, на бирже. Это Германия, ее другая, вторая, деловая сторона. Ты не имеешь права думать про Освенцим. Они тебя задавят насмерть. Здесь, на этой «зебре» перед церковью Святого Павла, они тебя убьют.
Я спасся на соседней улице. Я плетусь мимо стен, внезапно поддавшись меланхолии. Тут тоже сплошь высокие, новые здания, но затем становится тише, внезапно появляются большие ухоженные книжные магазины. И неожиданно один коричневый высокий патрицианский дом с круглыми окошками, расположенными уступами этажами и коваными железными дверями напоминает мне о том, что я ведь сейчас нахожусь на улице Гроссер-Хиршграбен: это место рождения немецкого классика, дом Гете. Два омнибуса, американских туристических автобуса, паркуются на узкой улице, извергая поток туристов, желающих по-быстрому насладиться Германией мыслителей и поэтов. Они поведутся на всю эту бутафорию, думаю я: расческа Гете и сковорода госпожи Рат, все барахло, все дешевые подделки. Во время войны дом Гете разрушили, он сгорел. Дома Гете больше не существует. В Германии пришел конец Гете и классике. Пожалуй, оправданно, что в худшем году Освенцима и этот дом тоже обратился в пепел.
Позже я сижу в маленьком румынском ресторанчике недалеко от дома Гете. Возвышенная тишина. Всего девять или десять столиков, на стене длинная доска с эксклюзивными hors d’oeuvres – закусками, на заднем фоне играет приглушенная музыка. Лично подходит владелец, пожилой седовласый господин из Бухареста, и на ломаном немецком, с многочисленными подобострастными поклонами, перемежая свою речь французскими словечками, советует мне фирменное блюдо. И я думаю: что это с нами, немцами? Неужели мы снова стали властителями Европы? Народы, на которых мы еще вчера совершали налеты, хотели разграбить их, подавить и превратить в расу рабов, теперь толпятся тут, стараясь угодить нам и обслужить нас. Они ведь должны нас ненавидеть, презирать, должны везде разбегаться прочь с нашего пути; но они этого не делают. Они приезжают к нам, в нашей стране живут миллионы гастарбайтеров, а миллионы немцев проводят отпуск в их странах. Так мы действительно стали новым, лучшим народом?
Я раскрываю газету, нервно пробегаю глазами по крупным заголовкам, читаю: «Эрхард обсуждает в Гааге европейскую политику», «Никаких пропускных документов на время пасхальных праздников», «Переговоры с Болгарией», «Дело Арго рассматривается Федеральным советом», «Избыток золота». Что, неужели я прочел правильно? Там было что-то про избыток золота? И я начинаю читать заметку: «Западногерманские управляющие финансами жалуются на сегодняшнее положение, о котором страстно желают почти все правительства мира: в сейфах Федерального банка опять скопилось огромное количество золота». Я читаю дальше о том, что на сегодняшний день, 27 февраля, золотой запас Франкфурта составляет 30,3 миллиарда марок. «По оценкам ФРГ, за прошедшие двенадцать месяцев в Западную Германию поступило более двух миллиардов марок иностранного капитала. Только 25 процентов всех германских займов за год были получены у иностранных инвесторов». И я снова спрашиваю себя: что происходит с этой Германией?
И поскольку обеденный перерыв еще не закончен, я еще раз достаю заметки, сделанные мной во время дачи свидетельских показаний. Я записывал только слова свидетеля доктора Волькена, не слова СС, а слова жертвы, язык лагеря. Я читаю: «Устранять, подавать, ликвидировать, загружать, умерщвлять газом, подохнуть, выбирать, обработать материал, переработать поступающие тела,
